…Он все же заставил себя заснуть. Утром быстро установил адрес Фридмана и отправился на разведку. Дом Дуче на Большой Монетной явно был под колпаком. Чего-то подобного Мишка ожидал, поэтому «москвич» оставил подальше. А сам — небритый, в рванье — пришел пешком. Во дворе дома сразу сунулся в помойку, преодолевая тошнотворный запах, исходящий из чрева ржавого контейнера, начал копаться. И косил глазами налево, в сторону подъезда, откуда быстрые молодые мужики вынесли носилки. Тело было покрыто простыней, но Сохатый мог с уверенностью сказать — труп. Носилки мгновенно исчезли внутри микроавтобуса. «форд-транзит», номера частные. Гурецкий не сомневался: попытка проверить номерок ничего не дает. Или дает негативный результат, то есть та организация, которая повесила на свой транспорт этот знак, сама же и заинтересуется проверяющим… А из подъезда быстро вынесли вторые носилки. Вот, значит, как! Не слабо. Подождем, может, и третий жмурик будет.
Задние двери «форда» хлопнули, микроавтобус двинулся к выезду со двора. Следом за ним выехала «волга». Исчезли быстрые подтянутые мужчины около подъезда. И только бомж Гурецкий апатично копался в ржавом мусорном контейнере. Через минуту ушел и он. На пустой двор капал мелкий осенний дождь.
Гурецкий ехал домой, на Суворовский проспект, и пытался разобраться в ситуации. Судя по всему, ни Фридмана, ни прапорщика Ивана нет больше в живых. Судя по всему, во дворе он видел оперативников ФСБ. Шустро они сработали, шустро… Но какова, в этом свете, судьба Птицы? Какова судьба Натальи?
Ответа на эти вопросы Михаил Гурецкий не знал.
Терминатор проснулся с ощущением, что видел какой-то очень важный сон. Он только не мог вспомнить — какой. Он посмотрел на часы. Было уже без четверти десять. Так поздно Семен Ефимович просыпался крайне редко. Обычно он был на ногах в семь утра. Что в будни, что в выходные. Но сегодня ночью легли только около четырех. После звонка в ФСБ они с Прапором бросили засвеченный БМВ и пересели в другую машину. Эту скромную четверку Дуче купил на свое новое имя три недели назад. Накануне он подогнал машину к «Лесной», откуда намеревался сделать звоночек. Вообще-то он предполагал, что чистая машина ему в эту ночь навряд ли понадобится. Ан нет, пригодилась.
Терминатор похвалил сам себя за предусмотрительность. А потом подумал, что его предусмотрительность оказалась недостаточной. Если бы он не забыл запереть сейф и Ритка-сучка не сунула бы туда свой нос… Он даже не мог предположить, что сотрудники ФСБ уже его вычислили. И звонок Маргариты был только лишним подтверждением того, что Семен Фридман и есть Терминатор.
«Интересно, — подумал он, — жива там еще эта сучка? Если останется в живых… нет, навряд ли». От этой мысли настроение у Семена Ефимовича поднялось. Но… может быть, стоило все-таки загнать этой ясновельможной пани кинжал под лопатку. Тогда ситуация была бы еще более пикантной: выстрелом из обреза мусоров встретила голая баба с кинжалом в сердце. Вот это был бы сюжет! Это был бы шаг, достойный и Дуче, и Терминатора! Жалко, что все решилось в спешке… Можно было бы отдать ее Прапору. Видел я, как у него глазенки заблестели, когда он с Ритки блузку срывал.
Интуитивно Семен чувствовал, что в чем-то Ванька близок ему. Что в нем точно также живет желание унижать, втаптывать в грязь, душить, убивать, насиловать. Но — туповат сапог армейский. Не понимает величия злодейства, нет в нем утонченной циничности, порочности… Прямолинеен Ванька, похотлив и жаден. Как и остальные. Террор для них — только средство получить бабки, которых они, кстати, так и не получат… ха-ха! Он, Терминатор, потомок Железного Римлянина Бенито Муссолини, вырос из тела Семена Дуче, проклюнулся из скорлупы, разбил ее ударом протеза и встал во весь рост. На крепких, сильных, здоровых ногах. И получить эти сраные пять миллионов баксов не является конечной целью. Цель и мотивы Терминатора — выше. Это самоутверждение и самосовершенствование через разрушение. Через тот ужас, что он будет вселять совкам. Он будет дирижировать великой Тротиловой Симфонией.
