И я решилась, так как медлить более было нельзя, солнце уже вставало над горизонтом.
Прижав к себе саквояж Нестерова я вышла из палатки и оглянулась: на горизонте поднимался дым, слышалось ржанье лошадей, неподалеку несколько эфиопов скатывали кошмы, не обращая на меня никакого внимания. Я вдруг стала невидимкой, что меня вполне устраивало.
Где же Малькамо? В какую палатку его увели? И, может, ее уже скатали, а принц сейчас далеко? Затея оказалась невыполнимой. Тогда надо пробираться обратно, в монастырь, где под толстыми стенами укрылись мои друзья.
Еще меня беспокоила мысль об Аршинове: где он, что с ним; но если о Малькамо я знала хоть что-то, что вчера вечером он был жив, то об Аршинове я не знала ничего, и это меня угнетало больше всего.
И я побрела в сторону невысокого холма, у подножия которого стоял монастырь. Вчера на лошади мы с Малькамо добрались сюда за четверть часа, а пешком мне понадобится не более двух часов при хорошем раскладе.
Моим чаяниям не суждено было сбыться. С двух сторон на меня неслись всадники, и я уже представила себя под копытами их лошадей. Но мне совершенно не хотелось оказаться раздавленной в чужой сече, поэтому я стремглав побежала в сторону и спряталась за большим валуном. Хоть какая, но защита.
А битва продолжалась: с резкими гортанными криками абиссинцы нападали друг на друга, рубились короткими мечами, пинали пятками лошадей, отчего те вставали на дыбы и отчаянно ржали. Я выглядывала из-за валуна, пытаясь высмотреть знакомые лица, но в поднявшейся пыли ничего не было видно.
Вдруг позади себя я услышала стон: к моему убежищу приближался серый ослик. На нем полусидел человек со стрелой в груди. Человек все время запрокидывался на правую сторону и от этого ослик шел не прямо, а кругами.
Я выскочила из своего убежища, подбежала к ослику, схватила его под уздцы и втянула за валун. Животное прядало ушами и от страха отчаянно сопротивлялось.
Человек сидел на осле, низко опустив голову. Из правой лопатки торчала стрела. Накидка от солнца закрывала лицо и плечи. Он хрипел.
Дотронувшись до него, я спросила на амхарском:
— Кто ты?
Он не ответил. Тогда я осторожно взяла его за подбородок и заглянула в лицо. И ахнула. Передо мной был Савелий Христофорович Маслоедов, брат Агриппины.
Раскрыв саквояж Нестерова, я достала склянку с нашатырным спиртом и поднесла раненому под нос. Он скривился и открыл глаза.
— Больно…
— Потерпите, Савелий, бой кончится, и я вас в монастырь отвезу. А там доктор. Вылечат вас.
— Не вылечат. Кончаюсь я. Спустите меня, барыня, с осла.
Ухватив Маслоедова за подмышки, я спустила его на землю и уложила в тени под валуном. Он лежал на боку, так как стрела не давала ему другой возможности. Изо рта тоненькой струйкой бежала кровь.
— Быть мне в аду. Не причастился, не соборовался, — прошептал он. — Да и за грехи мои тяжкие меня на том свете не пожалуют.
— Лежите, лежите, вам вредно разговаривать.
— Нет уж, барыня, не могу я с собой в могилу унести. Лучше я вам расскажу. А вы, как в церковь попадете, поставьте за меня свечку.
— Ну, хорошо, — согласилась я. — рассказывайте. Все равно, пока не ускачут, нам пройти не дадут.
Маслоедов задыхался, язык у него заплетался, он часто перескакивал в своем повествовании, но кое-что мне удалось понять.
Маслоедовы родом с Брянщины, из села Супонево. Село расположено вокруг Свенского монастыря, а неподалеку стоят еще две каменные церкви, построенные по велению самого Ивана Грозного. Петр Великий не раз бывал в монастыре: здесь узнал он об измене Мазепы, здесь останавливался после Полтавской победы. Для него был выстроен отдельный домик, а рядом с монастырем и ныне стоит "дуб Петра Великого" в три обхвата.
Маслоедову посчастливилось стать смотрителем домика. Он топил печь, натирал полы, пускал посетителей-богомольцев, пришедших поклониться не только чудотворной иконе Свенской Богоматери, но и великому царю.
