Наконец, ему удалось отобрать сокровище.
— Лови! — крикнул он и бросил мне корону. Я схватила ее обеими руками, а Аршинов содрал с губернаторши шамму, разорвал на две части, одной связал ей руки, а вторую смял и засунул ей в рот кляп. Потом ремнем смотал ей ноги так, что Цагамалак оказалась полностью стреноженной. Только тогда он отошел в сторону, устало вздохнул и вытер пот со лба.
— Что делать-то будем, Николай Иванович? — спросила я. — В моей комнате дочка, здесь мать, и обе в непрезентабельном виде. Как бы выйти сухими из воды?
— Да, Полина, занесла нас нелегкая. Надо друзей звать. Покараульте ее, а я схожу, соберу всех.
Он аккуратно укрыл обнаженную губернаторшу и вышел, а я осталась сторожить. Попутно я рассматривала корону, нежная оправа была погнута, а рубины сидели косо. Я попыталась исправить то, что напортила Цагамалак, но у меня не очень-то получалось.
Она сидела молча и лишь сверкала белками глаз. Мне было страшно, а вдруг она сейчас развяжется и набросится на меня.
Так прошло несколько томительных минут. Я четыре раза прочитала про себя "Отче наш". Скрипнули половицы, и в комнату вошли мои спутники.
Аршинов подошел к Цагамалак, сказал ей несколько слов, она кивнула, и он вынул у нее изо рта кляп. Женщина тяжело задышала и принялась тоненьким голосом быстро что-то выговаривать Николаю Ивановичу. Тот послушно кивал головой, но потом сделал отрицательный жест рукой. Так они препирались довольно долго, пока первым не выдержал Головнин:
— Малькамо, о чем они спорят?
Как оказалось, губернаторше была известна корона. Она видела ее на голове у Иоанна, отца Малькамо, и сразу смекнула, что неплохо бы завладеть таким неоспоримым доказательством против Менелика Второго. Ее муж был сторонником нынешнего негуса, а она решила выдать свою дочку за Малькамо и усадить его на трон Абиссинии. Аршинов возражал ей, он говорил, что мы обещали корону Менелику, вот только сходим на праздник ковчега, чтобы очистить корону и добавить ей святости, и немедленно вернемся в Аддис-Абебу, и что нечего ей вмешиваться в политику. Цагамалак же заявила, что дает нам время до рассвета, так как утром явятся слуги и поднимут тревогу.
— Николай Иванович, спросите ее, почему она подослала дочь убить меня? — сказала я по-французски, чтобы и юноша меня понял.
При этих словах Малькамо задрожал и вперил гневный взгляд в губернаторшу. Будь его воля, он бы придушил ее собственными руками.
Оливия сама решила меня заколоть, Цагамалак тут ни причем. Она влюбилась в Малькамо с первого взгляда и тут же почувствовала во мне соперницу. А так как она была единственной избалованной дочкой, привыкшей получать все, что захочет, то решила избавиться от меня так, как подсказало ей ее душа. Ведь она видела сотни умирающих от голода людей в то время, как она не испытывала ни в чем нужды. Что ей чужая жизнь, да еще белой «фаранжи» — чужеземки? Как же интересно играют ангелы-хранители нашими судьбами: меня спас ночной горшок! О таком спасении даже стыдно кому-либо рассказать. Интересно, как она там, пришла ли в себя, или лежит в моей постели, держась за живот? Хорошо бы привести ее, от греха подальше сюда, к нам, иначе она поднимет тревогу.
Сходить за ней вызвался Георгий. За то время пока он отсутствовал, Цагамалак выдвинула требование: мы оставляем во дворце Малькамо, с нами отправляются ее слуги. После очищения короны перед ковчегом на празднике мы все возвращаемся обратно, устраиваем пышную свадьбу с коронацией Малькамо, а потом мы можем отправляться на все четыре стороны, хоть к Менелику, хоть к черту на рога!
Даже Автоном хмыкнул, когда она это все произнесла. Губернаторша так надеялась на помощь слуг, что не отдавала себе отчета в собственном бесславном положении.
Не успел Аршинов все перевести, как явился Георгий, неся на руках Оливию, обвившую его шею.
