— Вот и хорошо, вот и умница, — ласково говорила склонившаяся над кроватью молодая женщина. На ней были белые халат и шапочка. Лицо улыбалось, и от улыбки этой повеяло теплом. — Пришла наконец-то в себя. Сильная девочка!
Римма продолжала всхлипывать и тяжело дышать.
— Ну же, что ты, что? Перестань… — Рука вошедшей женщины нежно гладила ее по щеке. — Успокойся, милая. Все уже позади.
Римма не понимала, что позади и почему ей нужно из-за этого успокоиться.
— Где я? — с трудом выговорила она.
— В больнице, конечно. В очень хорошей больнице, — так же ласково ответила женщина в белом.
— До-олго? — на большее у Риммы не хватало сил.
— Около месяца.
— М-ме-сяца?!
— Да. И это просто чудо, что ты вернулась к нам.
— К-к-кому?!
— На этот свет, конечно, глупенькая! — Женщина вытерла салфеткой выступившие на Риммином лице капельки влаги. — Тебе нельзя волноваться и много говорить. Отдыхай пока, набирайся сил. Они тебе скоро понадобятся.
5
Спустя два дня Римма уже могла сносно говорить и реально воспринимать окружающее. Изольда, так звали медсестру, дежурившую, когда она вышла из комы, рассказала обо всем, что случилось за последние двадцать четыре дня, — а именно столько Римма пробыла без сознания, между жизнью и смертью. И услышанное не обрадовало. Да и как в ее нынешнем положении можно было чему-то радоваться? Разве тому, что как-то выкарабкалась.
Со слов Изольды Римма узнала, что ее катер, вылетевший на полном ходу на берег, взорвался и, соответственно, разлетелся на мелкие кусочки. Из чего следовало, что выяснить причину аварии не представлялось возможным. И если бы Римму не выбросило за борт во время удара о сушу или валун буквально за считанные секунды до взрыва, она разделила бы с катером его участь.
— В рубашке родилась — так отозвалась Изольда о счастливом Риммином спасении.
Впрочем, счастливым его назвать было нельзя. Ее обнаружили прибывшие на место катастрофы спасатели в двух десятках метров от центра взрыва. Обгоревшие обломки были разбросаны в радиусе пятидесяти метров, и Римму спасло только то, что частично она упала в воду, почти у самого берега. В противном случае ее могло основательно накрыть какой-нибудь отлетевшей частью катера. Вода смягчила смертоносный дождь, и все-таки то, что она не попала в эпицентр взрыва, сыграло, безусловно, основную роль в ее чудесном спасении.
Но если бы этим все ограничилось!
Упала она неудачно: сломала левую руку и ребра, но самое неприятное — ударилась головой о камень. Последнее послужило причиной ее почти безнадежного состояния. Единственное место поблизости, где еще оставался шанс ее спасти, была частная клиника «Хаузер», и спасатели доставили ее туда. И хотя руководство клиники не практиковало оказание помощи в подобных ситуациях, Римму прооперировали, наложили гипс и оставили у себя, подключив необходимые для поддержания жизнедеятельности организма аппараты. Все дальнейшее было неинтересно: двадцать четыре дня она пребывала в подвешенном между жизнью и смертью состоянии. Но в конце концов молодой и здоровый организм победил.
— А Виктор? Где Виктор? — были ее первые внятные слова после столь долгого вынужденного молчания.
Изольда, дававшая ей в это время таблетки, склонила набок голову и хладнокровно уточнила:
— Виктор — это кто?
— Как кто?! Это молодой человек!
— М-мм. Может быть, он… в Москве?
— В Москве?!
— Ну да.
— Почему в Москве?
— А где ему еще быть? Ты же сама из Москвы?
— Ну, вообще-то… — растерялась Римма. — Но как же так, как же так? Я же тут! А он… он там…
К горлу подступил комок, а сердце будто бы остановилось. Она прислушалась к себе: нет, едва-едва, но работает. Изольда, увидев ее побледневшее лицо, засуетилась:
— Да не волнуйся ты так, родная! На вот, выпей лучше. — И, почти силой протолкнув в Римму какую-то беленькую таблетку, поднесла ко рту стакан воды. — Вот станешь лучше себя чувствовать — позвонишь кому захочешь. Я тебе телефон в палату принесу.
