Хотелось домой, в Россию, в Питер. Хотелось шлепать по февральской слякоти, которая оставляет белые соляные разводы на обуви. Хотелось вдыхать влажный балтийский воздух с ощутимым запахом автомобильного выхлопа и почти неуловимым — близкой весны. Хотелось видеть бледные после зимы лица…
— Миля до объекта, — сказал рядом хриплый голос. Капитан-лейтенант Черемной говорил по-английски. Гурецкий стиснул зубы. Они уже собирались домой, когда случилась эта история с LadyN. Чертова LadyN! Если бы не этот захват, остатки взвода морской пехоты сейчас уже находились бы на борту советского сухогруза «Капитан Петров», который приходил с грузом сельскохозяйственной техники. А через неделю — во Владике. А еще через пару дней — в Питере. Ага, держи карман шире! Желтые обезьяны Непобедимого Дракона захватили яхту, на которой пьянствовал брат президента. А «Капитан Петров» теперь уже где-нибудь на подходе к Тайваньскому проливу.
— Миля до объекта, — сказал капитан-лейтенант Черемной по-английски. — Давайте вертолет. Пора.
Желтые обезьяны одного урода захватили яхту, на которой пьянствовал брат другого урода. То есть, конечно, демократически избранного народного президента, большого друга Советского Союза.
Да чтоб вы все тут друг друга перерезали, подумал Гурецкий. Мысль была не ахти какой свежей, к тому же, для советского офицера и коммуниста, совершенно непозволительной. А вот для разведчика-диверсанта морской пехоты, который уже год не вылезает из дурной междоусобной войны двух азиатских тиранов, — вполне.
LadyN пришла из Англии. Принадлежала одному экстравагантному революционеру. С братом президента они когда-то вместе учились в Париже, курили травку, читали Маркса, Мао, носили футболки с портретом Че Гевары. Вот их-то и прихватили на яхте народные мстители Непобедимого Дракона. Выдвинули условия: освободить захваченных в плен бойцов непобедимой армии.
— Так освободите их на хер, — зло сказал командир взвода, капитан второго ранга Синицын советнику президента. Аукнется ему еще эта фразочка! Советник президента оторопел от такой наглости, но потом улыбнулся и ответил:
— Это невозможно. И это не подлежит обсуждению. Ваша задача освободить брата президента и господина Торвилла. Судьба экипажа нас не волнует, но с головы брата и мистера Торвилла не должен упасть ни один волос. Так у вас говорят?
Посол вытер пот бумажной салфеткой и умоляюще посмотрел на Синицына. Всего час назад он разговаривал по телефону с заместителем министра иностранных дел. Замминистра сказал, что о ситуации уже известно Генеральному Секретарю. Нужно помочь местным товарищам. Посол вытер пот и промямлил:
— Нужно помочь, Виталий Иваныч. Синицын безразлично посмотрел на посла. Бросил:
— Есть.
Повернулся и вышел. Посол покачал головой. Разве объяснишь Москве, что этот военно-морской монстр с глазами убийцы стал почти неуправляем? Неуправляем? Если не можешь управлять такими как он, значит, поедешь в какой-нибудь Омск третьим секретарем… на сельское хозяйство. Посол неуверенно улыбнулся помощнику президента. Но тот не ответил.
Всего этого Мишка Гурецкий, разумеется, не знал. Он лежал под воняющем соляркой мешком на дне баркаса и слушал хриплый голос Сашки Черемного. Баркас с сообщниками террористов они захватили час назад. Это была обалденная удача! LadyN стояла на якоре посреди пролива, но как подойти к ней незаметно?… А баркас давал такую возможность. Правда, маленькая посудинка смогла вместить только четверых. Спрятать большое количество морских пехотинцев так, чтобы об этом не догадались на борту LadyN, не получилось. Четверо так четверо, безразлично подумал Сохатый, когда Синицын объяснял задачу. Он вызвался сам, потому что пока он почти два месяца лечил простреленную в «Лотос-Х» ногу, ребята пахали за него.
Послышался рокот вертолета, и через несколько секунд из-за мыса выскользнула тень вертушки. Сашка Черемной что-то гортанно приказал полуголому, в наколках, бойцу Непобедимой Армии. Тот быстро залопотал в японскую радиостанцию. Черемной внимательно вслушивался. Исключить то, что эта желтая обезьяна передаст все-таки какую-то условную фразу сообщникам, было нельзя.
