«Мистер Спикер Инопланетян, мы вроде как потеряли вашего малыша. Но, может, вы сумеете соскрести его со льда и клонировать». Нет, нам это совсем не улыбалось.
Как оказалось, нам пришлось работать после темноты, с включенными головными прожекторами, пристегнутыми к нашим креплениям веревками, и ввинченными в склон специальными ледовыми крючьями, только для того, чтобы нас не снесло в черный провал. Орудуя ледорубами, мы высекли плиту как раз такого размера, чтобы уместилась палатка, вернее, скопление соединенных вместе маленьких палаток, угнездившихся в десяти футах от вертикального обрыва, в сорока — от места схода лавин и спрятанных прямо под нависающим сераком величиной с трехэтажное здание, сераком, который в любой момент мог рухнуть и похоронить палатку вместе с нами. В обычных обстоятельствах мы бы и десяти минут тут не задержались, не говоря уже о трех сутках под бушующим ураганом. Но особого выбора у нас не оставалось: либо кинжально-острое ребро, либо лавинный склон.
Вопреки всем моим чаяниям, у нас наконец нашлось время для беседы. Наши палатки были соединены в форме тонкого креста с крохотной центральной площадкой, не более двух футов в поперечнике, едва-едва достаточной для того, чтобы, ложась спать, втиснуться в наши маленькие гондолы. Площадка, которую мы вырубили под карнизом, была не так велика или плоска, чтобы вместить нас всех, и меня вытеснили на тот сегмент палатки, который располагался более отвесно, так что голова оказалась выше ног. Хорошо, что не наоборот. Наклон был не столь велик, чтобы это мешало мне задремать, но все же настолько крут, что я то и дело просыпался, нащупывая ледоруб, чтобы остановить скольжение. Однако мой ледоруб находился за палаткой, вместе с остальными, воткнутый во все утолщавшийся слой снега и прикрепленный сотней футов основной веревки из паучьего шелка, обмотанной вокруг него, потом вокруг палатки и снова вокруг него. Мы также использовали двенадцать ледовых крючьев, чтобы надежнее приторочить себя к крохотному ледяному шельфу.
Конечно, черта лысого это нам поможет, если серак решит обломиться, или произойдет сдвиг снега, или ветры просто вознамерятся сдуть с горы всю кучу веревок, ледорубов, крючьев, палаток, людей и жука.
Мы, конечно, много спали. Пол захватил с собой е-бук ридер, загруженный дюжиной или около того романов и десятками журналов, так что время от времени мы передавали его из рук в руки. Даже Канакаридес не пропускал своей очереди почитать, и в первый день мы почти не говорили из-за невозможности перекричать вой ветра и шум валившегося на палатки снега. Но, в конце концов, нам даже спать надоело, поэтому мало-помалу мы стали обмениваться репликами. В тот первый день мы, в основном, обсуждали подъем и технические детали, перебирали подробности маршрута, приводили доводы «за» и «против» попытки восхождения, как только пройдем этот траверс и поднимемся выше снежного купола к подножию вершинной башни. Гэри отстаивал необходимость подъема по Финишной Прямой, причем, любой ценой, Пол выступал за осторожность, Канакаридес молча внимал. Однако к началу третьего дня мы стали задавать жуку личные вопросы…
— Значит, вы, парни, прилетели с Альдебарана, — заметил как-то Пол. — И сколько же времени у вас на это ушло?
— Пятьсот лет, — ответил жук. Для того, чтобы втиснуться в свою секцию палатки, ему пришлось сложить каждую конечность, по крайней мере, вдвое.
Гэри присвистнул. Он никогда не уделял особого внимания материалам прессы, касающимся богомолов.
— Неужели вы настолько стары, Канакаридес? Пятьсот лет? Жук, в свою очередь, испустил тихий свист, который, как я уже начал подозревать, был чем-то вроде эквивалента нашего смеха.
— Мне только двадцать три ваших года, Гэри, — сообщил он. — Я родился на корабле, как и мои родители, и их родители, и так далее. Срок нашей жизни приблизительно равен вашему. Это был корабль смены поколений, если следовать вашей терминологии.
Он помолчал, очевидно, не желая перекрикивать рев ветра, ставший уже совсем невыносимым. Когда шум стал чуть меньше, жук продолжал:
— Я не знал другого дома, кроме корабля, пока мы не достигли Земли.
Мы с Полом переглянулись. Настала пора допросить нашего жука ради страны, семьи и секретаря Ясная Луна.