И у его крепких здоровых ног будут лежать пять миллионов баксов. Никто и никогда не посмеет назвать его хромым или хромоножкой. Или убогим, как бросила та шлюшка в поезде Петрозаводск — Ленинград в восьмидесятом году. Он тогда только-только откинулся с первой ходки. Молодой, безногий, на самопальном березовом протезе. Тот, что выдали от хозяина, сломался через неделю. А этот ему сделал один зэк-умелец. Получилось грубовато, но зато не терло культю. Поезд покачивало, и народу в вонючем плацкартном вагоне было полно. Портяночники тащились в город-герой Ленинград отовариться вареной колбасой и резиновыми сапогами от «Красного треугольника». Верхом мечтаний был финский кримпленовый костюм и пластинки Юрия Антонова. Молодой, досрочно освобожденный, Сенька Фридман, которого никто не замечал на верхней полке, смотрел на портяночников и с презрением, и завистью. Он презирал их за мелкие крестьянские интересы, прижимистость, скудность мысли, за сваренные вкрутую яйца и фетровые шляпы, купленные в сельпо. За сигареты «Прима» и за их толстых, неумело накрашенных баб в вязаных рейтузах. Он лежал на верхней полке, отвернувшись к стене, и смертельно им всем завидовал. Потому, что у них был дом и паспорт вместо справки об освобождении. Потому, что они не боялись смотреть в глаза попутчикам… и у них были ноги. Две ноги. Две ноги у каждого! А больше всего он завидовал им потому, что у них были бабы. Толстые, плохо накрашенные бабы. Он не прикасался к женщине шесть долгих лет. Что там не прикасался, он их почти не видел! Только во сне… Во сне ему виделись женщины. Совсем не похожие на этих сельских коров с загрубевшими руками. Обычно это были его однокурсницы с факультета — ухоженные и не сильно скованные предрассудками. Во сне он не различал лиц, но четко видел ноги, груди, ощущал молодую упругость тела, заманчиво подчеркнутую дорогим кружевным бельем… Эти коровы были слеплены из другого теста. Но и у них под вязаными рейтузами были крепкие ляжки, а в дешевых совковых лифчиках лежали большие спелые сиськи. Недоучившийся студент, неудачливый грабитель, досрочно освобожденный инвалид Сенька Фридман, которого еще никто не называл Дуче, лежал спиной к пассажирам душного вонючего вагона. И мечтал о бабе. О любой: уродливой, толстой, тощей, прыщавой, глупой.
Тесная боковая полка плацкартного вагона казалась ему всего лишь продолжением нар лагерного барака. Он все еще не чувствовал себя на свободе. Так же как в бараке, слабо светилась тусклая лампа под потолком, а на занюханных полустанках расхристанные железнодорожники напоминали Сеньке конвоиров в ярко освещенной полосе запретки. Сенька скрипел зубами и мечтал о толстой бабе в вязаных рейтузах. О любой бабе.
А потом, когда пьяный вагон уже уснул, когда отовсюду раздавался дружный, многоголосый храп, он вытащил из рюкзачка бутылку портвейна. Отхлебнул изрядно и пошел в тамбур курить. Он неуверенно ковылял на березовом протезе, шатался вместе с вагоном. По дороге Сенька прихватил со столика забытую кем-то пачку «Родопи». До посадки он предпочитал «Пэлл-Мэлл»…
А в тамбуре он и увидел ту суку. Она стояла и курила. Фильтр сигареты со следами помады, свитерок, пальто, наброшенное на плечи, ноги в капроне. В тонком прозрачном капроне… Если бы не портвейн, он скорее всего не решился бы с ней заговорить. Но он подошел и заговорил… она ответила. Даже улыбнулась. Дуче и сейчас помнит эту улыбку, полоску зубов между губами, намазанными вызывающе-яркой красной помадой. И запах духов… Он заговорил, а она ответила. Душно в вагоне… Да, невыносимо… Далеко едем?… Нет, выхожу через одну… Он заметил дорожную сумку в углу тамбура. Понял, что скоро она выйдет… и не будет ничего. Он заторопился, он растерялся. Он думал только о ногах в тонком капроне. И чувствовал горячую пульсацию крови, наполняющей член… Он предложил выпить, и она с усмешкой согласилась.
Он, хромая на березе, рванулся в вагон, принес портвейн. Эта сука умело пила из горла, а он видел совсем другое. Он видел, как ярко накрашенные губы охватывают напрягшуюся плоть… И тогда он полез.
Сильный толчок в грудь сбил его с ног. Если бы у Сеньки были две ноги! Если бы их было ДВЕ!… Он упал. А сука с накрашенными губами засмеялась. «Ты чего, убогий? Думаешь, купил меня за стакан портвейну?» Он сидел на грязном полу и видел прямо перед собой коленки, обтянутые прозрачными капроновыми чулками.
