Да на здоровье, «gehen» я могла сколько угодно, виза транзитная, документы в порядке, никаких препятствий, идите хоть прямо сейчас — Польша рядом.
Я поспешно изменила мнение и начала выкрикивать:
— Ich muss fahren nach Poland![13]
A-a-a, вот с «fahren» уже труднее. Я потребовала найти мне такси. Таможенники глянули на багаж и выразили опасение, что моя прорва в такси, пожалуй, не влезет. Я напомнила, что есть и грузовые такси, и продолжала требовать «fahren nach Poland». Каким-то чудом заказали мне грузовое такси, не знаю, кому это удалось, но занимались мною абсолютно все присутствующие.
Такси я ожидала вместе с дружелюбным таможенником, прогуливаясь по кошмарно ободранному франкфуртскому вокзалу в элегантном платье-костюме, в новых туфлях из змеиной кожи, в длинных перчатках и черной шляпе, привлекая всеобщее внимание. Оглядывались на нас все, советские солдаты даже шли задом наперед, лишь бы не потерять меня из виду, люди останавливались, сотрудники вокзала бросали работу и глазели на непривычную картину.
Таможенник никак не мог решить, то ли гордиться моим обществом, то ли сгореть от стыда, он бормотал, что меня, мол, приняли за кинозвезду.
В конце концов он решил проблему, попросту сбежав от меня. Правда, перед этим договорился с носильщиками насчет погрузки багажа.
Такси прибыло, носильщики ждали, перетащили все мое барахло, я дала им два доллара, вроде остались довольны, в свою очередь просветили таксиста. Сведения обо мне передавались эстафетой: ясное дело, едет дура и языка не знает.
Водитель пикапа ужасно шепелявил, но мне не возражал. Мы рванули в Польшу.
При въезде на мост нас задержал солдат. Всё осмотрел и заявил, что я могу отправляться дальше, ко мне претензий нет, виза транзитная, ну а водитель останется тут. Границу ему переходить нельзя.
Взглянула я на мост и сразу представила себе всех наших пограничников, сбежавшихся поглазеть, как по мосту что-то ползет. А как иначе можно переволочь девятнадцать мест багажа? Видение было таким ужасным, что с разбегу я ощутила прилив нечеловеческих умственных способностей и заговорила по-немецки. Вымолила у пограничника разрешение проехать пикапу со всеми «местами». Получение такого разрешения потребовало многочисленных звонков, писания всевозможных бумаг, и, возможно, просто появилась необходимость выдворить из страны неудобоваримую чужеземку.
Стоило мне это такси тютелька в тютельку десять марок пятьдесят пфеннигов, баба в валютном обменнике оказалась ясновидящей. В эйфории я попыталась сунуть водителю еще доллар, он смертельно перепугался, да так, что едва не удрал пешком. Пришлось оставить его в покое.
Я выскочила на нашей стороне, счастливая — наконец-то я дома, сияющая и радостная. Таможенница передо мной проверяла чей-то автомобиль, я радостно бросилась к ней:
— У меня тут вещи, — сообщила я с ликованием в голосе. — Добрый день, я только что въехала, что мне теперь делать?
Она подняла голову и строго посмотрела на меня. Возможно, на границе нечасто видят такой восторг.
— Вы на автомашине? — вежливо осведомилась она.
Я слегка смутилась.
— Нет, проше пани, вообще-то на поезде…
Если учесть, что я находилась на автомобильном пункте таможенного контроля, моя фраза прозвучала диковато, поскольку железной дороги даже близко не наблюдалось.
— Я вас не понимаю, — решительно заявила таможенница.
— Ох, боюсь, я тоже не понимаю, — смущенно призналась я.
Таможенница решила проблему точно так же, как и ее немецкий коллега.
— Знаете, сначала пройдите паспортный контроль…
Я последовала ее совету. Пока мы с ней беседовали, водитель такси успел выскочить и зарысил к нашему пограничному пункту. Поскольку ему дали четкое распоряжение передавать информацию обо мне, да еще перепуганный моим долларом, он пытался объяснить, в чем дело: дама отстала от поезда в Берлине и потому она так странно путешествует.
