– А… к грешникам?
– Давай помолимся, – вместо ответа предложила сиделка. – Легче станет и нам, и ей. Пусть отходит с миром.
Грёза плакала и плакала, пока не обессилела. Сделка накапала ей лекарства, поднесла.
– Выпей! Нервы-то и у молодых не железные. Она тебе кто? Бабушка?
– Нет. Соседка.
Девушка не стала вдаваться в подробности, ей вообще не хотелось говорить. Сиделка вздохнула.
– Хочешь чаю? – спросила она. – Крепкого, с сахаром? Пойду приготовлю.
Сиделка вышла в кухню. А Грёза неотрывно смотрела на больную, пытаясь проникнуть в ее мысли. Ощущает ли она что-либо? Думает ли о чем-то? А может быть, она уже далеко отсюда и здесь лежит только ее тело, изможденное и дряхлое, непригодное для жизни… Тонкая субстанция Грёзы словно пустилась вдогонку за ускользающей сущностью Полины, которую люди называют кто умом, кто душой, кто астральным телом, подразумевая под этим неуловимую и неразгаданную природу человека. И где-то за пределами материального мира они встретились…
– Я ухожу… вместе с Варенькой… – словно произнесла Полина, совсем не такая, какой знала ее Грёза: сотканная из прозрачно-сияющих нитей. – Ты остаешься… Виктор приходил к Вареньке за спичками… но это уже не имеет значения. Мы не успели рассказать тебе! Но и это уже неважно. Скоро ты все узнаешь… сама.
В какой-то миг перед девушкой словно открылся занавес, и явились поразительно отчетливые, яркие картины смутно знакомой жизни. Уходящие за горизонт горы, залитые лунным светом, стук лошадиных копыт по каменистой дороге, кибитка, цыганка с загорелым, изборожденным морщинами лицом. Грёза напряженно всматривается, и вдруг все меняется. Чернявая женщина с высоким гребнем в прическе, в черной кружевной мантилье закрывается черным веером… Она смеется, эхо разносит ее смех под каменными сводами, мелькают ее глаза, ее руки, ее красные блестящие губы. Она превращается в черную королеву, увенчанную драгоценной диадемой, – в черного ферзя, скользящего по каменному полу из светлых и темных плит. Она ласкает белого короля, обвивает его нежными руками, целует. На рубашке короля и на его коже выступает кровь…
– А-а! – вскрикнула Грёза.
– Что стряслось? – сиделка едва не пролила чай.
– Я… спала? Мне что-то привиделось.
– Да на тебе лица нет, – сиделка жалостливо покачала головой. – Ай-яй-яй! Иди-ка ты к себе, девочка, отдохни. Не дай бог, сама захвораешь.
– А вы? Вам помощь не нужна?
– Я управлюсь! Не впервой.
– Если Полина… если она… – Грёза запнулась, прижала руки к груди. – Вы меня позовете? Я рядом живу, вторая дверь налево.
Сиделка догадалась, о чем она просит, и неторопливо, с достоинством ответила:
– Позову, не волнуйся. Ступай.
* * *
Жизненные коллизии, как и шахматные партии, протекают по-разному – иные после бурного старта захлебываются и вяло тянутся к завершению. Иные, наоборот, начинаются неторопливо, набирают темп к середине и стремительно несутся к финалу. Похоже, в описываемой истории невидимый игрок выбрал второй вариант.
Смерть Варвары Игнатьевны послужила переломным моментом, после которого события посыпались одно за другим, подобно снежной лавине. Снега?, накапливаясь на горных склонах, достигают критической массы и срываются вниз…
Ирбелин заканчивал просматривать бумаги, когда в его кабинет, проигнорировав громкий протест секретарши, запыхавшись, вошел директор агентства «Перун».
– Ты что, с цепи сорвался? – недовольно пробурчал патрон.
– Еще нет, но почти созрел для такого шага!
– Остынь! Чего тебе налить? Виски или воды?
– Лучше водки, – плюхнулся в кресло Глинский.
– Все сделал? – хозяин кабинета смерил его сердитым взглядом. – Документы в порядке? Договора подписаны?
– Вас только это интересует?
Ирбелин поднял на него полные холодного бешенства глаза.
– Ты никак белены объелся, парень! – процедил он сквозь зубы. – Хамишь? Какая муха тебя укусила?
– Цеце!
– Заметно. Я вот что решил. Жениться тебе пора, Жора! Засиделся ты в холостяках! Гормоны в голову ударили. Свобода, она не всем мужикам на пользу идет.
– Обе старушки мертвы, – отмахнувшись, брякнул Глинский. – Пока я по городу мотался, мне сиделка позвонила. Полина Прокофьевна тоже преставилась. Царствие ей небесное!
