Их связывала электроника. Трехмерные голографические видеофоны позволяли им встречаться лицом к лицу так словно они все находились в одной комнате. Пятеро самых богатых людей в мире посылали свои голографические изображения лазерными лучами к спутникам связи, принадлежавшим лично им и используемым только ими. Это был дорогой способ общаться, но он гарантировал полную келейность, абсолютную безопасность. И даже при этом он все-таки был в тысячу раз дешевле любого другого вида личного путешествия. И бесконечно быстрее.
Т. Хантер Гаррисон сидел в своем моторизованном кресле-каталке в углу пентхауза наверху небоскреба: «Башня Гаррисона» в Хьюстоне. Некогда, шесть десятилетий назад он сыграл роль Эбенезера Скруджа в театральной постановке общинного колледжа. Теперь он выглядел так как полагалось по ней: редкие седые волосы окаймляющие лысую макушку, узкоглазое, ястребиное лицо с узкими глазами, с кожей, похожей на сильно измятый пергамент, покрытые красновато-коричневыми пятнышками руки, которые скрючил бы артрит, не обладай они таким большими деньгами и властью.
Верхний этаж его Башни был для Гаррисона кабинетом, игровой площадкой, домом. Он редко покидал его. У него редко возникала для этого надобность. Мир шел к нему сам.
Теперь он сидел откинувшись на мотокаталке и глядел на угол из зеркал, смотревший на него в ответ с кривой, знающей улыбкой. Он коснулся встроенной в подлокотник кресла клавиши и стены казалось растаяли, растворились в изображении других комнат, других мест.
Хидеки Танака явно находился в своем летнем поместье, далеко от забитого толпами Токио. Он был человеком прямым, щедрым, любившим часто улыбаться и смеяться. Но глаза его оставались такими же холодными как у профессионального убийцы. Танака сидел под открытым небом на изящно вырезанной деревянной скамейке. Гаррисон видел позади промышленника грациозные тонкие деревья и тщательно ухоженный песчаный сад. Вдали висела захватывающая дух симметрия покрытой снегом Фудзиямы, дрожащая в голубом мареве.
Танака склонил голову в вежливом поклоне и сделал несколько поэтических замечаний о красоте близящегося лета. Гаррисон предоставил ему болтать о том о сем пока на других зеркалах появлялись трехмерные сцены. Они появились еще на трех экранах, но последний упрямо оставался плоским и отражательным.
— Ладно, — прервал Гаррисон бессодержательную болтовню Танаки, — что насчет переворота в Аргентине? Как вышло так, что мы не знали о нем заранее?
— Освободитель стал силой с которой приходиться считаться раньше чем мы ожидали, — ответил Танака. — Он хорошо использовал нашу помощь к своей выгоде.
— Но он такой праведный, чирей на заднице, — пробурчал Вильбур Сент-Джордж, австралийский член совета. Он как обычно сидел за письменным столом в Сиднее, деловито нахмурившись, с зажатой в зубах незажженной трубкой. Окно позади него выходило на сиднейский порт, с его величественным оперным театром и высокоарочным стальным мостом.
— Он — полезный чирей на заднице, — парировал Гаррисон.
Курт Моргенштерн, в Кельне, покачал головой. Он был маленьким человеком с осторожным взглядом, одутловатым лицом и мягкотелым на вид. Но он контролировал большую часть промышленной мощи центральной Европы.
— Он не примет наших предложений, — сказал Моргенштерн. — Мои люди попытались было… э… направлять его. Но он отказывается прислушиваться.
— Да защитят нас боги от людей знающих, что они правы, — усмехнулся Танака.
— Тоже самое рассказывали и мне, — уведомил их Сент-Джордж. — Он чертов фанатик-революционер. К разумным доводам не прислушается. Доверять ему нельзя.
Растворилось последнее зеркало, показав аль-Хашими, развалившегося на подушках в личном купе великолепного и роскошного туристского автофургона. Несмотря на ленивую позу, лицо его было бледным от напряжения.
— Сожалею, что опоздал на совещание, — извинился он. — Мне потребовалось заняться одним неотложным личным делом.