«…На, убогий, забери свою бутылку… выходить мне скоро. А ты себе на Московском вокзале выберешь дырку… ха!»
У-БО-ГИЙ, — стучали колеса. — У-БО-ГИЙ.
Семен поднялся. Ему было очень трудно… очень. А эта тварь улыбалась. Дрожащей рукой он взял бутылку. Мелькали тускловатые фонари какого-то полустанка. У-БО-ГИЙ, стучали колеса. Он поднес фугас ко рту… И ощутил слабый привкус губной помады на горлышке. И он ударил. Ударил донышком бутылки в эти накрашенные улыбающиеся губы. И еще раз… и еще. И еще. Вагон мотало, а Семен стоял на крепких сильных ногах. Он бил по голове, пока бутылка не рассыпалась на черно-зеленые осколки. Густой фонтан спермы ударил в трусах с казенной печатью.
Возможно, тогда он сделал первый шаг на пути своего превращения в Дуче, а потом в Терминатора.
* * *
— Похоже, завалили твоего Дуче, — сказал Мишка с порога.
— Как завалили? — спросил Леха ошалело. — Кто?
Не отвечая, Мишка прошел в кухню, отхлебнул прямо из носика чайника. Он пил, и кадык ходил вверх-вниз в такт глоткам. Растерянный Птица стоял рядом, ждал.
— Не я… — сказал наконец Мишка. — Думаю, комитетчики.
— Е-е-о-о! — Птица опустился на табуретку. Стукнул кулаком по колену и выругался. — А ты откуда…
— Съездил я к нему на Большую Монетную, покрутился там маленько.
— А адрес? Откуда ты знаешь адрес?
— Фамилию, имя, отчество ты сказал. Остальное компьютер выдал. Сейчас базы данных почти легально продаются. С утра заскочил в офис — поинтересовался. Потом к нему.
— Что ж ты, Мишка, без меня?
— Не обижайся, Пернатый… Я, во-первых, только на разведку. А во-вторых, ты пока не в форме. Голова не кружится? Тошноты нет?
— Ну, Сохатый, ты как Юлька… Ладно, рассказывай по порядку.
— Херово, Леха… Похоже, Комитет на него вышел. Или РУБОП, не знаю. Но…
— Постой, — перебил Птица. — Тебя-то там не засекли?
В его голосе прозвучало беспокойство. Мишка отрицательно мотнул головой:
— Нет. Кого интересует бомж возле помойки? К тому же, я потом покрутился по городу. Проверился, — Гурецкий усмехнулся. — Три бутылки из помойки достал и почти новый свитер… Ладно, Леха, херня все это. А суть такова: при мне выносили из Сенькиного подъезда два трупа. Причем не афишируя, по-тихому. Погрузили в «форд-транзит» с частными номерами. Номера, конечно, липовые.
— Кто второй?
— Я и первого-то не видел… закрыты с головой.
— Второй, видимо, Прапор, — тихо сказал Птица.
Мишка вытащил из кармана сигареты. Они закурили и некоторое время сидели молча. Говорить не хотелось. Смерть Дуче обрывала нить, которая вела к Наташке.
Что теперь делать, два бывших морпеха не знали. Они сидели, не глядя друг на друга, и дымили сигаретами. Даже на Малах-Гошш было легче, подумал Птица. То же самое, только другими словами, думал Мишка Гурецкий. Он вспомнил «Лотос-Х».
Слегка шевелились пальмы на фотообоях, и шипела полоса прибоя.
* * *
Алла Юрьевна Лангинен все еще пребывала в мире шпионского романа. В Пулково ее снова встретили. И снова это был молодой подтянутый мужчина. Из-под шарфа выглядывала белая сорочка и галстук. Черная «волга» ожидала на летном поле. Как в кино.
— Куда мы едем? — спросила Алла несколько кокетливо. Она уже как-то подзабыла пропавшего Ваньку. Да и что Ванька-то? Прапорщик. А сейчас рядом с ней сидел настоящий разведчик… или контрразведчик… как их там правильно? Наверное, капитан или майор. На самом деле Павел Крылов был в звании старшего лейтенанта.
— В Приозерск, — ответил он. — Потом на озеро.
— Я устала. Неужели обязательно сегодня?
