— Душой. Он говорил, молился, я вникал. И понял. Для этого совсем не надо знать язык, достаточно чувствовать сердцем.
— И твое сердце поведало тебе, что короновать надо тебя, а не Менелика? И что тогда будет с нашей колонией? Ты понимаешь, что ставишь под удар сотни наших людей?
— Отдав Менелику корону, я ставлю под удар миллионы моих людей, потому что они будут вынуждены законно подчиниться узурпатору! — Малькамо сделал ударение на слове «моих».
— Я вынуждена передать наш разговор Аршинову, — я поднялась с камня.
— Подожди, — он схватил меня за руку, — ты что, подумала, что я хочу короноваться?
— А что еще прикажешь думать? — возразила я.
— Ты не так поняла, Полин! — Малькамо умоляюще посмотрел на меня и молитвенно сложил ладони. — Да, я не хочу отдавать корону Менелику, но и короноваться, чтобы стать негусом, мне тоже не надо.
— Тогда чего ты хочешь?
— Корону надо вернуть на ее законное место — в Аксум. Она должна лежать возле священного ковчега, увезенного Менеликом Первым из Иерусалима. И вот когда рубины упокоятся на своем законном месте, вот тогда пусть Менелик едет туда и коронуется. Ты пойми, я не против него, несмотря на то, что он хотел меня повесить. Менелик — сильный отважный негус, он борется с захватчиками-итальянцами, и вполне способен освободить нашу страну от иноземцев. Но только в одном случае: когда все будет по закону! А если мы неизвестно откуда привезем ему корону, не только он, но и остальные могут поверить, что корона поддельная. И тогда пошатнется его власть, положение, я уж не говорю о том, что ждет нас. Ведь вы же рассчитывали на то, что он обласкает вас и одарит почестями. Даст разрешение на существование колонии. Верно?
— Да, — кивнула я, завороженная его рассуждениями.
— Вы рассуждаете, как истинные европейцы: подарок — услуга. А у нас не так. А вдруг вы подменили рубины? Вдруг вы хотите не того, что просите, а совсем другого? Ведь не зря у нас дьявол белокожий. Теперь понятно?
— Понятно. И что теперь?
— То, что посоветовал мне Автоном: рубины должны лежать в Аксуме, возле Ковчега Завета. А уж потом пусть Менелик сам разбирается, ехать ему в Аксум или нет.
— И об этом надо сказать Аршинову.
— Он не согласится. Ведь это отдалит получение разрешения на существование колонии.
— Подожди… А как Менелик узнает, что рубины, хранящиеся в Аксуме, настоящие? Ведь кто может поручиться, что мы не подменили корону?
— Я могу доказать.
— Как?
— Полин, я не хочу сейчас говорить об этом. Это семейная тайна, переходящая в нашем роду из поколения в поколение. Лишь могу сказать, что доказать подлинность рубинов можно только рядом с Ковчегом. И если я это сделаю, то Менелик уже не сможет возражать и отдаст вам права на колонию. Теперь понятно, почему нужно, чтобы рубины оказались рядом с ковчегом?
— Теперь понятно. Пойдем спать, а завтра расскажем участникам экспедиции. Утро вечера мудренее.
— Что?
— Пошли спать, мой принц. Поздно уже.
* * *
Утром позавтракали остывшей крокодилятиной. Когда все насытились, я попросила внимания:
— Друзья мои, хочу с вами посоветоваться…
И я рассказала то, что слышала от Малькамо. Известие о том, что вместо того, чтобы возвращаться на юг, в Аддис-Абебу к Менелику и на этом закончить наше путешествие, мы должны продвигаться на север, охваченный войной и голодом, повергла всех в уныние. Колонисты предвкушали уже завершение тягостного пути, и вот, все их надежды обратились в прах.
— Полин, ты очень хорошо описала, почему Менелик может заподозрить нас в подделке рубинов, — сказал Аршинов. — Мне непонятно другое: как мы докажем, что они настоящие?
— Пусть это вам расскажет Малькамо, — ответила я.
Все обернулись и посмотрели на юношу. Тот сидел, опустив голову и сжав кулаки.
— Поверьте мне, — взмолился он. — Мне дано право доказать это, но я боюсь, ибо никто не знает, что может произойти.