— Правда? — проглотив лекарство, выдавила Римма.
— Ну конечно…
— А Виктор звонил сюда? Узнавал обо мне?
— С этим вопросом не ко мне. Это наш доктор должен знать.
— А когда…
— Будет тебя осматривать, тогда и спросишь, — мягко перебила ее Изольда. — А сейчас отдыхай. Никуда твой Виктор не денется.
Но Римма ощутила вдруг, как тревожно стукнуло сердце.
6
Клаус Хаузер, помимо того что был главным хирургом клиники, являлся и ее владельцем. Она досталась ему в наследство от дяди, старшего брата отца, по стопам которого он пошел. Альфред Хаузер был талантливым и известным хирургом и свое дело начиная с нуля. Клаус с раннего детства равнялся на дядю и в итоге не обманул его ожиданий: с блеском закончил медицинский факультет знаменитого Гейдельбергского университета, пришел к нему на стажировку и с первых дней зарекомендовал себя как подающий большие надежды врач. А поскольку своих детей у Альфреда Хаузера не было, то ничего удивительного не было в том, что он решил оставить свое детище, частную клинику «Хаузер», племяннику. К тому времени они уже работали и жили в Швейцарии, всячески поднимая престиж учреждения, куда не так-то просто было попасть.
К шестидесяти семи годам дядюшка Альфред почувствовал, что возраст берет свое и пора отходить от дел и удаляться на заслуженный отдых. Так он и сделал, и последние пять лет Клаус Хаузер возглавлял довольно престижную в Европе хирургическую клинику. Особую роль в ее процветании сыграло, без сомнения, мудро выбранное в свое время дядей место ее основания. Швейцария была не только тихой страной с надежными банками, но и международным курортом. А клиника, ко всему, располагалась у живописного Женевского озера, в предместье симпатичного городка Лозанна. Из окон своих палат пациенты могли любоваться красотами озера и Западных Альп, выздоравливающие совершали пешие прогулки и дышали чистым альпийским воздухом.
Клаус с головой ушел в работу, добросовестно поддерживая репутацию клиники. Возможно, именно из-за постоянной занятости и самоотрешенности, с какой он работал, в свои тридцать девять лет он так и оставался холостяком.
Когда в клинику привезли русскую туристку, пострадавшую в аварии на озере, Клаус хотел было переправить ее в госпиталь Лозанны. Но, увидев совсем еще юное и красивое лицо с полуоткрытым, словно молящим о помощи ртом, он заколебался. Заколебался потому, что не был уверен, спасут ли ее городские хирурги. Он мог, во всяком случае, хотя бы попытаться. Там же у нее с ее черепной травмой шансов почти не было. Очень жаль, если это ангельское создание потеряет жизнь. Да и отсчет времени шел уже не на часы, а на минуты. Клаус отдал распоряжение срочно готовить операционную…
Теперь, когда она пришла в себя, дело явно пойдет на поправку. И через месяц-полтора она сможет, при определенном уходе, вернуться к полноценной жизни. То, чего он боялся, не случилось. Мозг девушки активно включился в работу, и рецидивов не наблюдалось… Хотя нет, все же был один, небольшой. Первые два дня с ней пришлось повозиться, восстанавливая часть памяти. Создавалось впечатление, что мозг нарочно стер определенный Отрезок, чтобы облегчить себе жизнь после пробуждения. Но девушка быстро вспоминала, с ней вообще приятно было работать.
Она помнила свое имя, свой родной город (или деревню, Клаус так и не понял), своих родных и школьных друзей, как приехала в Москву и осталась там работать. А потом шел пробел, до Швейцарии. Она прекрасно помнила, когда и с кем сюда приехала (некто Виктор), как отказало управление у катера и тот налетел на берег… Но как и где она познакомилась с этим Виктором, кто он ей и чем она занималась последние полгода, об этом девушка имела очень смутное представление.
Постепенно, применяя специальную для таких случаев методику, пробелы восполнили. Но Клаус отметил, хотя и не поделился этим ни с кем, что воспоминания для русской не очень приятны. Ее что-то тревожило, если не сказать угнетало. В выразительных голубых глазах девушки была печаль, которая никоим образом не была связана с травмой. У нее была какая-то тайна, и с возвращением памяти эта тайна стала тяготить ее.