— Мы говорим об этом типе, Освободителе, — уведомил его Гаррисон, давая своему дребезжащему голосу соскользнуть на техасский акцент его молодости. — Как по вашему, мы можем более прямо использовать его для своих целей?
Аль-Хашими пожал плечами.
— Может это и получится, но я в этом сомневаюсь. У него безусловно есть много последователей среди этих молодежных революционных групп…
— Подпольной Революционной Организации Народа, — уточнил с явным отвращением Моргенштерн.
— Они энергичны и близоруки, — заметил аль-Хашими. — Но они ухватились за мысль, что Всемирное Правительство должно быть сброшено.
— Что делает их идеальными для нас, — заключил Гаррисон.
— Но они опасные фанатики, — предупредил Танака. — ПРОН ненавидит нас — корпорации — так же сильно как и Всемирное Правительство.
— Так же как и Освободитель, — указал Сент-Джордж.
— Все равно я думаю, что все они могут быть полезными для нас, — настаивал Гаррисон. — Ладно, пусть Освободитель упрямый идеалист, думающий, что ему суждено изменить мир. Ненавидит нас до позеленения. Все равно он берет от нас деньги и снаряжение — независимо от того, знает он это или нет, принимает это или нет. Пока он дерет Всемирное Правительство он на нашей стороне, и нам следует помогать ему всем чем можем.
Остальные кивнули.
Аль-Хашими добавил:
— С ПРОН дело обстоит во многом точно также. Я добился некоторого успеха в обращении их местной группы здесь в Ираке на службу нашим собственным целям. Один из их вождей принимает от меня деньги. И советы.
— А в один прекрасный день он перережет тебе глотку, — пробурчал Сент-Джордж.
Аль-Хашими холодно улыбнулся.
— Обещаю вам, так долго он не проживет.
— Ну тогда, — сказал Гаррисон, — я предлагаю нам продолжать поддерживать Освободителя. Сифонить ему денежки. Поручить нашим мальчикам ведающим погодой организовать такие условия в окружающих его странах, чтоб сотрясли местные правительства и сделать их народы недовольными Всемирным Правительством.
Моргенштерн печально покачал головой.
— Какие же мы вызовем несчастья. Каждый раз, когда мы делаем что-нибудь в этом роде, я задумываюсь… люди же умирают из-за нас! Так ли это необходимо? Должны ли мы вызывать наводнения и засухи? Посмотрите на эпидемии тифа, катящиеся сейчас по Индии и Пакистану.
— С этим ничего нельзя поделать, — сказал Сент-Джордж.
— Но вызвали-то это мы!
— Только косвенно. Будь у этих проклятых макак приличное медицинское обслуживание…
— И хоть какой-то контроль над приростом населения, — добавил аль-Хашими.
Моргенштерн по-прежнему выглядел опечаленным.
— Мы вмешиваемся в погоду. Мы убиваем людей никогда не имевших ни единого шанса помочь себе. Почему? Неужели мы дошли до такого отчаяния, что…
— Да! — отрезал Гаррисон. — Мы-таки дошли до отчаяния. Именно потому-то мы и деремся. Если мы будем просто сидеть сложа руки и позволим Всемирному Правительству делать все, что оно вздумает, то все мы кончим в доме призрения для бедняков. Все человечество выродится в стаю скулящих голодных собак. Весь мир станет таким же как Индия — бедным и грязным.
— Я знаю, что показывали проекции компьютера…
— Чертовски верно, — согласился Гаррисон. — Политика Всемирного Правительства всех нас обанкротит. Именно потому мы должны использовать все имеющие в нашем распоряжении средства, чтоб избавиться от Всемирного Правительства. Использовать ПРОН, Освободителя. Использовать Все и всех.
Танака, несмотря на свою вечную улыбку, спросил:
— Но будет ли мудрым помогать Освободителю прибрать к рукам новые страны? В конце концов, когда он это сделает мы потеряем производственные мощности этих стран и их трудовые ресурсы.
— И их рынки, — добавил Сент-Джордж.
— А кого это волнует, черт возьми? — парировал Гаррисон. — Можно отнять от наших средств производства и рынков всю Южную Америку и что мы потеряем? Десять процентов?
— Бразилия сама по себе составляет десять процентов, — указал Моргенштерн.
