Они снова здесь. Я думал, они помогут нам овладеть ледяной крепостью, а потом и Эсдоларгом. Мы не сделали даже и первого… Отец, боги изменили нам?
Старый Глыбыр улыбнулся. В его улыбке не было ничего, что помогло бы облегчить душу Гедагта.
– Нам неведомы думы их, мой мальчик. Их дела навсегда покрыты тайной для нас. То, как они нас ведут – это только лишь их путь. Мы можем идти или нет.
– Я иду, отец. Я иду! Не вижу только, куда…
– Возможно, ты не туда пошел, куда указывали они.
– Укажи мне.
– Я не знаю, сын, сам не знаю. – Глыбыр потянул молодого боора к выходу. – Дурные вести принес мне гонец из Синих равнин. Не ропщи на богов, – строго предупредил он. – Не наше это дело, их судить!
Пасмас, донесший послание из одного из городов на равнинах, лежал в беспамятстве и умирал. Холвед играл с ним и заманил в ледяную ловушку. Его нечаянно нашли охотники, когда подумали, что это дичь, попавшая в силки.
– Пусть боги будут добры к нему в кущах Кугуна. Пусть отойдут ему лучшие земли и воды, – Гедагт склонил голову. – И вестники наши, и мы…
– Молчи, – вдруг грубо окрикнул его отец. – Никогда род наш не будет склонять голову пред опасностью али перед тяжестью неподъемной. Умри, но не жалься богам!
Гедагт нахмурился и замолчал. Трепка пошла ему на пользу.
– Сядь вон туда, – указал на один из тюков Глыбыр. – Гонец принес нам послание от холкунов. Передают они нам, что саарары армии по Прибрежью собирают и ларгам приказано отрядить им по несколько тысяч воинов. Армии собираются огромные. Куда метят оридонцы, то понять без труда можно. Поход будет в земли реотвийские.
– Они предали нас! – Гедагт от возмущения вскочил на ноги. Его лицо пылало. – Нэкз Оогода предал нас саарарам. Не понесу я ему эту весть,
– Сын, – голос Глыбыра загремел под сводами зала, – боором быть – не только битвами ходить. Разумным быть должно и холодным в мыслях своих боору. Не горячись. Оно ведь нам на руку выходит.
– Не думаешь ли ты, отец, что реотвы драться смогут.
– Не знаю, смогут ли, но будут, потому как откупиться уже не получится. Не для того столь великие армии собираются, чтобы дань собирать, да грозить кому-то. Такими армиями крушат. В полную силу бьют.
– И к нам придут, или…
– Придут. Из Эсдоларга придут. Я знаю. Не трать слова на это. А потому мы уйдем из долины в Холмогорье. Род реотвов с дальних отрогов отдал нам замок свой. Далеко это отсюда, но в нашем положении…
– Отец, – в глазах Гедагта появились слезы, – мы принимаем дар уже и от реотвов. Сколько же еще даром подобных мы примем?!
– Сколько потребуется. Не время и не место гордости твоей. – Тяжелый кулак Глыбыра опустился на стол, и тот крякнул под ним. – Теперь иди и отдохни.
Гедагт словно пьяный вышел из залы. Невидяще, будто бы слепой, добрался до своей пещеры и рухнул на груду шкур, изгнав из них нескольких ящериц.
Кломм посмотрел на своего командира, вздохнул и обернулся к Лодену и Бохту.
– Вы все слышали, други. Не быть нам здесь по весне. Не время печалиться. Боги требуют от нас непереносимое вынести, неподъемное поднять. На том наша Владия всегда стояла и стоять будет. Когда не мы, то некому!
Лоден кивнул и посмотрел на подавленного Бохта. Тот по-прежнему сжимал в правой руке окровавленный нож.
– Погрести его нужно, – сказал он, указывая глазами на нож. – На нем кровь Унки. Пусть за него ляжет здесь. Ему и поклонимся.
Бохт замотал головой, замотал нож в грязную тряпицу и сунул себе за пазуху. Проделав это, он тут же опустился наземь и отвернулся.
***
Путь в Доувенское Предгорье был тяжел. Еще тяжелее он был от того, что беглецы из долины Надежды проделывали его в зиму. Несмотря на то, что зимы в Холмогорье были мягче, чем на Холведской гряде, все же морозы были крепки. Поэтому даже воду приходилось вырубать топорами.
Боги Владии пребывали со своими последними защитниками, ибо в пути с ними не приключилось ничего из ряда вон выходящего, и к началу весны они благополучно достигли отрогов.
Реотвы, встретившие их, были представителями тех старинных родов, которые напрочь отметали мысль о проживании в городах. Их самым любимым местом для жизни были высокогорные равнины, которые тянулись здесь на десятки километров.
Замок, который был отдан Глыбыру, представлял собой полуразвалившуюся трехъярусную пирамидку, состоявшую больше частью из тела небольшого холма, закованного в непрочную каменную кладку. Как фортификационное сооружение замок не представлял собой никакого укрепления, однако прибывшие были довольны и этим.
