После этого были вывезены последние эшелоны казаков (это было 15 июля 1945 года) и на завод привезли русских девушек, бывших в этом краю на работах. Они должны были «почистить завод от казачьих паразитов». Это выражение одного из советских офицеров.
В. Г. Науменко
Сведения, полученные от профессора Ф. В. Вербицкого
Профессор Вербицкий был вывезен вместе с офицерами, чиновниками и врачами 28 мая 1945 года из Лиенца «на совещание».
<…> Когда отъехали километров восемнадцать от Лиенца, вся колонна была остановлена у танков и английской пехоты, там стоявших. На каждый автомобиль с вывозимыми офицерами стали в задней части его по два англичанина, вооруженных автоматами. Под таким конвоем автомобили двинулись дальше. Бронемашины и английские танки остались на месте и колонну не сопровождали.
Когда приехали в Шпиталь, все машины въехали во двор барачного лагеря, обнесенного проволокой. Здесь они построились по краю большой площади. Офицеры вышли из них. После этого прежде всего были вызваны по списку лидеры штаба во главе с генералом П. Н. Красновым. Их сейчас же увели куда-то вглубь лагеря.
Потом какой-то английский врач спросил, здесь ли доктор Дьяконов и, когда получил ответ, что здесь, по списку вызвал 14 врачей, в том числе и профессора Вербицкого. Когда все вызванные врачи вышли, доктор-англичанин обратился к Ф. В. Вербицкому, именуя его профессором, и предложил пройти в одно из зданий лагеря осмотреть больного казачьего генерала.
Оказалось, что это был генерал Шкуро, привезенный сюда раньше и находившийся в каменном здании. С ним было человек семь офицеров, среди которых знакомых профессору не было. Шкуро вызвал врача под предлогом, якобы, сердечного припадка. Сопровождавшие профессора английские солдаты, приведя его в комнату Шкуро, на короткое время удалились, что дало возможность им перекинуться несколькими словами.
Шкуро сказал, что он здоров, а только хотел узнать, кого привезли. Для видимости профессор просил его расстегнуться. Генерал Шкуро задал несколько вопросов о привезенных, а затем махнул рукой и замолчал. У Ф. В. Вербицкого сложилось впечатление, что до того времени он не был окончательно уверен в предстоящей выдаче, а после того как узнал, кто привезен, понял, что это неизбежно случится.
Свидание это продолжалось минут пять, а затем профессор был уведен. Ночевал он вместе с другими врачами вне проволочного заграждения лагеря, но под стражей.
Когда на следующий день, 29 мая, их вывели из барака, за проволокой лагеря не было никакого движения. Все эти врачи в тот же день были возвращены в Лиенц.
Скошенный луг
Путь, как песня походная вьется,
Как припев обрывается вдруг…
Не седлать казакам, не придется
Оправлять сыромятных подпруг.
Захолонуло сердце казачье,
Не колышется. Слез командир.
Кто-то шепотом вымолвил: «Сдача,
Не почетный, заслуженный мир…»
Ни кровинки в лице, ни улыбки…
На казачек и на казачат
По неведенью или ошибке
Танков двинули сомкнутый ряд…
Не мерещется это, не снится,
А взаправду кидался казак
Под гремящую цепь, на бойницы,
На отброшенный немцем тесак…
Спотыкнувшись о тело соседа,
В Соловках серебривший виски,
Рухнул дед, и по алому следу
Отыскался кинжал у руки.
В сорок пятом году у Лиенца,
Где предателем сделался друг,
Опустила Покров-Полотенце
Богоматерь на скошенный луг.
Князь Н. В. Кудашев («Перекличка», № 16)
Из рассказа Уральского Войска войскового старшины У.
Войсковой старшина У. и кубанский офицер В. были направлены из Обердраубурга с группой казаков до 70 человек по железной дороге в Лиенц, но оттуда их направили дальше на юго-запад, к итальянской границе, на последнюю станцию Силиан. По прибытии туда бургомистр хотел отправить их обратно в Лиенц, но они воспротивились и остались, поселившись в брошенном «остами» лагере. Там они включились в партию поляков, работавших по расчистке Силиана. Потом, частично, казаки вернулись в Лиенц.