Вертушка с ревом прошла над баркасом. Черная тень на мгновение закрыла диск луны, обрушила потоки плотного воздуха и унеслась к яхте. До LadyN оставалось три-четыре кабельтова. На мостике поблескивали линзы бинокля. Баркас плавно покачивался, убаюкивал. Вертолет едва не срубил верхушки мачт.
Вблизи костлявая британская леди оказалась не такой уж и белоснежной. Местами на краске проступали желтые и серые пятна. При дневном свете они должны быть еще заметней. На мостик яхты, вывели двух человек, осветили прожектором. Один был на голову выше всех остальных. Белый, грузный — Торвилл. Экипажу вертолета явно демонстрировали заложников, давали понять, кто хозяин положения. На баркас, подошедший к борту LadyN, никто не обращал внимания.
— Пошли! — выкрикнул Сашка Черемной из-под мешка. Сквозь рев вертолетного двигателя его голоса не услышали, но как-то все же поняли, что — пора. Мешки на дне баркаса мгновенно разлетелись в стороны, и четыре фигуры в черном разом прыгнули на борт не шибко чистоплотной английской леди. Их появления не ждали. Четырнадцать полуголых бойцов Непобедимой Армии погибли, не успев даже удивиться. Морские пехотинцы работали ножами. И каждый удар ножа был смертельным. Через несколько секунд на скользкой от крови палубе остались шестеро живых: четыре советских морских пехотинца, брат демократически Избранного президента и грузный англичанин. Двое последних были скованы наручниками.
Вертолет ушел чуть в сторону, стало заметно тише.
Сашка Черемной поднялся на мостик. Он все еще держал в руках окровавленный кинжал. На огромного черного Сашку изумленно пялились две пары глаз. Черные — азиата и пропитые, бесцветные — европейца.
— Мистер Торвилл, — сказал капитан-лейтенант, — с вашей головы упал хоть один волос?
— Нет… сэр, — англичанин попытался поднять правую руку к лысоватому черепу, но не получилось — наручники сковывали ее с левой рукой брата президента.
— А с вашей головы, мистер Мой? — спросил Сашка, пристально глядя в мутные раскосые глазенки. Президентов братан что-то промычал.
— Вы кто? — выговорил наконец британский революционер.
— Конь в пальто, — зло сказал капитан-лейтенант по-русски и сплюнул на палубу.
Сверху прогрохотала пулеметная очередь — с вертолета расстреливали уходящий к морю баркас.
Гурецкий опустился в шезлонг, закурил. Рядом на кромку фальшборта сел Птица. Луна светила им в спину. Капитан-лейтенант Черемной негромко докладывал кому-то по радио. Снова ударила очередь с вертолета, и в море взметнулся яркий огненный столб. Похоже, пули попали в бензобак стодвадцатисильного подвесного «Эринвуда». Вспышка осветила лицо Лехи, подбородок с ямочкой, плотно сжатые губы.
— Ненавижу, — сказал он.
— Кого? — спросил Мишка.
— Убийство… ненавижу. Устал я, Миха, от крови. Птица встал, повернулся и зашагал на корму.
Вслед ему удивленно посмотрел капитан-лейтенант Черемной.
* * *
Колоть Ваську Ливера не пришлось. Сам потек. Что ж, бывают в следственной практике такие приятные сюрпризы. Нечасто, но бывают. В данном случае при виде автомобильной аптечки сработали стереотипы мышления: уж если ЧК, то обязательно пыточный застенок.
Ливер потек от собственного страха. То, что он рассказал, вызвало у комитетских следаков шок. В городе уже установлены два заряда. И по крайней мере один — приведен в боевое положение. Точное время взрыва Ливер указать не мог. Что-то около полуночи…
— А точнее? — спросил старший лейтенант Смирнов.
— Бля буду, начальник, не знаю.
— Может, тебе уколом память освежить? — зловеще сказал Смирнов.
— Ну не знаю. Клянусь!
Старший лейтенант посмотрел на часы: 21:32. И где-то уже тикает будильник, заведенный на что-то около полуночи.
— Адрес?
— Один на Лиговке, могу показать… А второй — не знаю, на Гражданке.