– Едва зеленью опорошит поля эти, будем сеять и пахать. Строить будем, – сказал Глыбыр. За долгие годы лишений, он научился радоваться малому.
Гедагт отправился с посланием к нэкзам реотвийских городов, а после прислал с Лоденом сообщение о том, что "не быть двум боорам в одной твердыне. Ты и правь!" Он поступил на службу к нэкзу города Рогода. Кломм и Бохт остались при нем.
Выслушав слова Лодена, Глыбыр спросил лишь одно: – Ты останешься со мной?
Пасмас утвердительно кивнул головой.
Когда весна опала на предгорья, пришельцы с Холведской гряды развили такую кипучую деятельность, что реотвы только диву давались. Постепенно на месте завалюхи, более походившей на навал из камней, поросших сорняком, стали появляться очертания будущего замка.
Глыбыр смотрел в будущее. С трудом, но ему удалось наладить сообщение с Синими равнинами.
В конце весны саарары и оридонцы вторглись в Холмогорье с двух сторон: с моря и со стороны Меч-горы.
Старый боор перестал получать весточки от сына, которые ему передавал Кломм. Старик еще больше сгорбился от неведения и стал больше времени проводить в комнате, где лежало тело людомара. Он о чем-то разговаривал с ним. Часто в голосе Глыбыра чувствовалось отчаяние, мольба и слезы, нотки которых проявляются в голосе мужа только лишь, когда он становится дряхлым стариком.
Небо неслось над этой суетой, с беспристрастностью великого бога оглядывая тлен, который постигал живых тварей, копошащихся под его бескрайними крылами. Владыка продолжал оглядывать свои земли, являя им желтое, жаркое око дня, и серое, холодное око ночи.
Владия погрузилась в ужас очередной войны.
Доранд. Исчезновение
Мерный успокаивающий звук падающей с высоты воды, приглушенный словно бы молоком густого тумана доносился до его слуха. Пение птиц, их щебет – все это было сокрыто словно бы за тяжелым занавесом.
Людомар чувствовал необычайную легкость во всем теле. Оно казалось невесомым. Его будто бы не существовало.
Сын Прыгуна слышал течение каждой струйки воды. Ее трения о каменистое замшелое дно. Не было почему-то того гула, какой стоит подле каждого водопада. Здесь вода словно бы низвергалась в никуда.
Было и не жарко, и не холодно. Было никак. Но очень уютно.
Он открыл глаза
и увидел себя сидящим верхом на водопаде. Охотник посмотрел вниз, но не увидел ни своего тела, ни водопада под собой. Вода срывалась вниз, и ее потоки пропадали из вида далеко внизу, и даже глазам людомара было неведомо, где кончается свободный полет струй.
Сын Прыгуна поднял голову и осмотрелся. Бескрайне глубокое бирюзово-голубое небо поглотило пространство перед ним. Лишь вода и небо. Только эти две стихии, коим ни что на земле не может противостоять. Где заканчивалось небо оставалось таким же неизвестным, как и то, куда ниспадали воды гулкого мягкого водопада.
Людомар сильно наклонил голову и увидел, что он является частью водопада; что ноги его – это две прозначные струи, сквозь которые видно зелено-серое каменистое дно, а тело его – сгусток воды, который приподнялся вместе с ним, дабы посмотреть на небеса.
Быть частью водопада было хорошо и безмятежно. Охотник вдруг ощутил себя могучей, но спокойной стихией. Он почувствовал, что тело его начинается где-то далеко в отрогах гор. Оно маленькое и очень холодное. Оно бежит по каменным склонам, весело и бесстрашно бросается вниз с отвесных обрывов. Хрустальным голосом оно поет одному ему понятную журчащую мелодию.
– Ты уже здесь, Маэрх. Я тебя ждал. Давно ждал.
Вопрос, возникший из ниоткуда в его мозге, нисколько не испугал людомара. Он был естественен и даже ласков.
– Я пришел, как ты и велел мне, Доранд, – отвечал он мысленно, не ощущая тяжести сознания.
– Поведай мне, как сейчас там, где я оставил и тебя, и себя.
Людомар обратил свой взор на небосклон. Там, прямо над ним кружились облака. Они порхали, как порхает стая птах, видоизменяясь в множестве своем по одной ей известной причине. Неожиданно облака превратились в лицо беллера из Боорбрезда. Лицо было добрым и улыбалось.
Людомар с необычайной ясностью вспомнил каждую минуту прожитой жизни. Эти яркие воспоминания вереницей проходили перед ним. Он видел себя словно бы со стороны.
Охотник видел Чернолесье и себя, идущего по его кронам. Волосы развивались на ходу, а лицо было счастливо-упоенное. Радость поднялась в его душе, и он почувствовал, как улыбнулся. То было прекрасное время.