Он осматривал Римму (ему очень понравилось ее имя) два раза в день. Потом стал заходить чаще. Выяснилось, что она неплохо владеет немецким, который изучала в школе, и они могли общаться без посторонней помощи. Клаус не раз ловил себя на мысли, что совершил бы большую ошибку, отправив ее тогда в городской госпиталь. Почему? Потому что она, вероятнее всего, не выжила бы? Он подозревал, что причина не только в этом.
Отлучившись по делам на два дня, по возвращении в клинику он обошел пациентов и только потом сообразил, что в этот раз начал обход с русской, хотя ее палата не была первой.
7
Изольда стала для Риммы почти подругой. Она была веселой, внимательной и доброй. И единственной русской во всей клинике. Ее присутствие здесь объяснялось просто. Закончив медицинский институт, она честно проработала за нищенскую зарплату в своей родной ярославской больнице три года. Не получая никакого удовлетворения ни от работы, ни от условий жизни и не видя дальнейших перспектив, не стала даже раздумывать, когда ей предложили выйти замуж. А предложил иностранец, подданный Швейцарии. Недолго думая, она собрала свои не особо толстые чемоданы и помахала Ярославлю ручкой. Обстоятельства сложились так, что Изольда получила место в клинике «Хаузер» и вот уже второй год работала в ней обычной медсестрой.
— А как твое настоящее имя? — спросила Римма, когда они уже перешли на «ты».
— Это и есть настоящее.
— Да нет, я имею в виду, как дома звали.
— Лизой. Елизаветой. Мне теперешнее больше нравится. — И она значительно произнесла — Изольда Лауберг!
— А изменила почему? — не отставала Римма.
— Если уж рвать с совком, так рвать с корнем.
— Изольда… — протянула Римма, как бы пробуя слово на вкус. — Изо льда… Но ты не такая, ты чуткая, добрая.
— Шоколадки нет, не подлизывайся! — отшутилась та, забирая у нее градусник. — Так, посмотрим, что тут у нас… Тридцать шесть и восемь. Жить будешь.
Они улыбнулись друг другу, как старые знакомые.
— А тебя не смущает, — возобновила свой «допрос» Римма, — что, имея высшее медицинское образование, ты работаешь обычной медсестрой?
Изольду вопрос не смутил. Видимо, его уже не раз задавали.
— Во-первых, — она отвечала, одновременно раскладывая по блюдцам необходимые таблетки, — обычных в нашей клинике не бывает ни врачей, ни медсестер. Тут все со специальным образованием. Во-вторых, платят мне тут мою годовую зарплату на исторической родине. В месяц, я имею в виду. И в-третьих… Риммочка, ты посмотри вокруг! Здесь даже уборщицей приятно работать. Просто приятно, понимаешь меня?
— Понимаю, — Римма кивнула. Она действительно понимала, хотя еще не вставала с кровати и не могла пройтись по клинике. Но достаточно было и того, что она наблюдала в своей палате.
— Вот так, милая. — Изольда поправила под ней подушку. Посмотрела на часы. — Да, кстати, скоро должны принести результаты твоего обследования. Пойду узнаю. — И удалилась, бесшумно притворив за собой дверь.
Римму на днях серьезно обследовали на предмет возможных рецидивов, взяли анализы и тесты, и все такое прочее. Но она не думала, что обнаружится что-либо серьезное. Чувствовала она себя с каждым днем все лучше, хотя повязку с головы еще не сняли и иногда случались головные боли.
Результаты принес главный хирург. Они были в синей папке, которую он держал в руке. Свободная, как всегда, покоилась в кармане халата. Римма уже стала привыкать к этому спокойному мужчине с аккуратной, уже тронутой сединой бородкой и умными темными глазами. Он всегда был подчеркнуто вежлив с ней и ласков. Иногда шутил, чтобы поднять ее настроение. А в последние дни она на самом деле начинала хандрить: никто не звонил, не беспокоился о ее здоровье, как будто для всех она умерла, и в первую очередь — для Виктора.
— Доброе утро, Римма, — поздоровался хирург. — Как сегодня вы себя чувствуете?