Как я уже упоминала, он жутко шепелявил, и наши из его болтовни поняли только то, что он везет труп. То есть чьи-то останки. Дело житейское, всякое случается, спросили, опломбировано ли тело? Он ответил, мол, ну что вы, какие там пломбы, этого добра очень много, причем мелкими частями.
Это уже показалось подозрительным. Ошарашенные таможенники начали лихорадочно соображать, где же случилась ужасная катастрофа, почему им еще ничего не известно и кто же покойника собирал воедино?
Они выскочили из дежурки на улицу и узрели меня в черной броской шляпе. Подозрения подтвердились: вдова везет тело покойного мужа. Ладно, но почему по кусочкам?
Потом, конечно, разобрались, обещали ближайшие двадцать лет помнить меня и приглашали приезжать почаще, потому что таких развлечений у них пока еще не было. Они угостили меня кофе и купили сто граммов самой простецкой колбасы. А таможенный досмотр проходил трогательно: мой багаж свалили у подъезда, похожий на цыганский табор, таможенница к нему даже не приближалась, выглядывала из окна и заливалась хохотом, корректируя некоторые пункты таможенной декларации, так как, например, я от одной старушки везла посылочку к другой. В посылке были луковицы и корневища растений, выкопанные в саду у Алиции. В декларацию я вписала полтора килограмма.
— А вы взвешивали все это? — осведомилась таможенница.
— Да что вы, какое там, на глаз…
Она попробовала расписать мою ручку на клочке бумаги.
— Вы этим писали?
— Этим.
— Ну так замените единицу на ноль, разрешается ввозить до одного килограмма.
Затем без особого интереса осведомилась, есть ли у меня новые вещи. Даже если бы я везла живого слона, из-за всей этой неразберихи я и про него забыла бы. Естественно, я везла много новых вещей, но твердо помнила только об одной.
— Знаете, — грустно призналась я, — помню, что только одна вещь у меня не была в употреблении — это пластмассовый малиновый ночной горшок. Не себе везу и могу гарантировать, что никто им не пользовался…
Отцу я позвонила в кредит — двадцати трех злотых и пятидесяти грошей на разговор не хватило. Он один должен был быть на работе, остальные могли шляться где угодно. К счастью, я поймала его на месте.
— Папа, — выдохнула я, — нахожусь в Швецке…
— Где-где? — перебил изумленный отец.
— В Швецке.
— А почему в Швецке, где это?
— На границе.
— Но ты же едешь поездом. Почему ты вышла в Швецке?
— Нипочему! Я вообще не выходила.
— Так зачем ты там оказалась?
— Господи Иисусе! — в отчаянии взвыла я. — Это совершенно неважно! Поезд от меня убежал в Берлине, и я еду другим путем.
— Ничего не понимаю…
— Неважно. Я тебе потом объясню, а теперь слушай и запоминай! Правда, всё сложно…
Я, наконец, сумела собрать мысли и объяснить отцу, что приеду в Варшаву каким-нибудь поездом из Познани. Не знаю, каким, не знаю, во сколько, на какой вокзал, тоже не знаю, но вся семья должна меня встречать, у меня куча вещей.
Оглушенный новостями отец, так и не поняв ничего из моих объяснений, обещал все устроить.
Затем мне заказали такси марки «Варшава», багаж в ней поместился, и я на такси доехала до Познани. В Познани варшавский поезд уже готовился отойти. Мне повезло — носильщиков было много, они не только галопом перенесли мое имущество, но и успели по дороге вытащить меня из поезда на Рачибож, куда я упрямо лезла только потому, что он стоял ближе всех.
Свалив всё барахло возле сортира, носильщики выпрыгивали на ходу, на бегу же ловя гонорар. Я всем решительно платила только долларами, и по совокупности расходов это оказалась самая дорогая поездка в моей жизни.
Мои перипетии на этом не кончились. Я поискала купе, в котором было меньше всего багажа, и попросила помочь парня, сидевшего у дверей. Симпатичный парень мне помог, все перенес, часть засунул на багажные полки, а часть пришлось оставить в коридоре — в купе всё не влезло, после чего явился другой тип, сел напротив первого, посмотрел на мое барахло и заявил:
— Прошу прощения… Я тут сидел и видел, что вы, пан, тоже сидели, а когда поезд тронулся, вдруг вижу: вы идете и несете два чемодана… Потом опять несете два чемодана, а поезд идет. Господи боже, думаю, и откуда у этого человека так много чемоданов, из других купе или как? Я собирался было вам помочь поначалу, да засомневался, вдруг вы их того… свистнули. Извините, пожалуйста…
Пришел проводник и долго не мог сообразить, почему с международным билетом я еду на поезде внутреннего сообщения. Но билет-то я купила, притом за датские кроны, с поезда меня не ссадишь. Зато пришлось доплатить за багаж: его количество превышало все допустимые нормы. От долларов проводник отмахнулся, и я поехала в кредит.