Войсковой старшина У. пытался зачислиться на службу в штаб Походного атамана, но начальник штаба генерал С. ему отказал. Благодаря этому он избежал горькой участи остальных офицеров.
В первых числах июня в Лиенц вернулись из Шпиталя вывезенные туда 28 мая вместе с другими офицерами два уральца: отец и сын, из коих первый старый русский офицер. Они рассказали, что когда прибыли в Шпиталь, там их немедленно разделили на три группы: генералов, штаб-офицеров и обер-офицеров. Потом, после разведения по баракам, старший из англичан, как говорили, генерал, вызвал трех старших офицеров из только что привезенных в Шпиталь. Пошли генерал Доманов, генерал Тихоцкий, а фамилию третьего они забыли.
Англичанином было им объявлено, что согласно Ялтинскому договору, все офицеры будут переданы советам. После этого сообщения генерал Тихоцкий идти не мог, и его отвели под руки.
Лишь только об этом стало известно, среди офицеров началась паника. Они стали сбрасывать свои знаки отличия, выбрасывать документы, фотографии, деньги и прочее. На следующее утро их вывезли из лагеря грузовиками на станцию Шпиталь, там сажали в вагоны и запирали.
Эти два уральца спрятались на чердаке за стропилами и сидели там три дня, после чего пешком пришли в Лиенц. Там у них оставалась жена и дочь старшего, мать и сестра младшего. Но накануне их прихода, обе были насильственно вывезены. Казаки были в отчаянии и, не находя другого выхода, добровольно выехали в совдепию.
В. Г. Науменко
Об английских офицерах
Я была переведена переводчицей в лагерь Пеггец за несколько дней до разоружения и описываю то, чему сама была свидетельницей.
Там находилось 12 500 человек. 28 мая утром, приехал в лагерь британский майор Дэвис. Ему, как всегда, был подан на английском языке рапорт о том, что необходимо для лагеря. Он охотно давал на все согласие и даже обещал удовлетворить просьбы некоторых офицеров частного порядка. Уехал он в 11 часов утра. Я пошла в кадетский корпус дать первый урок английского языка.
Вдруг, в 11 часов 30 минут, пришел директор корпуса полковник Т., попросил меня прекратить урок и, вызвав в соседнюю комнату, сообщил, что генерал Бедаков[4] просит меня спешно придти в его канцелярию. Я пошла туда и застала его бледным, взволнованно ходившим по комнате.
Увидев меня, он, видимо, обрадовавшись, растерянно сообщил мне, что получил по телефону распоряжение генерала Доманова спешно собрать всех офицеров и военных чиновников всех станиц и полков, и чтобы они к часу дня были готовы ехать на конференцию, которая, якобы, должна была состояться в Виллахе (почему-то во всех очерках о Лиенце пишут про Шпиталь, распоряжение же было ехать в Виллах, о Шпитале не было ни слова).
С этим приказом были посланы связные в полки, станицы и в Военное училище.
К часу дня прибыли из английского штаба два офицера и просили генерала Бедакова дать общую цифру всех офицеров для того, чтобы знать, сколько надо вызвать больших автомобилей. Офицеры эти, обращаясь ко мне, говорили лишь о наших офицерах. Подразумевались ли тут и военные чиновники?
Оставшись со мной, генерал Бедаков спросил меня:
— Как вы думаете, Ольга Дмитриевна, что это за спешная конференция — к лучшему или к худшему?
Думали мы, думали и, конечно, ничего не придумали — все было так неожиданно.
— Перекрестите меня, Ольга Дмитриевна, — попросил Бедаков. Я исполнила его просьбу.
Для вывоза офицеров из Пеггеца подано было 25 больших грузовых машин, крытых парусиной, со скамейками вдоль стен. Но, когда английский офицер получил списки и узнал, что мы ожидаем еще подхода офицеров из полков, он вызвал, дополнительно не то 15, не то 18 машин. Расчет был по 20 человек на каждую из них, но грузилось человек по 30, а может быть, и больше.