— Спасибо, господин Хаузер. Намного лучше.
Они говорили по-немецки, но Римма еще с трудом подбирала слова — сказывалась перенесенная операция. И Клаус, понимая это, старался обращаться к ней по возможности проще.
— Мне принесли результаты вашего обследования, — сказал он, присаживаясь на стул у кровати и открывая папку. — Ваша кисть и ребра срослись удовлетворительно, без смещения…
Он чего-то недоговаривал, оттягивал. Римма это видела в его посерьезневших глазах.
— Значит, все хорошо? — уточнила она.
— Не совсем…
— А что… что не так? — Голос ее дрогнул.
Хаузер перевернул в папке лист, скользнул по нему взглядом, перевел на Римму.
— Вы были беременны. Вы это знали?
К Римме, как вспышка молнии, вернулась еще одна часть из стертой памяти. Она даже приподнялась на локтях, и в голове стрельнуло так, что боль отозвалась в глазах. Сильные мужские руки поддержали, осторожно уложили ее на подушку.
— Значит…
— Да. Уже все в прошлом. Вы потеряли ребенка.
Итак, ЭТО случилось с ней снова…
— А теперь мне нужно идти. — Хаузер поднялся. — Я сегодня еще загляну к вам.
— Господин Хаузер! — окликнула она его уже у двери. Он обернулся. — Я хотела спросить: мной не интересовались? Не звонили из России?
Он отрицательно покачал головой.
— Спасибо, — упавшим голосом проговорила она и закрыла глаза.
С легким щелчком двери в палате наступила полная тишина. Римма улавливала лишь биение собственного сердца, тревожное, учащенное. Она избежала одной беды и сразу же попала в другую. Что теперь делать? Как жить дальше? Неужели Виктор мог вот так просто взять и забыть о ней?! Бросить за тысячи километров от дома?!
Она не заметила, как забылась неспокойным полусном, в котором одно решение проблемы сменялось другим, а образы знакомых ей людей проносились, как низкие ураганные облака.
Изольда застала ее с еще не высохшими на щеках дорожками от слез. Придвинула ближе стул, взяла ее руку в свою.
— Что случилось, милая? — поинтересовалась участливо, с проступившей в голосе тревогой.
И Римма, чувствуя острую необходимость выговориться, поделиться с кем-то навалившимся на нее грузом, рассказала ей все. От начала и до конца. Как познакомилась с Виктором и как потом вынуждена была отказаться от ребенка. Как работала в Москве и вновь встретила его. О тех месяцах, когда они были любовниками, она упомянула и об Ольге. И об этой счастливой поездке в Швейцарию, после которой у них все должно было пойти по-другому, по-человечески. Как у ее подруги Светланы. Она говорила, прерываясь лишь, чтобы хлебнуть воздуха, и продолжала, продолжала рассказывать, пока не дошла до последней точки, которой был несущийся на береговые камни катер.
Изольда слушала, не перебивая, глядя то на ее раскрасневшееся лицо, то в окно, за которым громоздились изломанные, покрытые ослепительным снегом горы. Они тоже молчали. И тоже, наверное, сейчас кого-то слушали. Возможно, парящего высоко в небе орла. А возможно, просто шелест ветра.
— Тебе еще нет двадцати, а как целую жизнь прожила, — задумчиво произнесла она, когда Римма закончила. — Я не знаю, что тебе советовать… — Помолчала, глядя на нее уже совсем по-другому, с изумлением и уважением одновременно, и сказала то, что Римма потом помнила всегда: — У каждого человека своя судьба. Но рано или поздно наступает момент, когда он должен решить, что и как в ней изменить. Все дело в верности этого решения. Другого шанса обычно не бывает.
8
С короткими, лишь немного отросшими после операции волосами Римма казалась себе подростком. Все-таки как удивительно меняет внешность прическа! Она смотрела на себя в зеркало и не узнавала. Но особо расстраивал уродливый шрам от ожога, идущий от правого уха через подбородок к шее, — один из горящих обломков все же достал ее.
Первую свою прогулку по саду клиники она совершила в компании доктора Хаузера. Он поддерживал ее, идя рядом, под руку. И говорил, говорил о всяких пустяках, стараясь отвлечь от грустных мыслей. А таковых хватало в избытке.