Брови Баязида грозно сошлись к переносице. Сиятельный султан не привык к тому, чтобы ему ставили условия. Но он сдержался, ибо любопытство пересилило гнев.
— Чего ты хочешь?
Пауль не стал таить.
— Я пришел в лагерь Тимурленга с женщиной. Ее у меня похитили, а потом враги предали и меня. Я хочу отомстить им и вернуть ее!
Баязид усмехнулся. Горячность, звучавшая в словах юноши, пришлась ему по душе.
— Законное желание. Я помогу тебе отомстить врагам и вернуть женщину. Но…
— Я должен не просто вернуть, но и спасти ее! — перебил султана Пауль. — Ей угрожает опасность!
— И ты знаешь, как это сделать?
Конечно же Пауль не знал. Но он верил, что Шева жива, он верил, что она подобралась к Тимуру, и потому он должен был во что бы то ни стало спасти ее. А еще он свято верил, что разыщет Шеву.
— Да, знаю. Я найду ее, если ты позволишь мне сделать это.
— Положим, я помогу тебе. Но что получу взамен я?
— Голову Тимура! — решительно ответил Пауль и сам ужаснулся собственным словам.
Он намеревался сокрушить течение времени. Но что поделать, он готов был пойти даже на это, ибо любовь к Шеве значила больше, чем будущность мира. Баязид испытующе посмотрел на юношу.
— Не слишком ли щедр ты на обещания?
— Нет, не слишком. А еще ты должен опасаться своих татар. Тимур подкупил их, они предадут тебя!
Баязид хмыкнул. Мысль о возможном предательстве татарских туменов уже не раз посещала и его самого.
— Но почему я должен верить тебе? Ты подслушал слова своего господина?
— Нет.
— Откуда же ты знаешь? Быть может, ты чародей, и тебя стоит окурить рутой[35]?
— Поступай, как тебе угодно. Если ты не веришь мне, вели отрубить мне голову. Но придет день, и ты убедишься, что я был прав.
Султан задумался. Сердце подсказывало ему, что пленник не лжет.
— Допустим, я верю тебе. И что ты мне посоветуешь?
— Отведи татар в тыл своего войска, откуда они не смогут переметнуться на сторону врага. Развяжи упорный бой по всему фронту, а тем временем я пробьюсь к шатру Тимура и снесу ему голову!
Баязид молча рассматривал пламя свечи, плясавшее замысловатый танец в обнимку с врывающимся через полог ветерком. Потом он резко отшвырнул в сторону кинжал и поднялся.
— Пойдем!
— Куда? — спросил Пауль.
— На свежий воздух.
Миновав умолкнувших при появлении султана эмиров, они вышли из шатра. Ночь уже поглотила землю и теперь тщетно пыталась сожрать лагерь османов, освещенный мириадами ярко пылающих костров. Баязид указал рукой в небо — туда, где горела неразличимая среди других светил багровая звезда. Но султан был столь зорок, что увидел ее, и радостная улыбка осветила его лицо.
— Звезда Бахрам[36]! Она предвещает удачу! — Султан порывисто прижал к себе юношу. — Сделай то, что задумал! Я дам тебе воинов. Ты завтра же принесешь мне клятву верности и получишь под начало один из лучших моих отрядов. И если ты положишь к моим ногам голову Тимурленга, ты станешь самым близким из приближенных! А пока ступай. Мои люди укажут тебе место, где ты сможешь выспаться.
Баязид подозвал к себе воина и велел ему отвести Пауля в одну из палаток…
Юноша уже ушел, а Баязид еще долго смотрел ему вслед. Он не очень-то поверил посулам пленника — не так-то просто добраться до самого Тимура. Но не стоило сбрасывать со счетов и волю всемогущего случая. Разве не на глазах Баязида дерзкий рыцарь-серб проник перед битвой в шатер великого Мурада? И разве не рука дерзкого одиночки сразила того, кто повелевал жизнями многих тысяч? И разве не он, Баязид, в последний миг отпрянул в сторону, вместо того чтобы подставить собственную грудь?
Но не надо больше об этом. Все, кому выпало несчастье увидеть неловкое движение принца, сошли в могилу. Все, кроме тех, кто сделал вид, что ничего не заметил.