— Послушайте, наш юный друг, — веско произнес Головнин, — вам не пристало сомневаться в нашем участии к вам. Почему же вы скрываете от нас вашу тайну?
— Может, мы сможем чем-нибудь помочь? — добавил Нестеров.
— Вам туда нельзя, — пробормотал Малькамо. — Монахи убивают каждого, кто приблизится к святыне.
— И тебя? — ужаснулась я.
— Меня могут пощадить, ведь я потомок царя Соломона и у меня в руках корона царицы Савской. Но я и в этом не уверен…
— Расскажи нам, что это за Аксум и как туда попасть, — предложил юноше Аршинов, видя, что он в совершенном отчаянии. Я облегченно вздохнула: руководитель экспедиции уже не был настроен так категорически против, как в начале беседы.
По словам Малькамо, Аксум находится в провинции Тигре, а западу от Адуа. Точно так же, как Реймс был местом коронации французских королей, в Аксуме короновались абиссинские негусы. Город пережил и эпоху расцвета, и столетия забвения. Аксум полтора тысячелетия назад соперничал с Византией по своей мощи и красоте. Аксумиты жили богато и счастливо. Находясь на перекрестке торговых путей по Красному морю и Восточной Африке, они торговали слоновой костью, леопардами, золотом и изумрудами, пряностями и парчой. Процветала работорговля. В городе строили огромные стеллы-обелиски, возвеличивающие аксумских царей и святыни города. Надписи были сделаны на древне-эфиопском языке геэз, греческом и сабейском.
Чем же был так привлекателен город? Почему в него стремились люди, селились в нем, работали, не покладая рук, и разносили славу о нем по всему миру?
Дело в том, что сын Соломона Менелик, укравший Ковчег Завета, спрятал его в Аксуме, и с тех пор значимость города возросла невероятно.
Почему Менелик совершил это преступление? Так он отплатил за доброту отца, принявшего его со всеми подобающими почестями?
Менелик долго жил у царя Соломона. Он видел, как царь все более и более идет на поводу у своих многочисленных жен-язычниц, позволяет строительство капищ для того, чтобы они могли молиться своим богам. Ведь написано в Библии: "Тогда построил Соломон капище Хамосу, мерзости Моавитской, на горе, которая пред Иерусалимом, и Молоху, мерзости Аммонитской".[67] Все видел Менелик, и сердце его сжималось от страха и боли за священную реликвию. Поэтому он и решил украсть ковчег, перенести в безопасное место, чтобы не осквернили его язычники.
Менелик, с помощью верных друзей — юношей из богатых иудейских домов, украл ковчег, в котором хранились золотой сосуд с манной небесной, жезл Ааронов и две скрижали с десятью заповедями. Сам ковчег, вытесанный из дерева гофер,[68] длиной был два с половиной локтя, высотой и шириной по полтора локтя, и покрыт внутри и снаружи тонким листовым золотом. Венчала сооружение крышка из чистого золота с фигурками двух херувимов на ней.
Это описание прочитал Малькамо в священной книге эфиопов "Кебра Негест".[69] Полны восхищения слова о ковчеге: "Его вид подобен яшмовому камню, от которого исходит свет и серебряный блеск. При взгляде на него чувства мешаются, а глаза отказываются верить чуду Божьему, представленному перед тобой".
С огромными трудностями и препятствиями вывез Менелик ковчег в Эфиопию. А когда добрался до Аксума, то повелел выстроить часовню с подземным хранилищем, поставить туда ковчег и приставить к нему хранителя-отшельника. Этот хранитель не имеет права покидать ковчег ни на минуту — он живет там, в хранилище, но даже ему нельзя поднимать покров, которым накрыт священный символ. Покров этот тяжелый, сплетен из кольчужных колец и полностью закрывает ковчег.
Раз в год, во время праздника Тимката[70] выходят из аксумской церкви православные эфиопские священники в белых одеждах, расшитых золотом и выносят на толстых кедровых брусьях тщательно укутанный ковчег. Он очень тяжелый, поэтому его несут от двенадцати до шестнадцати священников. На время праздника поверх обычных покрывал накидывают разноцветные бархатные и парчовые, расшитые местными искусницами. Священников сопровождают люди с тимпанами и трещотками — они поют псалмы и приплясывают. По краям процессии вышагивает почетный караул, вооруженный саблями и копьями. Монахи несут таботы[71] — доски с эфиопским крестом посредине. Женщины выкрикивают слова радости и разбрасывают цветы под ноги процессии…
— Малькамо, — остановил Аршинов воспоминания юноши, — когда празднуют праздник Тимката?