С криком "Дочь моя!" Цагамалак вскочила с постели, покрывало упало, обнажив ее, и тут же свалилась вновь, так как путы на руках и ногах не разрешали ей сделать и шага.
— Спокойнее, спокойнее, — проговорил Аршинов, вновь заботливо укрывая ее, — вот видишь, твоя дочь в целости и сохранности, и это даже несмотря на то, что она покушалась на жизнь нашей соотечественницы.
— Она — губернаторская дочь! — гордо произнесла Цагамалак. — И выйдет замуж только за принца! Для этого все средства хороши.
Нестеров не выдержал:
— Николай Иванович, чего мы ждем? Вы разве не видите, она время тянет, слуг дожидается. Надо на мулов и бежать.
— Бежать не получится, — ответил Аршинов. — Где стоят мулы, — нам неизвестно, да и тихо покинуть дом нам не удастся. Придется уговаривать.
Тем временем Оливия подбежала к матери и принялась сдирать с нее путы, одновременно что-то причитая тоненьким голоском. Мы не препятствовали: что могут две женщины сделать против стольких мужчин, да и не в наших планах было с ними ссориться. Цагамалак отвечала дочери резко и отрицательно качала головой, выражая всем своим видом сильное возмущение. А потом изо всей силы залепила ей пощечину! Я подумала, что вот оно — возмездие за то, что девушка ночью набросилась на меня, но как оказалось, не я была причиной материнского гнева. Оливия продолжала плакать и упрашивать мать.
Аршинов заинтересованно прислушивался к воплям девушки, Малькамо с облегчением вздохнул, прислонился к Автоному, а тот его перекрестил, Головнин с Нестеровым удивленно переглядывались, и лишь Георгий стоял, как статуя с обнаженным торсом, в блестящих шелковых шароварах и сандалиях с двумя ремешками. Ни единым движением он не выдавал своих чувств.
Наконец, Цагамалак кивнула, отстранила от себя дочь и что-то сказала Аршинову. Тот поклонился и поцеловал ее в обе щеки. Потом подошел к Георгию и также троекратно его облобызал.
— Кто-нибудь скажет мне, что тут происходит? — спросила я, вне себя от любопытства.
Малькамо поднял на меня счастливые глаза:
— Полин, Оливия просит мать оставить вместо меня Георгия! Он ей понравился, и она хочет выйти за него замуж.
— Но Георгий не принц! — вырвалось у меня.
— Неважно, она хочет только его.
Аршинов хлопнул осетина по плечу:
— Ну, Георгий-победоносец, и тут не сплоховал! Уложил губернаторскую дочку на обе лопатки. Сам-то как, согласен послужить делу колонии.
Осетин важно кивнул и снова застыл.
— Он же не принц? — шепнула я Аршинову.
— Зато в любви — бог! — ответил мне казак и подмигнул. — А это важнее, чем быть принцем.
На том и остановились. Светало. Аршинов пошел проводить Цагамалак до ее покоев и заодно договориться насчет мулов. Мы разошлись по своим комнатам.
* * *
Поспать мне удалось не более двух часов.
— Полин, вставай, собирайся, скоро выезжаем, — Малькамо зашел ко мне в комнату и присел возле постели. Я тут же почувствовала себя неловко: сонная, с кругами под глазами, растрепанная. — Сейчас служанки принесут воду, умоешься, приведешь себя в порядок. Мы ждем.
И он наклонился, чтобы поцеловать меня в лоб, но я откинулась назад, и его поцелуй пришелся в губы. Мы смутились оба. Юноша отпрянул от меня и что-то пробормотав, выскочил из комнаты.
На губернаторском дворе уже стояла повозка, запряженная парочкой крепких мулов. На повозку были уложены одеяла, оружие, бурнусы, мешки с едой — все, что могла понадобиться нам в поездке в Аксум. Рядом прядала ушами пятерка крепких низкорослых лошадок под седлами со стременами для большого пальца.
Цагамалак стояла на ступеньках, возвышаясь над снующими слугами. По ее роскошному одеянию и надменному виду нельзя было понять, что всего несколько часов назад она лежала обнаженная в постели Аршинова с кляпом во рту. Оливия стояла рядом с ней, вид у нее был самый счастливый. Георгий застыл статуей, держась за роскошно инкрустированный кинжал в богатых ножнах. На плечи у него была накинута львиная шкура, на талии — широкая перевязь.