И потому Баязид решил поверить пленнику. Ведь кто, как не он, знал, что судьбу целой эпохи можно изменить единственным ударом меча…
11
Господин счастливых обстоятельств любил оружие. Шева давно подметила, что мужчин таинственным образом тянет к блестящим орудиям убийства, но страсть Тимурленга была исключительной. Лишь познав силу этой страсти, можно было понять, почему Тимурленгу удалось завоевать мир.
Куда бы ни держал свой путь Господин счастливых обстоятельств, за ним всегда следовали три-четыре повозки, груженные столь дорогим сердцу властелина оружием. Под неусыпным оком стражи за Тимуром следовали клинки, копья, луки и щиты, которые он сам брал в руки в те времена, когда лично возглавлял стремительный натиск конников. Это оружие хранило следы ударов вражеской стали. Но оно, устояв в сечах, медленно уступало времени. Кое-что из боевого арсенала давно пришло в негодность, но Тимурленг наотрез отказывался избавиться даже от самой завалящей стрелы. Быть может, именно эта стрела принесла ему победу в битве на Тереке, а вон тот изодранный сталью и изглоданный неразборчивыми червями щит укрывал своего хозяина от дождя стрел при осаде Хорезма. Все это было памятью, великой памятью, а с памятью, как известно, не расстаются.
За Тимуром везли и другое оружие — выкованное искусными мастерами для войсковых смотров и больших торжеств. Оно было оправлено в золото и каменья, оно было приятно глазу, но неудобно для руки. С мечом, сверкающим ярче солнца, было радостно проскакать мимо строя ликующих воинов, но надо было быть полным дураком, чтобы обнажить его против врагов.
Третью часть составляли подарки от тех, кто желал считаться другом Тимурленга. Такое оружие отличалось пышностью и безумной ценой. Тимурленг хранил его, как хранят бесформенные слитки золота или неграненые камни, но не любил брать его в руки. Рукоять подаренного клинка могла источать яд, а древко копья могло предательски переломиться в самый неподходящий момент.
И наконец, последняя часть оружейных запасов была предметом особой гордости Господина счастливых обстоятельств. Ее составляли трофеи, захваченные Тимурленгом у многочисленных врагов, в большинстве своем обретших вечный покой и лишь редко доживающих свой век где-нибудь в отдаленной крепости в Герате или Моголистане. Эту часть Железный Хромец любил не менее, чем свое боевое оружие, ибо она также навевала память. Приятно было коснуться меча шаха Мансура, который едва не рассек в битве голову Тимурленга. Благо шлем оказался крепок, а рука, позабыв о ноющей боли, вовремя подставила под блестящий клинок ширазского эмира окованное крепчайшей сталью навершие щита. Или лук эмира Вали, стрелка, с каким мало кто мог равняться. Вали имел возможность сразить Тимурленга, но в последний миг рука его дрогнула, сохранив Господина счастливых обстоятельств для исполнения воли Аллаха. А вот это копье бросил к его ногам могущественный Джият-ад-дин. А вот еще одно, принадлежавшее отступнику Тохтамышу. А рядом — кинжал Хусейна, бывший при неудачливом владыке Мавераннахра, когда тот тщетно пытался укрыться от воинов Тимурленга в одной из заброшенных мечетей. Тимурленг особенно любил эту игрушку, ибо она напоминала о том, чья смерть открыла ему путь к вершине власти. И сейчас этот кинжал Тимурленг с гордостью показывал женщине, собственноручно введенной им в свой шатер.
Тимурленг не желал признаться себе, что эта невысокая женщина со странными глазами поразила его воображение. Владыка полумира не мог даже точно сказать чем. Быть может, именно глазами, столь необычными своей небесной голубизной для того гигантского мира, который бледноликие люди именуют Востоком. Быть может, неестественной для женщины стремительностью движений. Но скорей всего — силой, той силой, которую не сразу и увидишь, но которая способна восторжествовать над самым могучим воином.
Тимурленгу не приходилось прежде встречать подобных женщин. Сначала дерзость незнакомки, с презрительной легкостью повергшей на колени его любимого внука, возмутила Господина счастливых обстоятельств, ибо непозволительно женщине быть сильнее мужчины, а уж тем более мужчины из рода Тимурленга. Он даже хотел во гневе покарать дерзкую, но вовремя одумался, ибо недостойно гневом выказывать свою слабость перед женщиной. А кроме того, Тимурленг остыл, когда воспринял случившееся не только сердцем, но и умом. Она совершила то, что под силу не многим из витязей: она голыми руками одолела воина с мечом, воина, искушенного в схватках. Тимурленг мог поручиться в этом, ибо воспитанием его отпрысков занимались самые опытные бойцы, лучше всех прочих владевшие мечом и луком. Но эта маленькая женщина с глазами цвета родниковой воды оказалась сильнее. Это было неправильно, это было неестественно, это было странно, но непонятно, почему это поразило жестокое сердце Тимурленга, породив в нем столь редкое чувство — восторг и нежность. Нежность!