Смирнов быстро вышел в прихожую, где стоял телефон, и связался с Управлением. Его доклад принял полковник Любушкин. Мгновенно оценил ситуацию, сказал:
— Высылаю взрывотехников. Давай, Игорь, везите этого Лаврова в адрес. Заряд нужно обезвредить во что бы то ни стало. Поддерживаем постоянную связь. Колите его на второй адрес. Он ведь не может сказать, какой именно из зарядов на взводе?
— Не может… Нельзя исключать, что оба.
— Выезжайте. Связь не выключай. Я высылаю группу.
Спустя минуту «газель» с тонированными стеклами уже неслась из Веселого Поселка в центр, на Лиговку. Одновременно с ней с Литейного выехал «форд-транзит» со взрывотехниками и «шестерка» с оперативниками ФСБ. Три автомобиля должны были пересечься на Расстанной. Ваську в салоне «газели» непрерывно допрашивали два следователя. Напряжение нарастало. Но ошеломленный, напуганный Ливер ничего не мог сказать ни о втором адресе, ни о том, который из двух зарядов взведен. Он мямлил про новостройки на Гражданке, о том, что он просто стоял на шухере.
— Ориентиры, Вася, — в пятый раз повторил Смирнов. — Ориентиры! Ну, вспоминай: метро, кинотеатр, магазин… Вася!
Ливер не мог вспомнить! Гражданка, прикидывали про себя офицеры ФСБ, это примерно одна десятая площади города. А если Васька путает? Если на самом деле заряд установлен в Шувалове-Озерках, в районе Долгого озера или на Коменданте? Тогда уже не одна десятая, а вдвое-втрое больше!
— Ну, Василий, попытайся… может быть, номер дома?
— Нет, — качал головой Васька. Когда Генка ставил первый заряд, Ливер думал только о том, как он забьет косячок, пыхнет.
— Хорошо. А сколько этажей в том домике?
— А хер его знает…
— Панельный дом, Вася? Или кирпичный?
— Вроде панельный… да, точно панельный. Уверенности в голосе Ливера не было, но офицеры готовы были ухватиться за любую деталь. Они явственно слышали ход будильника.
— Молодец. Вспоминаем дальше. Там лоджии или балконы?
— Вроде балконы.
— Молодец, хорошо. А еще что? Детская площадка, например?
— Вот площадка точно была, помню. Старший лейтенант Смирнов готов был вытряхнуть из Васьки душу за подобную наблюдательность. Если, конечно, у Васьки было хоть что-то, напоминающее душу. «Газель» с частными номерами и мигалкой на крыше неслась по улице Седова. На углу с проспектом Елизарова ее проводил удивленным взглядом инспектор ГИБДД. Совсем частники оборзели, — подумал он сокрушенно. Но останавливать «газель» не стал. Интуиция подсказывала, что тут что-то не так.
В наэлектризованной атмосфере салона микроавтобуса продолжалась работа. А будильник с цаплей на одной ноге стучал.
— Когда тебе Финт сказал, что заряды взведены? После установки первого?
— Кажется, нет.
— Точнее, Вася. Постарайся, напрягись. Ты же толковый мужик.
По привычке Ливер чуть не одернул комитетчика: мужики, мол, в поле пашут. Но вовремя спохватился. Да и чего с них возьмешь, с чекистов-то? Ментовский опер блатаря мужиком никогда не назовет… понимают разницу. Васька хмыкнул, сглотнул слюну.
— Вспомнил? — с надеждой спросил Смирнов.
— Когда все закончили, тогда и сказал.
— Ну-ну, молодец. А как он тебе сказал? Какими словами?
— Вроде, так: ну все, говорит, будильник тикает. Амбец, мол, Вася.
Офицеры переглянулись. Будильник тикает. Безликая бытовая фраза прозвучала в полутемном салоне страшным пророчеством, однако не давала ответа на главный вопрос: один или два будильника завел Финт? Произнесенное в единственном числе слово будильник на самом деле могло означать будильники. Но даже если только один? В каком адресе он тикает? На Лиговке? На Гражданке?
— Мы на Расстанной, — сообщили из автобуса взрывотехники.
— Мы тоже на подходе, — отозвалась «газель».
Водитель включил мигалку. В темноте отчетливо стучал невидимый будильник. Одноногая цапля улыбалась.
* * *
Они шли уже минут двадцать… Обочина грунтовки была относительно сухой и плотной. Небо на севере очищалось все больше. Звездный небосклон сверкал, а Млечный Путь казался продолжением дороги в Ад. Несколько раз Генка пытался заговорить, но Птица подталкивал его вперед концом ружейного ствола.