Однажды в домике появились два монаха, загорелые дочерна. Савелий узнал, что их зовут Антоний и Феодосий, и что они прибыли из далекой страны Абиссинии. Монахи привезли с собой книги на диковинном языке, странные предметы черного дерева и одежду из тонкой кисеи. Настоятель монастыря, архимандрит Софроний, повелел выделить для этих вещей одну из комнат петровского домика, так как не был уверен в благости привезенного и не хотел допускать их в обитель.
Монахи ежедневно бывали в «кабинете» — так они нарекли эту комнату. Они составляли словарь, писали отчет о своем пребывании в Абиссинии и не замечали Маслоедова, тенью шмыгавшего из комнаты в комнату. Он был для них такой же деталью интерьера, как трубка Петра Первого или портрет арапа Ганнибала на стене.
Савелий оказался способным к языкам. Он улавливал слова, произнесенные на амхарском, а когда монахи уходили в обитель, то раскрывал их тетради и читал записи, сделанные на двух языках.
Однажды он прочел о рубинах. Антоний и Феодосий сопровождали Иоанна в время его военной кампании и на их глазах он умер. Перед смертью Иоанн узнал, что его старший сын Расу-Ареа Салазье убит в этой же битве. Он взмолился — попросил монахов, которым всецело доверял, взять рубины из потайного места, известного только ему, и перепрятать их, дабы они не достались Менелику. Антоний и Феодосий согласились.
После похорон Иоанна VI они перепрятали рубины и тут же уехали в Россию, дабы Менелик не смог силой или пытками вырвать у них признание.
В своих тетрадях они описывали эти драгоценности: рубины были величиной с голубиное яйцо, ярко красного цвета, без единого изъяна, и вдеты в тонкую оправу — диадему царицы Савской. Стоимость их не поддавалась исчислению.
И Савелий загорелся. Он во чтобы-то ни стало захотел найти эти рубины и тем самым обеспечить себя на всю жизнь! Он мечтал узнать, где же спрятаны рубины, но в тетрадях об этом не было ни единой записи.
Маслоедов не унывал. Каждый вечер, после ухода монахов, он прокрадывался в кабинет и читал. Он научился уже достаточно сносно разбирать амхарские буквы, благо словарь и алфавит, был под рукой. Он читал об обычаях абиссинцев, о климате и географии страны, но ни слова больше не было о рубинах.
Однажды в Супонево появился старый монах-эфиоп в белом одеянии. Он немного говорил по-русски. Монах искал Антония и Феодосия. Ему сказали, что братья бывают ежедневно в домике Петра, и показали на Савелия, служившего там. Савелий привел монаха в дом, усадил дожидаться Антония и Феодосия, а сам тем временем шмыгнул в соседнюю комнату и прильнул к дырочке, которую сам высверлил для удобства наблюдения за кабинетом.
Когда братья вошли в дом и увидели Фасиля Агонафера (а это был он), то очень удивились. Она не ожидали, что их найдут так быстро. Начался спор, причем спорящие говорили на амхарском. На свое удивление, Маслоедов понимал почти все. Антоний и Феодосий не верили старому монаху, они отказывались открыть ему тайну рубинов. Фасиль клялся, что, несмотря на то, что он послан Менеликом, диадема увенчает истинного негуса, а для этого нужно найти рубины.
Споры продолжались несколько дней. Все это время Маслоедов подслушивал, пока в один прекрасный день братья не сдались и не открыли Агонаферу тайну. Рубины были спрятаны на озере Тана, в деревушке с названием Танин, что, по-видимому, обозначало "рядом с Таной", причем ни один житель деревни не был посвящен в тайну. Антоний еще сказал фразу, которую Маслоедов понял, как "Рубины сторожат драконы", но что обозначала фраза и кто кого сторожит — так и не выяснилось.
Савелий видел, как Агонафер записывает то, что говорят ему монахи, на пергаменте, и ему страстно захотелось завладеть этим документом. Он даже хотел ограбить монаха, но не решился.
И тогда ему в голову пришел план. Монах ведь собирается домой, на родину. Он постарается сделать так, чтобы попасть с ним на один корабль, а там уже завладеть пергаментом.