— В начале марта, — не сразу ответил юноша, сбитый с толку вопросом.
— Понятно… Что ж, это интересно, — пробормотал Аршинов как бы про себя. — Сейчас середина февраля, значит, мы вполне сможем успеть к празднику в Аксум.
— А где кончается крестный ход? — спросил Головнин.
— В отдалении от часовни строят палатку, называемую Скинией Завета, в которой ковчег будет находиться всю ночь. Потому что наутро начинается крещение, и люди хотят, чтобы оно происходило в присутствии святыни.
— Но ведь ковчег никто никогда не видел! — удивилась я. — Какая разница, что там накрыто расшитым покрывалом?
— Что ты, Полин, — ужаснулся Малькамо. — Ни одному смертному до Страшного Суда нельзя не только прикасаться к ковчегу, но и видеть его. Иначе смерть, ужасная и жестокая: люди покрываются моровыми язвами и погибают. Так описано в Библии. Хоть Автонома спроси.
— И бысть по прешествии его, и бысть рука господня на граде, мятеж велий зело: и порази мужы града от мала до велика, и порази их на седалищах их,[72] - не преминул вмешаться Автоном.
Эта история напомнила мне прочитанную в детстве книгу о девочке Алисе. Там описывался Белый Рыцарь, у которого была мечта:
Мне хотелось бы покрасить
Бакенбарды в цвет зеленый,
В руки веер взять побольше,
Чтобы их никто не видел.[73]
Для чего нужна священная реликвия, если ее никто не видит и никто не прикасается? Вот у нас в храмах к чудотворным иконам и мощам прикладываются, лобызают, крестные ходы устраивают, чтобы их все видели. А тут под тремя покрывалами держат, и никто не знает, это настоящий ковчег или нет. Что-то тут не так…
Мои размышления прервал Головнин:
— Несколько лет назад я путешествовал по Аравии. И один кочевник рассказал мне легенду. В святом городе мусульман Мекке есть мечеть. А в нее висит занавес под названием "кисва".[74] На занавесе вышито золотом изречение на арабском: "Кто заглянет за занавес, то узнает свое будущее, но уже никогда не испытает счастья". Говорят, что с того дня как висит занавес, ни один человек не заглянул за занавес, и что за ним спрятано — неизвестно. Может, и с ковчегом так?
— Любопытной Варваре нос оторвали, — подытожил Аршинов дискуссию. — А так как мы любопытны, но носами все же дорожим, то наметим маршрут и вперед, чтобы успеть к празднику Тимката.
* * *
Глава двенадцатая
Прощание с жителями деревни. Беженцы. Гондар. Губернаторские жена и дочка. Разговор в бане. Обед. Губернаторша предлагает отдохнуть. Ночное нападение. Цагамалак находит корону. Георгий спасает положение.
За несколько дней мы переделали множество дел: похоронили Григория, наказав Агриппине ухаживать за могилой. Она выглядела спокойно и даже расцвела — жизнь в племени оромо пошла ей на пользу. Груша не сводила взгляда со своего мужа, которого нежно называла Васяткой. Тот жмурился и ухал от удовольствия. Георгий хмурился и отворачивался. Мне было даже немного жаль его.
Аршинов вновь проявил себя настоящим коммерсантом. Туши крокодилов, убитых нашей экспедицией, он поменял на трех верблюдов, немного полезной утвари и мешок с просом, их которого жители племени варили кислое пиво. Нам навялили крокодилятины, налили в калебасы свежей воды и под причитания Агриппины собрались на главной площади деревни, там, где проходили ритуальные танцы.
Старый эфиоп начертил нам на листе бумаги, вырванной из ветхой Библии карту. Дорога пролегала извилистой тропой, на которой были начертаны буквы амхарского шрифта. Малькамо, склонившись над картой, прочитал названия городов и деревень: Горгора, Гондар, Бегхемдир, вверх по горам Семиенским (эфиопы не говорят — на восток или прямо, из-за рельефа местности они говорят вниз или наверх), Ади-Аркай, Таказзе, Адуа, Адиграт, и в Аксум к ковчегу.