— Кажется, наш Георгий-Победоносец вошел во вкус, — хмыкнул Головнин.
— Я непременно должен их сфотографировать! — заторопился Нестеров.
Так они и остались в моей памяти: роскошная губернаторша угольно-черного цвета, тоненькая порочная дочка и осетин-скала, неподвластный стихиям.
* * *
Глава тринадцатая
Ревность и зависть. История Аксума. Как добраться до ковчега? Прибытие в Аксум. Рекогносцировка. Вынос ковчега. "Совет в Филях". Ведьмина трава. Малькамо открывает тайну рубинов. Операция началась. Автоном удивляет. Витилиго. Ковчег действует.
Мы осторожно продвигались вперед горными тропами, опасаясь камнепадов и оползней. Мулы шли медленно, мои спутники часто спешивались и шли рядом, держа лошадей под уздцы.
— Арсений Михайлович, — как-то спросила я Нестерова, идущего вровень с моей повозкой. — Меня мучает и не отпускает мысль: почему Оливия на меня набросилась? Неужели человеческая жизнь для нее игрушка, не стоящая и гроша?
— Понимаете, Аполлинария Лазаревна, обучение на биологическом факультете давно отучило меня от восторженного славословия человеку, как вершине бытия. Человек то же животное, только слегка облагороженное.
— Что вы такое говорите, Арсений Михайлович? — возмутилась я. А как же божественная искра? Стремления, помыслы, душа, наконец!
— Ах, оставьте, моя драгоценная. Все поведение человека обусловлено двумя самыми сильными страстями: стремлением к бессмертию, выраженное в детях, внуках и потомках, и желанием улучшить свою жизнь. То есть налицо цель и возможности ее достижения с помощью мощного стимула, основанного на сравнении своих и чужих достижений.
— Я не понимаю, вы имеете в виду зависть?
— Да, — кивнул Нестеров, — именно поэтому Оливия набросилась на вас. Вы для нее потенциальная убийца ее бессмертия, то есть ее будущих детей и внуков, которых она бы завела с Малькамо. А так как вам невозможно препятствовать, то вас следует уничтожить. Из зависти.
— Вы привели крайний, болезненный случай, — возразила я. — Почему именно зависть движет людьми? А не стремление помочь ближнему, чувство собственного достоинства. Да и зависть бывает разная, например, белая.
— Это эвфемизм, дорогая Аполлинария Лазаревна, — усмехнулся Нестеров. "Белая зависть" суть зависть черная, только выраженная в «благородной» форме. Не считаю сию страсть ни плохой, ни хорошей. Это просто жизнь, и человек старается выжить, как верблюд в пустыне, который инстинктивно идет по линиям наименьшей земной гравитации.
— Что-то вы мудрено объясняетесь, Арсений Михайлович.
— Если вам непонятны слова мои, давайте спросим у Автонома. Божий человек не обманет. Скажи, Автоном, душа-человек, что ты думаешь, почему губернаторская дочка напала на Аполлинарию Лазаревну?
— Видевши же Рахиль, яко не роди Иакову, и поревнова Рахиль сестре своей и рече Иакову: даждь ми чада: аще же ни, умру аз.[75]
— Вот вам и ответ, г-жа Авилова. Приревновала вас Оливия. А ревность от зависти недалеко расположена. По крайней мере, в животном мире именно так.
Мы помолчали. Потом я спросила:
— Арсений Михайлович, а что вы будете делать с фотографиями?
— Выставку хочу организовать. И ездить с ней по всей России, а может быть, и по Европе. Альбом издать. Ведь какие удивительные типажи нам попадаются. А вы в короне просто королева!
— Ну что вы, г-н Нестеров, не смущайте меня.
— Уверяю вас, Аполлинария Лазаревна, ваш портрет станет украшением выставки, как портрет Софьи Шлиман в драгоценностях Трои стал сенсацией на Всемирной выставке в Париже.
Вскоре на дорогах стало появляться все больше народу. Люди спешили на праздник Тимката. Они шли пешком и ехали в телегах, на ослах и верблюдах. Иногда на узких дорогах меж Семиенских гор возникал затор — так много было паломников. Матери несли в заплечных мешках младенцев, дети постарше бежали вприпрыжку рядом. И все были босыми, несмотря на холод, тянущийся от земли.