Удача сопутствовала ему. Оказалось, что Фасиль Агонафер возвращается домой вместе с поселенцами Аршинова. Маслоедов тут же записался в колонисты, причем, чтобы не вызвав подозрений, записал также жену и сестру. Женщины ехать не хотели, им и в Супонево было хорошо, но не смели перечить.
Пергамент, на которой Агонафер записал место, где спрятаны рубины, не давала покоя Маслоедову. И хотя из трюма было строго-настрого запрещено выходить, он ночью поднялся наверх и подошел к каюте старого монаха. Но ему не повезло. В это время Али позвал меня, Фасилю стало плохо, и Маслоедов слышал, как тот передавал мне бумагу. Но вмешаться он не мог — вбежали Аршинов и другие, начался переполох, Маслоедову пришлось убраться.
Следующая вылазка тоже оказалась безуспешной — Маслоедов обыскал мою каюту, но и там не нашел бумаги. Обезумев, он решился напасть на меня и обыскать, причем сделать это с помощью сестры и жены, которые подчинялись ему беспрекословно. Это удалось ему в Александрии, но опять у него ничего не получилось, так как документ я оставила в саквояже.
Он понял, что судьба пока что против него и затаился. А когда наша небольшая экспедиция собралась к Менелику, то заставил свою сестру напроситься ко мне в горничные. Сам же, оставив жену, пустился за нами, надеясь, что таким образом мы приведем его к рубинам.
В одной из деревень он купил осла, с языком проблем не было, он представлялся православным паломником, отставшим от основной экспедиции, и везде получал приют и пищу — местные жители охотно помогали человеку, говорящему на их языке.
Мой взрезанный саквояж — тоже его рук дело. Дождавшись нашего отъезда он пробрался в пещеру, пригрозил сестре, чтобы она молчала, и опять рылся у меня в вещах. Вохряков его не видел — он спал.
Однажды ночью, когда мы спали в монастыре, он свистом вызвал сестру и принялся уговаривать ее обыскать мои вещи. Сестра не соглашалась, впервые за всю жизнь. Она сильно испугалась, когда ей пришлось врать мне, что она ничего не видела, и поэтому она не хотела повторения. Маслоедов разозлился и стал ее избивать. На шум прибежал проснувшийся Прохор. Увидев, что Маслоедов избивает сестру, он накинулся на него. Но Прохор был безоружным, а у противника был нож, которым он и воспользовался. Увидев, что он убил парня, Маслоедов вытащил свой нож и вложил обсидиановый, купленный в одной из деревень, чтобы перевести подозрение на эфиопов. Потом он сбежал и все равно продолжал следить за нами, пока, наконец, стрела абиссинского воина не пронзила ему грудь.
* * *
К концу рассказа речь Савелия стала бессвязной, он закряхтел, силы оставили его и он перестал дышать. Так бесславно закончилась его жизнь.
Тем временем битва продолжалась. Я выглянула из-за валуна, и увидела, что ко мне скачет всадник. Испугавшись, я снова спряталась, но осел, громким ржанием привлек внимание неизвестного.
— Полин, это ты! Какое счастье, что я тебя нашел! — это был Малькамо.
— Как тебе удалось?
Вот что произошло: когда Малькамо с моих глаз увели в палатку раса Деджиака Мангашиа, то там встреча кузенов была не такая жаркая, как в палатке у генерала Баратиери. Перед Мангашиа стоял настоящий наследник престола, и его притязания стать негусом уходили на третий план, после Менелика и Малькамо. Кичливому главнокомандующему было трудно с этим смириться.
С одной стороны, он должен был выказывать приязнь и радость по поводу обретения родственника, но с другой, все его естество восставало против сей досадной помехи на пути к трону. Рас Мангашиа всячески пытался вызнать намерения принца, но тот отмалчивался, так как у него сильно болела грудь, ушибленная мною, и он сильно хотел спать.
Ничего не добившись, Мангашиа оставил Малькамо в покое, решив продолжить утром свои распросы.
Малькамо замолчал и подмигнул мне.
— И что было дальше?