— К сожалению, сегодня, Алла Юрьевна. Она надула губки, но Паша на это никакого внимания не обращал. Паша за прошедшие сутки устал не меньше. И конца работе не было видно. Вечер и часть ночи он провел в салоне оперативной машины в ожидании звонка Терминатора. Потом операцию «Сеть» отменили. Паша смог поспать четыре часа. А в восемь снова был в управлении. Кроме того, только что он узнал о смерти Славки Ряскова. О нелепой, глупой, трагической гибели своего товарища. Ты можешь не думать о смерти, но она помнит о тебе всегда.
Черная «волга» двигалась по Киевской трассе в Санкт-Петербург со скоростью более ста двадцати километров. Инспектор ГИБДД засек ее локатором, но останавливать не стал — шестым чувством он понял, что машинка непростая. А когда увидел номер, получил подтверждение своей интуиции. Он даже разглядел загорелую дамочку рядом с водилой и подумал, что, видно, жена или любовница какой-нибудь шишки возвращается из отпуска… Отвернулся в сторону, сплюнул.
* * *
Уже сутки Наташа была заложницей. Целые сутки неизвестности и тревоги. За своего ребенка, за Лешку, за себя.
— Мы не хотим причинить тебе вреда, — сказал вчера Генка Финт. — Просто сложились такие обстоятельства. Придется побыть в моем обществе какое-то время. Чтобы Леха глупостей не наделал.
— Куда вы его втянули? — спросила она растерянно.
— Ни о чем не беспокойся. Все будет хорошо, — ответил Финт. На самом деле он так не считал. Ситуация складывалась неопределенная, но угрожающая. Как бы дело ни обернулось, Птица-то не простит захвата жены. Это Генка знал точно. Должен и Дуче это понимать. И наверняка понимает… Какой отсюда вывод? Хреновый вывод. Птица, похоже, уже приговорен. От этой мысли Финту стало не по себе. Он знал, что Сема с людьми совершенно не считается, использует их как разовую посуду.
— Все будет хорошо. Ты поедешь со мной… Без фокусов, поняла?
— А если не поеду?
— Тогда Лехе будет очень худо. А потом и тебе. Понимаешь?
Финт посмотрел Наташе в глаза, и она поверила. «Спаси и сохрани!» — перекрестила Птицу в спину старушка в Агалатово. Знать об этом Наталья не могла, а — знала.
Этот разговор с Финтом происходил вчера, когда к ней пришли. Потом ей дали сказать два слова Лешке по телефону. Его запугивают, догадалась Наташа. Его пугают расправой со мной. Господи, что же им от нас нужно? Что делать? Господи, что делать?
— Собирайся, — сказал Финт, — поехали. Она не стала сопротивляться. Понимала — бесполезно, но главное, чтобы ЭТИ ничего не сделали Лешке. «Все будет хорошо», — говорила она себе ничего не стоящие слова и сама им не верила.
— Что нужно взять с собой? — спросила Наташа равнодушно.
— Ничего, — пожал плечами Финт. — Возьми зубную щетку… Книжек возьми каких-нибудь, если хочешь.
— Гондонов возьми побольше, — сказал второй и захохотал, но Генка посмотрел на него так, что тот мгновенно осекся, сник.
— Извини, Наташа, не обращай на него внимания. Никто не причинит тебе вреда… если ты сама не наделаешь глупостей.
Она собралась за минуту, и они вышли из квартиры втроем. Финт впереди, а второй, которого Наташа про себя окрестила отморозком, шел сзади. Страховал. Когда подошли к Генкиной «семерке», мимо проехал милицейский автомобиль. Генка взял ее под локоть, крепко сжал руку и, улыбаясь, сказал на ухо:
— Не дури, Наташа. Мы же договорились?
Наверно, со стороны они выглядели как семейная пара. Она улыбнулась в ответ. А ты боишься, подумала Наташа, ты сильно боишься. Вероятно, можно было закричать, вырваться, ударить… Они бы ничего не посмели. Но она этого не сделала — она отвечала за любимого человека и маленького человечка, который жил в ней.
Ах, Наталья Забродина, какую ошибку ты совершила.
Пока ехали по городу, у нее было несколько таких возможностей. И потом еще на выезде, у поста ГИБДД. Она ими не воспользовалась!
И Генка, и отморозок заметно оживились. Машина выскочила на Выборгское шоссе и бодро двинулась на север. Генка даже попытался завести светскую беседу, но Наталья не отвечала. Отморозок тоже помалкивал. Он вытащил из сумки пиво и потихоньку посасывал его. В салоне висела тяжелая, как камень на шее утопленника, тишина. Минут через сорок Генка остановился на обочине и предложил Наталье и отморозку поменяться местами.