— Значит, такова цена, которую нам придется заплатить, — сказал Гаррисон. — И при том чертовски дешевая цена.
— Она составит значительную долю моего рынка, — сказал Моргенштерн.
— Моего тоже, но мы тебе компенсируем. Тебе возместят ущерб. Кроме того, революционный режим никогда не может долго протянуть. После того, как Освободитель поможет отправить в могилу Всемирное Правительство, его карточный домик тоже развалится. Тогда мы получим все мировые рынки — на своих собственных условиях!
Моргенштерн посветлел, но не сильно.
Гаррисон коротко почесал подбородок, обозревая каждого из своих четырех товарищей.
— Господа, — сказал он, — для нас настало время все эти полусырые революционные движения и сплавить их в единое движение способное вытеснить из бизнеса Всемирное Правительство.
— Это вызовет неслыханное кровопролитие, — заметил Танака, — и хаос.
— Да, но альтернатива это позволит Всемирному Правительству вытеснить из бизнеса нас, — огрызнулся Гаррисон. — А никто из нас не даст этому произойти без боя.
Они все кивнули, большинство из них неохотно, мрачно. Но они согласились.
— О'кей, — продолжал Гаррисон. — Операция «Уполномоченный» уже много лет сидит у нас в файлах компьютера. Теперь настало время активировать ее, ввести в действие «Остров-1» и двинуть всех этих отчаянных революционеров в скоординированное наступление по всему миру.
— Глобальная гражданская война, — прошептал Моргенштерн. Лицо его выглядело еще белее обычного.
— Насчет «Острова-1», — вмешался Сент-Джордж. — Этому Коббу там не понравится, то что мы делаем.
— Он делает, что ему говорят, — ответил Гаррисон. — У него нет выбора в этом деле.
— Он человек очень независимый, — заметил Танака. — Ты уверен, что ему можно доверять?
— Я никому не доверяю. Я контролирую его.
— Знаете, я забросил агента на «Остров-1», — сказал Сент-Джордж. — Она конечно этого не знает. Думает, что раскапывает скандал для «Международных Новостей».
— Кобб ее в месяц пошлет упаковывать вещички, — рассмеялся Гаррисон.
— Посмотрим, — фыркнул Сент-Джордж.
— В тоже время, — вернулся к прежней теме Гаррисон. — Я хочу, чтобы каждый из вас вступил в контакт с этими группами ПРОН в ваших собственных районах. Здесь в Штатах моя организация уже насадила среди этих психов пару спящих. Один из них, как я знаю, в Нью-Йорке. Пришло время спустить их с привязи. Настало время вышибать клин клином.
Спортивный комплекс на «Острове-1» предназначался только для участников. Доктор Кобб не разрешил бы в колонии профессиональных команд и спортсменов, хотя всяк был волен смотреть состязания профи по телевидению с Земли. В гимнастических залах колонии не оборудовали никаких мест для зрителей, только различные удобства для обслуживания участников.
— Никакого замещающего насилия, — говорил всем новоприбывшим Кобб. — Никаких организованных команд, никаких организованных ставок. Я этого не потерплю.
Состязания и ставки все равно продолжались, о чем Кобб заранее знал. Но они шли на любительской, случайной основе.
Гимнастические залы, бассейны и другие спортивные сооружения построили в противоположном конце главного цилиндра максимально далеком от района причаливания космических кораблей и неподалеку от дома Дэвида. Спортивный комплекс залезал на холмы крышки цилиндра так, что участники могли выбирать при какой гравитации им желательно упражняться — от нормальной у подножия холмов, до нулевой в центре крышки.
Спорт при нуль-же был трехмерен. Там где «верх» и «низ» не имели никакого физического значения, полы, стены и потолки стали всего лишь игровыми поверхностями для отталкивания. Особенно хитрой игрой стал гандбол, и пока Кобб не настоял, чтобы поля увеличили по сравнению с земными стандартами, из-за членовредительств полученных при игре в гандбол госпитализировалось больше жителей «Острова-1», чем из-за несчастных случаев на работе.
Кобб и сам любил игру при нулевой гравитации.
— Дает шанс старому болвану вроде меня против этих мускулистых молодчиков, — говаривал он. А затем этот старый болван выходил на спортивную площадку и осаживал чересчур рьяных молодых людей.