Семья поджидала меня, рассредоточившись по всем вокзалам, ибо поезда из Познани приходили в разное время и на разные вокзалы, и они едва не бросили меня на произвол судьбы: я вышла в этой проклятой шляпе, и родная мать меня не узнала. Она уже повернулась и пошла вон с вокзала, убежденная, что дочь не приехала, я же увидела ее издалека и чудом успела догнать.
И самое удивительное — все мои пожитки влезли в «горбунок». А вот для пассажиров места не осталось.
Говорила же я, что поезда меня не любят…
Сразу же после моего возвращения произошла мерзкая семейная сцена.
Войтек ждал меня на стоянке, я ему сказала:
— Рада тебя видеть.
— Да что ты говоришь? — ответил он.
Primo, он сидел в машине, навстречу мне вылезать не стал, наверняка из-за своего плохого воспитания. Secundo, я сказала правду. Tertio, с такими словами я могла обратиться ко многим людям, и «да что ты говоришь» мне мог ответить любой из них. И прозвучало бы это шутливо, ласково, весело, трогательно, остроумно, по-разному, но наверняка позитивно. «Да что ты говоришь» из уст Войтека, как правило, звучало ядовитым укусом.
Возможно, этот ответ стал последней каплей, и я потеряла терпение, да давно пора было. Оказалось, что обманывал он меня просто скандально, во всех отношениях и во всех сферах, безобразно, подробности перечислять не стану. Клеил он не только чужих баб, но и моих подруг, а уж это бестактность ниже плинтуса, и я наконец-то допетрила — этот человек меня разлюбил.
Ладно, не любит так не любит, нет такого закона, что обязан кого-то любить, но в этом случае на кой черт мне квартирант?
Потом оказалось, что Войтек использовал доверенность на машину, которую я дала ему когда-то в Копенгагене на перегон автомобиля в Польшу. Уболтал бабу в автоинспекции зарегистрировать машину на него. Дескать, так проще: меня нет, ездит он… Баба, должно быть, сомневалась и боялась этого фортеля, да ведь уговаривал-то ее не кто другой, как прокурор! Использовал служебное положение, мерзавец…
Как-то Войтек позвонил и потребовал свой зонт. Он забыл его у меня по ошибке. Я взаимно потребовала вернуть полотенце, то самое, бежевое, купленное для Ежи в Magasin du Nord, которое Войтек забрал, верно, тоже по ошибке. Договорились встретиться с ним на Польной.
У меня как раз была Янка, и мы поехали вместе. Войтек подошел к машине, отдал полотенце, взял зонтик.
— Официально тебе заявляю — я не дам согласия на перерегистрацию машины на тебя.
— Поцелуй меня в задницу, — вежливо ответила я и уехала.
Янка сидела рядом, окаменев. Всю эту историю с регистрацией я успела ей рассказать.
— Знаешь, — с ужасом сказала она. — Я только вот сейчас впервые поняла, какой он наглый и бессовестный!
Я пожала плечами, говорить тут было не о чем. Очаровательный прохвост. Я только в одном не была уверена: он сам поглупел или меня считал безграничной идиоткой? Или ему в голову не приходило, что мошенничество в конце концов вскроется?
Легко угадать, откуда взялся такой конец в книге «Что сказал покойник». Войтек перестал со мной раскланиваться при встречах, а все остальное о «Покойнике» — в следующей главе.
Глава 4. ТРЕТЬЯ МОЛОДОСТЬ
Насколько я помню, в «Бен Гуре» запирали чудовищные каменные двери в подземелье. Эта короткая и полная напряжения сцена меня вдохновила.