— Так почему вы… Слушатели, решили улететь на Землю? — спросил я. Жуки не раз отвечали на этот вопрос публично, но ответ всегда был один и тот же и не отличался особым смыслом.
— Потому что тут были вы, — обронил жук. Все то же самое. Довольно лестное замечание, тем более, что мы, люди, всегда считали себя центром Вселенной, но смысла тут, однако, было немного.
— Но почему вы потратили целые века на то, чтобы встретиться с нами?
— Чтобы помочь вам научиться слушать, — пояснил жук.
— Кого именно? — удивился я. — Вас? Богомолов? Мы хотим слушать. Хотим учиться. И с удовольствием прислушаемся к вам.
Канакаридес медленно покачал тяжелой головой. Наблюдая эту голову вблизи, я вдруг понял: она более напоминала ящера, вернее, помесь птицы и динозавра, чем жука.
— Не к нам, — пояснил он, щелчок-шипение. — К песне своего мира.
— Песне нашего мира? — деловито переспросил Гэри. — Хотите сказать, нам следует больше ценить жизнь? Снизить темпы и нюхать розы? И все такое?
Вторая жена Гэри увлекалась трансцедентальной медитацией. Думаю, именно по этой причине он с ней и развелся.
— Нет, — покачал головой Канакаридес. — Я имею в виду, прислушаться к звуку вашего мира. Вы напитали моря. Освятили мир. Но не хотите слушать.
Настала моя очередь еще больше все запутать.
— Напитали моря и освятили мир, — повторил я. Палатка затряслась под очередным порывом ветра, но тут же замерла. — И как мы это сделали?
— Тем, что умерли, Джейк, — выговорил жук. Он впервые назвал меня по имени. — Стали частью морей и мира.
— Имеет ли умирание что-то общее со способностью слышать песню? — допытывался Пол.
Глаза Канакаридеса были идеально круглыми и абсолютно черными, но вовсе не казались угрожающими, когда он смотрел на нас в свете одного из электрических фонарей.
— Ты не можешь слышать песню, когда умираешь, — прощелкал-просвистел он. — Но и песни не будет, пока твой вид не рециклировал свои атомы и молекулы через твой мир на протяжении миллионов лет.
— А вы можете слышать песню отсюда? С Земли, я имею в виду? — осведомился я.
— Нет, — ответил жук.
Я решил затронуть более перспективную тему.
— Вы дали нам технологию «CMG», и это, несомненно, стало причиной многих поразительных изменений.
Я покривил душой. Лично мне больше нравилось время, когда машины не летали. По крайней мере, дорожные пробки в Колорадо, на Франт Рейндж, где я жил, тогда были двухмерными.
— Но мы… вроде как интересуемся, когда Слушатели собираются разделить с нами другие секреты.
— У нас нет секретов. Хранить какие-то секреты не входило в наши намерения, когда мы прибыли сюда, на Землю.
— Ну… не секреты, — поспешно согласился я, — а новые технологии, изобретения, открытия…
— Какого рода открытия? — уточнил жук.
— Хорошо бы узнать про лекарство от рака. Канакаридес издал щелкающий звук.
— Хорошо бы, — согласился он. — Но это болезнь вашего вида. Почему вы ее не излечили?
— Мы пытались, — оправдывался Гэри, — но это крепкий орешек.
— Да, — кивнул Канакаридес, — это крепкий орешек. Мне ничего не оставалось, кроме как идти напрямик.
— Нашим видам необходимо учиться друг у друга, — объявил я, возможно, чуть громче, чем необходимо, чтобы перекричать разгулявшуюся бурю. — Но представители вашей расы так сдержанны. Когда же между нами завяжется разговор по душам?
— Когда ваш вид научится слушать.
— Именно поэтому вы решили совершить с нами восхождение?! — воскликнул Пол.
— Надеюсь, это не следствие, но вместе с необходимостью понимания стало причиной, по которой я пришел сюда.
Я взглянул на Гэри. Лежа на животе, так что голова находилась всего в нескольких дюймах от низкой крыши палатки, он слегка пожал плечами.
— В вашем родном мире есть горы? — спросил Пол.
— Мне говорили, что нет.
— Значит, ваша родина походила на южный полюс, который вы, ребята, взяли во владение?
— Там не настолько холодно, а зимой никогда не бывает так темно. Но атмосферное давление почти одно и то же.
— Значит, вы акклиматизировались к высоте… около семи-восьми тысяч футов?