— Пусть тебя это не удручает, — говорил он после проигравшему, зло усмехаясь сквозь струившийся по лицу пот. — Я никому не скажу.
Дэвид знал все приемы доктора Кобба и большинство его трюков. Он с самого детства играл с Коббом при нулевой гравитации, и давным-давно усвоил, что если сохранить хладнокровие и сосредоточиться на мяче, то его более молодые рефлексы и большая выносливость забьют старика обычно.
Но сейчас его голову забивали мысли об Эвелин и глухой стене возведенной компьютером вокруг доступа к сведениям о Цилиндре Б.
Твердый резиновый мяч просвистел у него около уха даже прежде чем он сообразил, что Кобб ответил на его последний удар. Круто развернувшись в воздухе Дэвид увидел, что мяч отскочил от угла потолка и со свистом унесся от него. Молотя руками словно барахтающийся пловец, Дэвид еле-еле сумел добраться до мяча и швырнуть его к противоположной стене.
Уголком глаза он увидел, что Кобб висит вверх ногами в нескольких метрах от него. Старик любил сбивать противников с толку сумасшедшими маневрами. Длинного, тощего, похожего на огородное пугало, Кобба часто сравнивали по части физической внешности с классическим янки из Новой Англии. Тонкий как плеть. И из жестких волокон. Для Дэвида он всегда выглядел как дядя Сэм с иллюстрации в школьном учебнике — без козлиной бородки и развевающихся седых волос. Волосы-то у Кобба поседели, но выбривались настолько близко к скальпу, что он выглядел почти совершенно лысым.
Лицо его, когда он следил за путем мяча, представляло собой обветренную массу трещин. Как гранит Новой Англии, часто думал Дэвид, когда изучал лицо Кобба. Сильное, неподатливое, стойкое.
Старик дрыгнул ногами словно пловец, когда мяч прилетел к нему. Молниеносное, невосприимчивое глазом резкое движение руки и настала очередь Дэвида преследовать мяч и пытаться сделать ответный бросок. Он промахнулся и налетел на стену, стукнувшись плечом о толстую обивку.
— Игра сделана! — торжествующе заорал Кобб.
Спланировав к Дэвиду, старик спросил его своим сиплым грубовато-добродушным голосом:
— Ушибся?
— Нет, — сказал, растирая плечо, Дэвид. — У меня все в порядке.
Мяч все еще отскакивал от стен, теряя с каждым ударом энергию и снижая скорость.
— Ты уже много месяцев не играл так паршиво. Что тебя грызет?
Дэвид давным-давно усвоил, что от доктора Кобба можно утаить не так уж много секретов.
— Почему запрещен доступ в Цилиндр Б? — спросил он.
— Ах это, — устало вздохнул Кобб. — Она выуживает из тебя сведения о Б, так ведь. — Это был не вопрос.
— Она?
— Эвелин Холл — это курочка-репортер из синдиката «Международные Новости». — Она прошмыгнула вчера в Цилиндр Б. Полагаю мнит себя гениальной шпионкой.
— Вы знаете об этом?
— Я наблюдал, как она это делала, — ответил Кобб. — Ты же знаешь, в этой не происходит ничего такого, чего я не вижу.
— Значит вы знаете о ней и обо мне, — сказал Дэвид, почувствовав вдруг застенчивость.
Кобб протянул руку и взъерошил потные волосы Дэвида:
— Эй, я не лезу в личные дела людей. Я не спускаю глаз со всего общественного — вроде вынюхивателей, заставляющих сработать сигнализацию, когда они вторгаются в запретные зоны.
— Почему вы заставили меня служить ей гидом в первый день ее пребывания здесь? — спросил Дэвид.
Кобб влез в потемневший от пота физкультурный костюм.
— Я подумал, что тебе пришло время начать встречаться с людьми не из колонии, научиться иметь дело с ними.
— Но она прибыла сюда поразузнать обо мне!
— Я об этом в общем догадался. Думал сэкономить ей хлопоты с розыском тебя и дать тебе возможность пообщаться с человеком, хотевшим манипулировать тобой. Я думал ты сразу увидишь ее насквозь.
— Я не увидел.
— Она манипулировала тобой весьма неплохо, а?