Когда офицеры уезжали «на конференцию», был жаркий день, и все они ехали без шинелей. Большинство старалось одеться получше и, кто имел, одели царские ордена. Их было 1600 человек (не считая отъехавших из Лиенца).
Из двух прибывших в Пеггец английских офицеров один, по-видимому, старший, отдавал распоряжения. Это был тот самый лейтенант, который заведовал 17 мая разоружением. Фамилии его я не знаю. Он просил для поддержания порядка до возвращения офицеров с конференции назначить по одному дежурному офицеру на каждую из трех станиц. Он записал их фамилии.
При погрузке офицеров, жены некоторых из них плакали и просили меня, как переводчицу, спросить английских офицеров, вернутся ли их мужья и когда.
— Ну, конечно! — ответил старший из них. — В три часа мы прибудем на конференцию. Продолжится она час-полтора и, приблизительно, в пять-четверть шестого офицеры вернутся в лагерь. Успокойте жен. Ведь офицеры едут только на конференцию. Напрасно они плачут!
Я четыре раза переспросила этого лейтенанта, когда вернутся офицеры, и четыре раза он давал слово, что в пять-пять с четвертью они вернутся.
Когда наши офицеры уехали, я с их женами обсуждала вопрос, какого характера может быть эта конференция. Время шло. Прошло пять часов, шесть — никто не возвращался. Нас охватили волнение и сомнение.
Шесть с половиной, семь, семь с половиной — никого!
Наконец, в 8 часов мне сообщили, что два английских офицера требуют переводчицу. Я вышла. Стоял лишь один грузовик и те два английских офицера, которые увезли наших офицеров. Я побледнела.
— Где же офицеры? — спросила их.
— Они не вернутся сюда.
— А где они?
— Не знаю.
— Вы же четыре раза обещали, что они вернутся. Значит, вы обманывали? Не смотря мне в глаза, один из них ответил:
— Мы только британские солдаты и исполняли приказания наших высших офицеров. Будьте добры вызвать трех оставшихся дежурных офицеров. Мы приехали за ними.
Вынимает записку с их именами, вызывает и увозит их. Можно себе представить отчаяние жен!
Вслед за этим было прислано распоряжение майора Дэвиса, чтобы к девяти с половиной часам вечера были собраны в его канцелярию в Пеггеце все вахмистры и урядники, а также чтобы приготовили списки их по станицам, полкам и другим частям, с именами и чинами на английском языке. Он сообщал, что приедет и даст распоряжение, какой они должны держать порядок и как будут заменять офицеров.
Списки были составлены. Мы сидели и ждали майора. 10, 11, 12 часов ночи, а его все нет.
Вахмистры и урядники решили избрать старшего и единогласно выбрали подхорунжего Полунина. Решив, что майор приедет утром, все разошлись спать по баракам. Со мной остались только связные от каждой станицы. Электрическая лампочка у нас погасла, последняя свеча догорела, и я решила прилечь. Было половина второго.
Не успела я прилечь, как в два часа ночи прибыл майор Дэвиc с переводчиком Я. и потребовал список. Узнав, что все разошлись спать, он сказал, что приедет в восемь с половиной часов утра и послал распоряжение во все части, чтобы больше не посылали подвод за продуктами, а только по одному каптенармусу со списками от каждой части, так как продукты будут доставляться англичанами на грузовиках.
В 8.30 утра 29 мая мы опять собрались в канцелярии и ожидали майора.
В девять часов вместо него прибыл лейтенант с солдатом-евреем из Варшавы, дал мне приказ, написанный на русском языке, и сказал: «Прочтите им».
Вот что было там написано:
1. Казаки! Ваши офицеры обманывали вас и вели вас по ложному пути. Они арестованы и больше не вернутся. Вы теперь можете, не боясь и освободившись от их влияния и давления, рассказать об их лжи и свободно высказывать желания и убеждения.
2. Решено, что все казаки должны вернуться к себе на родину.
Остальные пункты этого приказа были о самоуправлении, о порядке, который должен соблюдаться, и о том, что все должны беспрекословно подчиняться распоряжениям британского командования.