Мы распрощались с гостеприимными жителями. Многие девушки тыкали себя пальцем в живот, а потом указывали на наших мужчин. При этом они широко улыбались, показывая тем самым, что с радостью понесли. Откуда им это было известно, я не знала, ведь прошло всего несколько дней.
На одного верблюда взобрались мы с Малькамо, на другого Головнин с Нестеровым, на третьего — Аршинов. Георгий и Автоном шли рядом пешком.
До сих пор я никогда не ездила верхом на верблюде. Мне было страшно: верблюд выше лошади, идет иноходью, отчего меня качало из стороны в сторону. Я все время боялась сверзиться и лишь Малькамо, сидевший сзади меня, успокаивал и поддерживал.
Точно так же себя чувствовал и Нестеров, боявшийся высоты. Головнин держал его за пояс и уговаривал не бояться, но тот лишь крепче прижимал к груди свой любимый фотографический аппарат. Аршинову же все было нипочем. Он сидел, подогнув одну ногу под себя, и выглядел так, словно всю жизнь провел в верблюжьем седле.
Заночевали мы в заброшенном городе Горгора, в церкви с остатками росписей на них. Георгий сварил просяную кашу, бросил туда вяленого мяса, и мы поели. Было холодно, поэтому все улеглись вокруг костра, в который дежурный подбрасывал хворост. Ночью я почувствовала, что кто-то накрывает меня еще одним покрывалом, но не проснулась: я была уверена, что это Малькамо, которому выпала очередь дежурить.
Утром, доев остывшую кашу, тронулись в путь. Я, полусонная, качалась в седле, за талию меня крепко обнимали руки принца. Все было по-прежнему, но я чувствовала, что нечто изменилось в отношениях между членами экспедиции, появилась некая напряженность: мы уже не обменивались шутками, не расспрашивали друг о друге, не пели дорожные песни. Не хватало еды, мыла, обычных вещей, скрашивающих и облегчающих кочевую жизнь. Башмаки мои почти развалились, а заменить их было нечем: абиссинцы ходят босиком и не шьют обувь.
Но мы с маниакальным упорством продвигались вперед, к цели нашего путешествия — священному Аксуму. От нас зависела судьба сотен людей, ждущих нашей помощи.
На дорогах стали появляться беженцы. Голодные и оборванные, они тоже шли на север, спасаясь от войны. Они рассказывали, как итальянцы расстреливали целые деревни из пушек, а их собственные военачальники силком сгоняли мужчин участвовать в военных действиях. Те, кому удавалось избежать насильственной мобилизации, убегали в горы и сколачивали бандитские шайки, устраивали засады на дорогах, грабили путников и захватывали заложников. Несколько раз мы натыкались на тела людей, просто умерших от недоедания и упавших вдоль дороги. Все это не добавляло хорошего настроения.
Дорога вела все выше и выше, и я стала ощущать нехватку воздуха. Мне постоянно было холодно, а жесткое верблюжье седло натерло ноги. Малькамо утешал меня, он шептал мне на ухо, что скоро будет Гондар, большой город, и там мы найдем кров и стол. Но мне было тревожно.
Внезапно на склоне горы перед нами появились высокие крепостные стены, сложенные из темного камня. Тяжелые деревянные ворота с массивными запорами преграждали путь в город. Над воротами возвышалась сторожевая башня — круглая, похожая на минарет.
— Вот он, Гондар! Бывшая столица Абиссинии! — воскликнул Малькамо.
— А почему ворота на запоре? — спросил Аршинов. — Ведь ночь еще не наступила.
Мы спешились, Аршинов с Малькамо отправились договариваться со стражниками. После того, как они выяснили, что мы не итальянцы, ворота распахнулись и нас впустили внутрь.
Мы шли и озирались по сторонам: такого города мы еще не видели. Улицы поднимались и опускались под крутым углом, дома, как круглые «тукуль», традиционные, покрытые соломенной крышей, так и прямоугольные «хыдмо», сложенные из саманного кирпича, теснились один к другому. Иногда между домами появлялся просвет: там, в огороженных двориках, кудахтали куры и блеяли козы. Их шеи украшали деревянные колокольца. Перед многими домами на столбах были установлены навесы для отдыха в жаркий полдень.