Я твердо решила придумать нечто такое, что в наше время могло привести к такой сцене. Таким образом, сочинив серединку, я начала писать «Что сказал покойник» в двух направлениях: к началу и к концу. Какая-то часть представлялась мне по пути на работу — каждый день по кусочку, а часть — в Шарлоттенлунде, на лесной тропинке по дороге на ипподром.
В какой-то момент своих фантазий я поняла, что получается книга. Именно тогда в письме к Ане я схематично изложила сюжет и принялась изучать, как все выглядит в реальной жизни.
В Дании с помощью Алиции я успела получить только сведение, что кофе цветет белыми цветами. Только дома я начала действовать всерьез. Первым делом помчалась в бразильское посольство. Там меня засыпали проспектами, фотографиями, многочисленными картинками, которые повергли меня в полный ступор. Из картинок неоспоримо следовало, что правая сторона Бразилии, то есть ее атлантическое побережье, выглядит совершенно так, как я его себе выдумала, а потом его сделали по моему проекту. Только до одного я не додумалась самостоятельно — до железной дороги на вбитых в склон горы костылях. И я позволила себе списать ее с фотографии.
Тут же в творческий процесс вмешался мой младший сын Роберт. Пушка, которую пневматический механизм поднимал из-под палубы, — это его личная идея, он на пушке настоял.
За вязальный крючок Алиция устроила мне скандал.
— Идиотка, — издевалась она по телефону. — Крючком проковырять дорогу на свободу! Ха-ха!
После чего она позвонила снова и все «отгавкала» обратно.[14] Оказалось, что в датской прессе появилась статья о каком-то типе, прорывшем ход из подземелья антенной от транзистора. А в Дании печатному слову верят.
— Гав-гав! — смущенно тявкнула она. — Твой крючок потолще будет. Все обвинения снимаю.
Года через два после выхода книги Люцина с превеликим весельем сообщила мне, что из Бразилии приехал знакомый и примчался к ней в восторге пополам с ужасом.
— Ну и ну! — воскликнул он. — Ну и храбрая же эта твоя племянница!
Оказалось, я опять попала в яблочко. Этот знакомый сам убедился: вся округа радикально коррумпирована, там, где я и описывала, находится резиденция шефа, тютелька в тютельку такая, как я придумала.
Теперь берите в руки «Проклятое наследство». Забегая вперед, сообщаю: «Проклятое наследство» отказались печатать. Забраковала его цензура, опять же как аморальное произведение. Аморальность заключалась в том, что преступники — люди симпатичные и в конце романа они не были наказаны. Вот и пришлось мне текст слегка перекроить, а преступления провести по другой статье, полегче.
Рассказ о том, как я вляпалась в гущу событий, пожалуй, стоит начать с марок. В какой-то момент филателистической манией заболели мои дети. Они заразили меня и моего отца. У детей страсть прошла, а у отца и у меня осталась. Наша мания, впрочем, была вторична, можно сказать, рецидив: отец собирал марки в юности, а у меня был дедушка-коллекционер.
Я была больна собирательством. Собирала марки. Собирала сухие травы. Систематически бывала на бегах на служевецком ипподроме, играла в бридж и в покер. Еще и книжки писала. И к тому же стала собирать янтарь на морском берегу.
Что касается бриджа и покера, предавалась этому развлечению компания, которая к тому же посещала бега, собираясь то у меня, то у Баськи. В покер мы играли по маленькой, ставка в десять грошей, при этом используя заменители мелочи — нужного ее количества ни у кого не было. Заменителями служили севшие крохотные батарейки к слуховым аппаратам, которые кто-то где-то раздобыл, они прекрасно нам служили.
В покер, а чаще все же в бридж, я играла в здании пожарной охраны на Хлодной, потому что там приятель Павла, тоже любитель бегов, некий Весек, устроил клуб. По профессии он был культпросветработником, и, честно говоря, я весьма сомневаюсь, видела ли когда-нибудь в клубе хоть одного пожарного? Зато там стоял рояль. Приступы почечной колики у меня тогда еще случались, а помогало от них лежание на животе — единственная поза, в какой удавалось эту мерзость перетерпеть. Иногда приступ начинался за игрой, прерывать бридж в высшей мере бестактно и некрасиво, и я продолжала игру, растянувшись на рояле кверху попой. Партнеры лишь подвигали поближе к инструменту столик, и через пару раздач я возвращалась в нормальное положение.