У веревки, которой был связан Финт, еще оставался хвост метра полтора длиной. Как собачий поводок. Птица свернул его в аккуратную бухту и сунул в карман Генкиной куртки. Связанный человек все равно не имеет никаких шансов убежать от своего вооруженного конвоира.
— Далеко еще? — спросил Птица. Он чувствовал усталость, все сильнее болел бок. Кружилась голова. А впереди предстояла серьезная работа.
— Метров пятьсот, — ответил Финт. — Поворот — и дачки будут как на ладони. А наша еще и освещена.
— Зер гут. Отдохни-ка здесь, — сказал Птица, подталкивая Генку к сосне.
Он быстро привязал бывшего лагерного кореша к раздвоенному стволу, да так крепко, что дергаться было невозможно. Капроновый шнур врезался Финту в горло.
— Повезет — останешься жив. Хотя и не надо бы… но раз пообещал сгоряча, — сказал Леха. Потом помолчал и добавил: — Если в Бога веришь — молись. Молись, чтоб с моими все было в порядке.
— Леха, — прохрипел Финт, — зря ты так. Пойдем вместе. Я… искуплю… Я не прошу дать мне ствол. Я так их буду душить, голыми руками… А, Леш? Поверь мне, брат.
Птица молча присел на корточки и, закрывая огонек зажигалки воротником куртки, закурил. Говорить ему совсем не хотелось. Он втягивал сигаретный дым, голова кружилась. Возможно, эта сигарета — последняя в его жизни. Впрочем, какое это имеет значение? «Спаси и сохрани!» — сказала та бабка в Агалатово ему вслед. Она перекрестила его вслед… откуда же он об этом знает? Неважно. Знает — и все. Птица отлично понимал, что это может означать. Такое зрение открывается у человека перед смертью. Он потушил окурок и спрятал его в карман. Движение было машинальным, из той, другой жизни. Он уже вышел на тропу войны и вел себя так, как положено диверсанту. Сейчас все это не имело никакого смысла. Он выпрямился и встретился глазами с Генкой.
— Леха, — снова захрипел Финт, — развяжи. Пойдем вдвоем, как тогда на зоне… Помнишь?
— Я все забыл.
Финт осекся под тяжелым взглядом.
— Леха… если там ФСБ, мы сможем поторговаться…
Птица отвернулся и поднял с земли саперную лопатку. Он уходил. Финт торопливо сказал ему в спину:
— Сегодня я поставил еще два заряда. Один — на срабатывание.
Дернувшись, как от удара, Птица повернул голову. Блеснули глаза. Он впился взглядом в белое пятно с хрипящим провалом рта. Так же хрипел в темноте гаража и булькал перерезанным горлом сторож Егорыч… Тебе что, их — жалко? — спросила темнота голосом Дуче… Спаси и сохрани… Тебе что их — жалко?… Хиросима.
Птица тряхнул головой, голоса смолкли. Возможно, они взлетели туда, где слабо светился Млечный Путь.
— Где? — спросил он свистящим шепотом, — Где ты ставил заряды?
— Один на Гражданке, другой на Расстанной.
— Адреса. Подробности. Быстро!
— Леха, я не по своей воле. Дуче сказал, что ты отказался, и тебя за это к ангелам отправили.
— Адреса, гнида! — повысил голос Птица и вскинул отточенное лезвие лопатки к горлу Финта. Сталь уперлась во вздрагивающий кадык.
— Карпинского, десять… это на Гражданке. В подвале, сразу у входа в крайний подъезд. В углу, слева. Яма присыпана песком.
— Когда взрыв? — Птица слегка надавил на черенок.
— Взрыв на Расстанной, сорок.
— Когда? — лопатка прорезала кожу.
— Сегодня. В двадцать три тридцать.
Птица отдернул рукав, посмотрел на часы и зло матюгнулся.
…Тебе что их жалко? — закричал Дуче из глубины Млечного пути.
— Не успеть, — негромко сказал Птица. — Мне туда уже не успеть, ты понимаешь?
Финт молчал. Он жадно хватал воздух… он был еще жив. А будильник китайского производства стучал и стучал, беспощадно отсчитывая минуты. Острая кромка лезвия саперной лопатки мерцала… Спаси и сохрани!
— Там что… жилой дом? Ну! Я спрашиваю — жилой дом?