Он, холодно внимавший всему, что творилось вокруг, с тех пор, как был прозван Господином счастливых обстоятельств, он, позабывший обо всем, кроме жажды крови и славы, с того самого мига, когда отведал соленой влаги, струящейся из пробитого стрелой вражеского горла, вдруг ощутил нежность. Он не рискнул бы назвать это любовью. Любовь — чувство, требующее равенства, а это была нежность, какую испытываешь к тому, кто любим, но при этом еще и слаб. Проснувшееся в нем чувство удивило и неожиданно обрадовало Тимурленга. Обрадовало хотя бы потому, что оно вдруг приглушило боль, терзавшую руку, и придало невиданную легкость ногам, к чьей неровной поступи с затаенным ужасом прислушивались народы, жившие по окраинам мира, коему предстояло стать вотчиною тимуридов.
Одним словом, появление маленькой женщины неожиданно самым благоприятным образом повлияло на самочувствие и настроение Господина счастливых обстоятельств. Тимурленг прогнал прочь лекарей с микстурами, источающими запах миробалана, и вылил наземь опостылевшую сикбу[37], велев повару зажарить на углях кусок мяса с кровью. Господин счастливых обстоятельств почувствовал себя почти молодым, по воле Аллаха повстречав эту, несомненно, самую загадочную женщину из всех, попадавшихся на его жизненном пути.
Прошло несколько дней с тех пор, как войско чагатаидов оставило лагерь в Сивасе и двинулось на запад к родовым владениям Османа. Это было опасно, ибо каждый знает, сколь страшна волчица, защищающая родное логово. Это было опасно вдвойне, ибо Осман был яростнее волчицы, а воины Тимурленга были утомлены длящимся уже четвертый год походом. Это было почти безумством, но Тимурленг отважился на него, ибо не хотел выглядеть слабым в глазах маленькой женщины, с презрительной легкостью бравшей верх над мужами. Он желал видеть себя, как никогда, сильным. И он изменил свой первоначальный план и бросил вызов Осману на его землях. Теперь спор мог разрешиться только в битве.
Войско выступило на рассвете, вслед за ушедшими в ночь передовыми отрядами. Словно очнувшийся от сладкой дремы спрут, огромное чудовище, управляемое стальною дланью Тимурленга, сдвинулось с места и поползло по едва различимым дорогам, плавно вытягивая вперед стальные щупальца полков. Неторопливой рысью поглощали пространство, травя сады и нивы, конные орды из Моголистана и Мавераннахра, Шираза и Хузистана, Хорасана и Герата, числом полтораста, составленные из двунадесяти народов и бесчисленных племен. Они шли спереди, справа и слева, и удивленное солнце, щуря лучистые глаза, задыхалось от пыли, поднятой тысячами и тысячами копыт.
За всадниками шли пешие дружины. Они были не столь многочисленны и решали исход дела лишь при штурме городских стен. Ратники имели легкие стеганые доспехи и полагались более на меч, нежели на лук. Пехотинцы вербовались из городских лавочников, водоносов, слуг и воров, не имевших представления о том, что такое конь. Господин счастливых обстоятельств не доверял этому сброду. В сражениях пехота использовалась в качестве заслона. Выстроенная в центре, она принимала на себя первый, самый отчаянный натиск врагов и поглощала их, подобно тому, как зыбкий песок затягивает неосторожную лань. А чтобы пехота не вздумала вдруг побежать, за ее спиной становились отборные тумены всадников из Мавераннахра, полки самого Тимурленга. Они остановят бегущих и будут сечь их, как врагов, пока все войско не развернет крылья и не взмахнет ими, как хищная птица перед тем, как броситься на добычу.
Тимурленг поймал себя на том, что невольно размышляет о предстоящем сражении. Дернув поводья, дабы поправить шаг громадного вороного жеребца, равного которому еще не рождала степь, Господин счастливых обстоятельств скосил глаза на скакавшую рядом Шеву. Та поймала его взгляд и улыбнулась в ответ.