— Я убежал из палатки кузена, схватил первую попавшуюся лошадь и поскакал к палатке итальянца. Тебя там не было. Я принялся тебя искать: мне пришлось врезаться в гущу битвы, кажется, я прикончил нескольких башибузуков, напавших на меня, но и там тебя не было. Я продолжал искать, понимая, что далеко ты сама уйти не могла, а то, что ты убежала, у меня не было никаких сомнений, сейчас не до русской паломницы, решается, кто победит в битве — сторонники или противники Менелика.
— Кто побеждает?
— Пока не знаю, в любом случае нам надо побыстрей добраться до монастыря. Стой, а это кто?
— Брат нашей Агриппины. Он умер, его пронзила стрела. А это его осел.
— Как он тут оказался?
— Это долгая история, не сейчас.
— Хорошо, — согласился Малькамо. — Давай навьючим его на осла, а ты садись ко мне. Это немного задержит наш путь к монастырю, но не оставлять же тело здесь.
Мы поскакали к монастырю, почти невидному из-за клубов пыли, стоящих в воздухе. Тело Маслоедова подпрыгивало на осле, семенившем мелкой рысью за нами.
Какова же была моя радость, когда я увидела своих друзей, целыми и невредимыми.
Головнин с Сапаровым отыскали Аршинова, Нестеров оказал ему помощь, рана оказалась пустяковой, и вскоре мои друзья принялись разрабатывать план спасения меня и Малькамо. Но он не понадобился, так как мы объявились в монастыре сами, к бурному восторгу нашей экспедиции.
Как только Агриппина увидела тело, она зашлась в крике. Я стояла молча и смотрела, жалости у меня не было никакой, я раздумывала, рассказывать или нет, и решила рассказать Аршинову о преступлениях Маслоедова.
Аршинов выслушал, насупив брови, и произнес,
— Ну, что ж, Полина, все хорошо. Что хорошо кончается, а тайное становится явным. Единственная полезная информация, которую можно выудить из этой истории, это та, что рубины следует искать в деревне Танин возле озеро Тана. Вот туда мы и направимся. Сейчас всем на боковую, а завтра с утра тронемся. Идите, ложитесь, мне еще распорядиться насчет тела надо.
Он ушел, а я отправилась в свою келью, которая после всего пережитого показалась мне чуть ли не уютной.
* * *
Нас провожали монахи и солдаты. Они целовались с моими товарищами, избегая, правда, прикасаться ко мне. Агриппина отправилась с нами, хотя ей очень хотелось остаться при могиле и справить по брату девять дней, а если удастся, то и сороковины. Аршинов договорился с монахами, что когда она вернется из экспедиции, ей предоставят уединенную келью в удаленном крыле монастыря. Кто знает, как все обернется и что нас ждет впереди?
Во дворе к нам подошел Астер Тункара. Он обнял каждого и произнес:
— Я благодарю вас, мои храбрые друзья, за ту неоценимую помощь, что вы нам оказали. Позволю себе дать вам один совет: чем дальше вы будете продвигаться на север, тем меньше у вас будет возможности достать еды. Вот вам три мешка с припасами, надеюсь, их хватит надолго. В северных провинциях голод, не задерживайтесь там.
Мы поблагодарили фитаурари, а Автоном прогудел:
— И изъядоша седмь кравы злыя и худыя седмь крав первых добрых и избранных…[53]
— Что он говорит? — поинтересовался Тункара.
— О семи годах голода, приснившихся фараону, — перевел ему Аршинов.
— Верно, — кивнул офицер, — правду говорит святой человек. Ждут нас семь лет голода, но, к сожалению, мы не подготовились к нему так, как фараон, наученный премудрым Иосифом.
Лошади посвежели, отдохнули, и мы галопом скакали по равнине — вперед, к озеру Тана. Еще сутки, и мы будем у цели. Настроение было самое приподнятое, страхи развеялись, на горизонте ни одного вражеского отряда, они остались на юге. А нас ждали рубины царицы Савской и цветущая колония на берегу залива.
* * *
Озеро Тана открылось перед нами внезапно во всей своей красе. После изнуряющей пустыни, где преобладали серо-желтые оттенки песка и скал, глаз радовали многочисленные оттенки голубого и зеленого. Деревья клонили тяжелые ветви, по водной глади скользили тростниковые челноки, на маленьких островках кричали пеликаны, а в полверсте справа в воде у берега с громким шумом появлялись и исчезали какие-то черные пятна.