Мы проходили маленькие городишки, я попутно осведомлялась о названии. Аршинов или Малькамо говорили мне, что это Ади-Аркай, Таказзе, Адуа, Адиграт, но все эти конусообразные крыши слились для меня в один нескончаемый ряд и не вызывали уже никакого любопытства. Несмотря на комфортабельное путешествие в губернаторском возке я устала и изнемогала от затянувшегося путешествия.
Малькамо ехал рядом, молчал. Если разговаривал, то только с Автономом, ожесточенно жестикулируя. Его взгляд жег, как огненные стрелы. Он ничего не говорил, просто не отрываясь смотрел на меня, и в его глазах плескалась вселенская скорбь. Аршинов все замечал, но тоже ничего не говорил: вокруг меня образовался заговор молчания.
Чтобы разрушить сложившееся напряжение, я попросила юношу:
— Малькамо, расскажи нам, что ты знаешь о городе, в который мы направляемся?
Он, словно бы нехотя, ответил:
— Историю Аксума знает каждый образованный абиссинец. Нет в стране города, куда бы не стремился любой из нас. Кому-то удается попасть туда раз в год, кому-то раз в жизни, и путешествие это незабываемо. Святость места чувствуется лишь стоит пройти крепостные стены. Это потому, что в городе уже много веков хранится Ковчег Завета. Говорят, что подобное ощущается в Иерусалиме, но я в сомнении, ведь Ковчега там уже нет…
Мы неторопливо продвигались вперед, мулы цокали копытами, повозка мерно покачивалась, а Малькамо продолжал свой неспешный рассказ.
Аксум уже был известен в старинных летописях, написанных за полторы тысячи лет до рождества Христова. В них точно указывалось место сказочной страны Пунт, куда снарядила свои корабли дочь фараона Тутмоса I царица Хатшепсут. И этим местом был Аксум. Египтяне покупали здесь ладан и мирру, слоновую кость и древесину эбенового дерева, золото и янтарь, рабов-негров, живых обезьян и леопардов для зоопарка дочери фараона. А еще из Аксума везли на продажу панцири огромных морских черепах с островов Дахлак близ Адулиса, горный обсидиан для ножей, рог носорога, изумруды из местности Бежа и цибет.[76] Аксум чеканил золотые монеты, которые ценились во всем торговом мире.
Много веков спустя уже другие корабли — Хирама, царя Тира, шли вдоль берегов Красного моря, чтобы привезти царю Давиду сокровища Офира.
Автоном тут же не преминул вмешаться и произнес заутробным голосом:
— И корабль хирамль приносящь злато из Офира, и принесе древа нетёсана многа зело, и камение драгое.[77]
— Чует мое сердце, что не просто так царица Савская к Соломону направилась, — произнес молчавший до того Аршинов. — Из одного любопытства шубу не сошьешь. Там денежный интерес присутствовал. Небось снижения податей отправилась просить, заодно и очаровать, если получится. Не помешает.
Малькамо кивнул:
— Все верно. Наша царица торговала со многими странами: товары шли вдоль Красного моря в Египет, Сирию и Финикию, а вот дороги проходили по земле, починенной царю Соломону. Захочет он — караваны пройдут незамедлительно, а нет, так могут случиться убытки.
— Вот так всегда, — поддакнул Головнин. — Снаружи все романтично, а как копнешь…
— Какие вы меркантильные мужчины! — воскликнула я, раздосадованная тем, что прервали речь Малькамо. — прошу тебя, продолжай, мне очень интересно.
Аксум рос и развивался. Слава о том, что в нем хранится Ковчег Завета, привлекала к городу людей со всего мира. В Аксум прибывали португальцы, византийцы, жители дальних племен, населявших плоскогорья Африки. В IV веке при царе Эзане в длинных штольнях недалеко от озера Тана добывалось золото, которое переправлялось через порты Массауа и Асэб на Красном море, а так же сплавлялось по Голубому Нилу. Легендарная страна Офир оправдывала свое название — Аксум чтили вровень с Римом, Китаем и Персией.