— Да.
— И холод вам не докучает? — допрашивал Гэри.
— Временами бывает не слишком приятно. Но наш вид вырастил подкожный слой, который регулирует температуру так же эффективно, как ваши термскины.
Что же, теперь и мне самое время задать вопрос.
— Если в вашем мире нет гор, почему вы пожелали взойти на К2 вместе с нами?
— А почему вы хотите взойти на К2? — парировал Канакаридес, плавно поводя головой в сторону каждого из нас.
Воцарилось минутное молчание… ну, не совсем молчание, поскольку ветер и неистовый снег вызывали такое чувство, что мы находимся под самым соплом реактивного двигателя, но, во всяком случае, никто из людей не издал ни звука.
Канакаридес расправил и сложил все шесть ног. От этого зрелища становилось не по себе.
— Попробую-ка уснуть, — сказал он, закрывая клапан, отделявший его нишу от наших.
Мы приникли головами друг к другу и стали шептаться.
— Проповедует, как чертов миссионер, — прошипел Гэри. — Вся эта демагогия насчет «прислушайтесь к песне»!
— Нам, как всегда, повезло, — поддакнул Пол. — Первый контакт с внеземной цивилизацией, и — на тебе, долбаные Свидетели Иеговы!
— Он пока еще не совал нам никаких брошюр, — вступился я.
— Постой, все еще впереди, — заверил Гэри. — Мы, четверо, спотыкаясь, когда-нибудь приковыляем на вершину горы, если этот треклятый шторм соизволит уняться, задыхаясь, ловя ртом воздух, которого там нет, и тут-то наш жук выташит и станет раздавать «Башню стражи Богомолов».
— Ш-ш-ш, — осадил его Пол. — Богомол нас услышит.
В этот момент ветер набросился на палатку с такой силой, что все мы дружно попытались вонзить ногти в гиперполимерный пол, чтобы удержать палатку от соскальзывания с ненадежной площадки и падения с горы. Если дело обернется хуже некуда, мы что было силы заорем: «Откройся», — и ткань хитрой палатки сложится, а мы выкатимся на склон в наших термскинах и схватимся за ледорубы, чтобы остаться на месте. Так, по крайней мере, считалось теоретически. Фактически же, если площадка сдвинется или паучий шелк лопнет, мы почти наверняка совершим полет, не успев и глазом моргнуть.
Когда мы снова смогли слышать друг друга за ревом ветра, Гэри крикнул:
— Если мы оторвемся от этой площадки, обещаю давать залпы трехэтажным матом на всем пути, до приземления на леднике.
— Может, это и есть та песня, о которой говорил Канакаридес? — предположил Пол.
И последняя запись за день: богомолы храпят.
На третий день, ближе к полудню, Канакаридес неожиданно заявил:
— Мой креш-брат тоже сейчас прислушивается к буре около вашего южного полюса. Но его окружение… гораздо уютнее, чем наша палатка.
Мы все дружно вскинули брови.
— Не знал, что вы захватили с собой телефон, — сказал я.
— Вовсе нет.
— Радио? — допрашивал Пол.
— Нет.
— Подкожный интергалактический коммуникатор из «Звездного Пути»? — хмыкнул Гэри. Его сарказм, вместе с привычкой слишком медленно пережевывать питательные плитки, начинал действовать мне на нервы, особенно после трех суток, проведенных в палатке. Мне вдруг показалось, что если он снова примется за свои издевки или начнет неспешно двигать челюстями, я вполне способен просто прикончить его.
Жук едва слышно свистнул.
— Нет. Я соблюдаю традицию альпинистов не брать в экспедицию переговорных устройств.
— Откуда же вам тогда известно, что ваш… как это… креш-брат тоже слушает вой бури? — спросил Пол.
— Потому что он мой креш-брат. Мы родились в один час. И, в основном, представляем собой один и тот же генетический материал.
— Близнецы! — догадался я.
— Значит, между вами что-то вроде телепатии! — добавил Пол. Канакаридес покачал головой, едва не задев хоботком ткань палатки.
— Наши ученые считают, что такой вещи, как телепатия, не существует. Ни для одного вида.
— Тогда, как… — начал я.
— Мой креш-брат и я часто резонируем на одних и тех же частотах, слушая Песню мира и Вселенной, — выдал богомол самое длинное предложение из тех, какие мы когда-либо от него слышали. — Совсем как ваши близнецы. И нам нередко снятся одни и те же сны.