По прочтении этой бумаги, наступило гробовое молчание. Затем, сдавленными, но твердыми голосами было заявлено английскому офицеру:
«То, что говорится о наших офицерах, что они нас обманывали, это наглая ложь. Мы в СССР добровольно не поедем. Мы только об одном просим: верните нам наших друзей, наших офицеров, и тогда мы поступим так, как они нам прикажут, и пойдем за ними всегда, куда они нас поведут. Мы им верим, их уважаем и их любим. Верните нам наших офицеров. Порядок мы будем соблюдать так, как они нас учили, чтобы, когда они вернутся, мы смогли бы честно сказать им, что мы исполнили их заветы».
Английский офицер все это молча выслушал и сказал, что передаст майору, и уехал.
Через час прибыл майор. Было десять часов утра 29 мая. Он сказал, что 31-го будут отправлены станицы и полки в Советскую Россию. Он приедет в семь часов утра, и по очереди будут грузиться на поезда, которые подадут к лагерю: сначала донские станицы (семьи) и донские полки, потом кубанские станицы и полки, а за ними терские.
Он потребовал от заменявших офицеров вахмистров и урядников списки станиц, и в каких бараках они расположены.
— Это, — говорит, — чтобы не разъединять семьи. Он просил, чтобы люди не сопротивлялись, в противном случае будут насильно сажать в поезда и Подали численный состав с указанием числа женщин, детей, стариков и инвалидов от каждой станицы, но именные списки дать отказались. Все заявили, что добровольно не поедут. Все плакали. Майор был сильно взволнован. Потом он уехал, сказав, что после полудня опять приедет.
В перерыве прибыли два грузовика, чтобы забрать раненых офицеров и инвалидов. Женам было разрешено передать офицерам письма, шинели, белье, одеяла и прочее (Это был очередной обман со стороны представителей английского командования. Куда делись посланные вещи, неизвестно, но, во всяком случае, вывезенным офицерам они переданы не были.) Моментально были приготовлены и переданы англичанам письма, чемоданы, пакеты с едой и прочим. Несчастные женщины плакали, отсылая мужьям их вещи, но это окрылило их надеждой, что мужья их живы.
После отъезда автомобилей с ранеными (могущими ходить) и вещами в шестом бараке собрались жители Пеггеца и пробравшиеся к своим семьям из полков казаки. Канцелярия и весь коридор барака были запружены людьми. Собрались для того, чтобы обсудить создавшееся положение. Решили, в знак протеста объявить голодовку и вывесить черные флаги. Все было организовано быстро. Были написаны большие плакаты с надписью на английском языке: «Мы предпочитаем голод и смерть здесь, чем возвращаться в Советский Союз!»
Когда англичане привезли нам продукты, никто к ним не притронулся. Англичане пожали плечами, выгрузили продукты и сложили все в кучу. Казаки поставили караул охранять эти продукты, чтобы какие-нибудь подосланные провокаторы не растащили их.
В четыре часа приехал майор Дэвис. Он был неприятно поражен, увидев траурные флаги и плакаты. Все просили объявить Дэвису, что добровольно возвращаться в СССР невозможно.
Майор ответил, что он изменить ничего не может, что это распоряжение его правительства, так как по ялтинскому договору все русские должны быть возвращены в Советский Союз.
На мой вопрос, должны ли ехать власовцы, майор ответил:
— Да, и власовцы.
— А старые эмигранты?
— И старые эмигранты.
— Значит, и я?
— Да, и Вы. Вообще все русские.
— Господин майор, обернитесь, посмотрите, — мужчины плачут…
— Я не могу смотреть, — ответил он. Руки его дрожали. Он курил папиросу за папиросой и нервно комкал только что написанные распоряжения.
У нас у всех градом текли слезы. Даже мужчины рыдали. Я всячески старалась убедить майора Дэвиса, что наше возвращение в Советский Союз невозможно, что большевики всех нас замучают и т. д.
Но все было напрасно. Ответ был один: «Я только британский солдат и должен исполнять приказания начальства. Это не зависит от меня. Я хочу помочь и не разделять семьи». Он нарисовал план лагеря и бараков и приказал, чтобы женщины сидели на повозках около своих бараков, и указал, с какого барака должен начаться выезд.