– Так оно и было, – ответил на его мысли беллер. – Но ты хочеш спросить меня, отчего я забрал многие зимы из твоей жизни.
– Да. Я хотел спросить такое.
– Они были твоим сокровенным знанием, потому я не оставил их тебе. Силы, которые будешь принужден остановить ты, силы эти настолько мощны, что имя твое, мысли твои не должны принадлежать тебе. Ибо ежели увидели бы они тебя и мысли твои во взоре твоем, постигла бы тебя участь, страшнее которой нет участи. Я слышу тебя. Ты спрашиваешь, когда?
Я ошибся, решив, что время настало. Ты готов – это верно, но они не готовы. Все они. Там, откуда ты пришел сюда. Я не расскажу тебе больше ничего, потому что не время для такого. Но ты будешь при мне здесь, пока не будет на то повеления богов. Тогда открою я глаза твои и вдохну слова в уста твои; тогда увидишь ты, чего не видел ранее; заговоришь о том, чего никто никогда не слышал. Тогда поднимешь ты топор против силы, которую не победить сейчас тебе.
Да, ты будешь ждать. Ждать, ибо это тоже есть благородное занятие. Слишком сильны еще те, кому ты должен указать путь. Ждать – это не бездействовать. Ждать – это знать, когда каждое движение твое придется в пору. Когда оно принесет победу!
Людомар закрыл глаза, но свет не померк. Он по-прежнему проникал к нему, и хотя свечение было ярким, не было ни рези в глазах, ни какого иного дурного ощущения.
– Поведай мне, что кинул я в ту зиму, – снова проникли в его мысли слова беллера.
Перед глазами людомара встала темная комната, увешанная многолетней паутиной и усыпанная пылью; звук далеких голосов и перестука; запах тлена и затхлости.
– Здесь я нашел покой, – выдохнул облегченно Доранд. – Вот я лежу. Смотри. Вот мои кости. – И он указал на скелет, который охотник переступил, выходя из закутка. – Но… продолжай… я слушаю и я смотрю… – Беллер приблизил свое перистое облачное лицо к глазам людомара и заглянул в них. – В тебе та жизнь, какую проживу я после…
***
Сильные слегка искривленные ноги, покрытые бурым волосом, со следами многочисленных ссадин и сине-бардовых широких рубцов с силой отталкивали от себя покрытый крупными валунами пол. Плепки шагов разносились эхом по гулким коридорам, тянущимся бесконечно длинными проходами вдоль стен. Тяжелое дыхание, бряцанье оружия и неясное бормотание заглушали шорох легких шагов неотступно следующих за спиной бегущего.
Воин и девушка – именно их бег нарушал торжественную тишину замка – выбежали к балюстраде балкона, нависшего над довольно вместительной залой, заполненной воинами, торговцами и существами, внешний вид которых напоминал более всего олюдя, много дней продиравшегося сквозь колючки. Все обратили свои взоры на нарушителей степенности течения замковой жизни.
Оказавшись перед лицом такого количества олюдей, воин невольно стушевался и остановился, тяжело дыша. Девушка оказалась смелее, ибо, не переставая бежать, она бросилась на лестницу и стала спускаться по ней настолько быстро, насколько это ей позволяли сделать тонюсенькие ножки.
– … вижу в этом страшный замысел. Доколе такое продолжаться может? Скажи нам, боор?
– Вы сами избрали себе такую судьбу. Не раз говорил я вам о таком. Не прислушались вы, а когда все свершилось, о чем предупреждал, то стоишь ты здесь предо мной и вопрошаешь. Хм… Раньше я бы посмеялся над твоим положением. Но зимы обелили меня. Зимы принесли мне спокойствие, именуемое мудростью. Что хочешь услышать от меня? Совет? Нет, не будет тебе совета, ибо ни один совет не уместен. Падете вы, как и мы пали. То рок ваш.
– Позволь нам забрать твоих воинов. Они сильны и опытны. Будет нам прок от них. Мы заплатим, сколько скажешь, боор.
– Вот и скажи, что боги насылают несчастья к горести, – усмехнулся Глыбыр. – Прозрели вы. Теперь не дебы считаете, но воинов. Разве дебы не могут защитить вас? – Стоявший перед ним немолодой реотв потупился. – Глаза твои и есть ответ. На горе народа моего вы стали тем, кем стали. Прекрасные ларги, армии, даже политика – это то, о чем вы всегда мечтали. Вы мечтали о том, что там, за Меч-горой, или как вы ее называете, с вами начнут говорить, вас начнут слушать. Для того вы смотрели, как падаем мы. Не понимали, что за нами последуете, ибо, ежели становой хребет пал, то никому, даже горе не удержатся. Да, да, ты смотришь на меня, и знаю я, о чем ты думаешь. Нашел мне такое говорить, так ты думаешь. Но ты совет просил. Дослушай