Судьба нередко баловала Охотницу своими причудливыми зигзагами, но, пожалуй, еще никогда не была столь прихотлива и своенравна. За последние несколько дней произошло столько событий, что нетрудно было и потерять голову. Причем в буквальном смысле.
Вопреки всему Шева добилась своей цели. Неожиданно для самой себя она очутилась подле Тимура, а значит, и подле копья, за которым охотился величайший из преступников Пацифиса Арктур. Однако насладиться торжеством Шеве не удалось. Неприятности, начавшиеся накануне, не ограничились ее похищением. Бесследно исчез Пауль. Агенты Управления, внедренные в войско Тимура, поведали Шеве, явившейся в сопровождении телохранителей Господина счастливых обстоятельств за своими вещами, что юноша отправился на ее поиски и не вернулся. У Охотницы были основания подозревать, что к исчезновению Пауля приложили руку сами агенты, и она даже сообщила о своих подозрениях Сурту, но на том все и закончилось. К исходу четвертого дня пребывания Шевы в Отражении, классифицируемом Службой времени как 1048/1/1, расклад был таков: Шева заняла исходную позицию и была готова встретить Арктура; Пауль исчез; Сурт был в курсе происходящего и следил за событиями через Шеву, наблюдателей и, не исключено, лично; Тимур, похоже, был готов влюбиться в Шеву, а его гигантское войско неудержимой лавиной приближалось к Анкаре сердцу владений османского султана Баязида. Но главное — Арктур упорно не давал о себе знать. И это беспокоило Шеву.
Но Тимуру вовсе незачем было знать о чувствах, терзавших его спутницу, и Охотница заставила себя улыбнуться искоса поглядывавшему на нее старику.
Все эти дни Господин счастливых обстоятельств был предельно предупредителен с Шевой, однако ее положение оставалось неопределенным. Шева не была пленницей, ее не держали взаперти, но и не была гостьей, ибо слуги Тимура следили за каждым ее шагом. Поначалу Шева ожидала, что старец проявит к ней вполне естественный интерес, тем более что, несмотря на преклонный возраст, он еще не избегал женщин. Но ничего подобного не произошло. Тимур был предупредителен, но не более того. Для Шевы разбили палатку рядом с огромным шатром Тимура, ей дозволялось сидеть у его ног и брать куски с его блюд, ей не требовалось спрашивать разрешения, чтобы молвить слово. Тимур даже разрешил ей ограничиваться поклоном, когда все прочие, даже самые близкие ему люди, падали ниц. Он сказал, тая усмешку:
— Женщина, способная поставить мужчину на колени, достойна сама не преклонять их. — У старика был острый ум.
Одним словом, Шева оказалась в весьма странном положении. Невидимые нити связывали ее с одним из самых ужасных и отвратительных людей, каких только знало время. И странно, этот человек не вызывал у нее ни ужаса, ни отвращения. Напротив, она с интересом приглядывалась к нему, но совсем не так, как к опасному хищнику. Господин счастливых обстоятельств занимал Шеву как человек, со всеми его достоинствами, а их у Тимура было немало, и недостатками, которых было еще больше, а также слабостями, свойственными каждому. Тимура же, в свою очередь, неодолимо тянуло к Шеве. Он называл ее странным именем Лейла, которое придумал ей Сурт, а в его колючих глазах Шева ловила порой настороженность и то странное чувство, которому не могла дать объяснения.
Едва сблизившись с Тимуром, Шева тут же попыталась выяснить про копье. Но старик оказался хитер. Словно почуяв, что гостья неспроста спрашивает о его сокровище, Тимур упорно оставлял без внимания осторожные намеки Шевы. Прекрасная Лейла хочет посмотреть на меч Тимурленга? Пожалуйста. Ей любопытно видеть оружие, захваченное у поверженных владык? Сделай милость, смотри! А вот еще и еще… Но заветного копья там не было. Вернее, оно было, но Шеве никак не удавалось найти его. Лишь когда войско снялось с лагеря и двинулось в путь, Шева краем глаза заметила, как двое особо приближенных к Тимуру слуг бережно укладывают в повозку длинный, окованный железом ящик. Шева прикинула на глаз его длину — она в полтора раза превосходила ее рост, что было чуть больше длины копья, которое ей довелось видеть в монастыре. «Оно», — поняла Шева и тут же, перехватив колючий взгляд Тимура, догадалась, что не ошиблась.