Он неумело, неуклюже перекрестился. Ирбелин положил руки на стол, уставился на него, не мигая. Ждал продолжения. Георгий Иванович оглянулся на дверь, наклонился и прошептал:
– Что-то тут нечисто…
– Ты в своем уме?! – возмутился патрон. – Что значит – нечисто?
– Ну, как бы это сказать… Вы приобрели здание, и жильцы один за другим покидают этот мир! Не удивлюсь, если правоохранительные органы заинтересуются…
– Ты на что намекаешь? – не дослушал Ирбелин. – Сейчас и молодые пачками мрут, не то что пенсионеры. Обеим бабкам, насколько мне известно, перевалило за восемьдесят?
– Так-то оно так…
– Ты давай не темни! – хлопнул ладонями по столу Ирбелин. – Есть подозрения какие-нибудь? Выкладывай.
– Нечего выкладывать, – схитрил Глинский. Он подумал, что карты пока раскрывать рано. – Просто… нехорошее совпадение.
– Смерть всегда дурно пахнет, – патрон поморщился, отвернулся к окну. – Не скрою, нам на руку, что потребуется расселять меньше людей, но так уж господь бог распорядился. Заплати, кому надо, чтобы нас зря не беспокоили!
Ирбелину хотелось расспросить Жоржа о Грёзе, но он сдерживался. Этот молодой наглец позволяет себе… «Ох, и проучил бы я тебя при других обстоятельствах! – раздраженно подумал он. – А сейчас ты мне нужен. Придется сносить твои дурацкие выходки».
Глинский промолчал. Он с детства отличался тонким чутьем – знал, когда его вызовут к доске, когда можно пропустить уроки, когда выйдет гулять во двор девочка, которая ему нравилась. В бизнесе чутье подсказывало ему, какая сделка будет прибыльной, а от какой лучше отказаться; с кем из партнеров стоит сотрудничать, а от кого следует держаться подальше. В данном случае он готов был поклясться, что существует связь между его патроном и смертью старушек. Однако не мог объяснить, какого рода эта связь.
Ирбелин открыл рот, дабы спросить о Грёзе, и не решился, задал вопрос о Лопаткине:
– Ты узнал, по какой причине уволился этот бывший мент?
– Да. Банальная вещь – по здоровью. Наверное, служба надоела! Купил липовый диагноз, чтобы не портить репутацию, и тихо-мирно комиссовался.
– Никакого криминала?
– Увы! – покачал головой Жорж. – Не подкопаешься.
– Ездил к нему на работу?
– Угу. Парень торгует на оптовом рынке кроссовками. Неплохо, между прочим! Поговорил кое с кем из продавцов, все отзываются о Лопаткине хорошо. Работодатель тоже им доволен. А что он вам дался, Лопаткин? Хотите от него избавиться?
Его невинный тон не обманул Ирбелина. Каков нахал! Он, конечно, имеет в виду, что патрон ревнует и потому надеется накопать компромат на соперника. Тьфу, идиот!
– Твоя проницательность, Жора, достойна восхищения. Думаю, ты преуспел бы в роли циркового иллюзиониста! Чтение мыслей на расстоянии и прочее. Этакий новый Кио! Ха-ха-ха! Ха-ха! Развеселил. Ладно, иди, если у тебя все.
Глинский колебался всего минуту, потом встал и откланялся. Патрон подал ему идею!
«Возможно, я приходил сюда именно за этим!» – подумал он, спускаясь по лестнице. Уже внизу он вспомнил, что его машина неисправна, двигатель барахлит. А ездить придется до позднего вечера: к своим делам добавились похороны старушек. Грёза одна не справится.
Он позвонил из холла Ирбелину, обрисовал положение вещей. Спросил игривым тоном:
– Позвольте арендовать ваше авто на сегодня?
– Возьми такси, – рассердился тот. – Впрочем, ладно, черт с тобой! Бери мой «мерс», – смилостивился патрон. – А Сене вели отогнать твой автомобиль в мастерскую. Вот тебе и немецкое качество! Новый «Фольксваген» не пробегал и полугода.
– Хорошие машины – для хороших дорог, – возразил Жорж. – А не для загородных ухабов! Сколько я по области колесил! Вообще-то, ремонт должна фирма оплатить.
Он отключился, прежде чем Ирбелин разразится возмущенной тирадой.
Итак, Глинский на белом «Мерседесе» укатил решать вопросы, телохранитель Сеня отправился на его машине в автомастерскую, а господин Ирбелин остался сидеть в своем кабинете.
Поразмыслив, он щелкнул пальцами, открыл дорогой ежедневник в кожаном переплете, открыл его и написал: «Женить Жоржа. Срочно!» Добавил вслух:
– Так я избавлюсь от двух соперников разом!
Саркастическая и одновременно плотоядная улыбка застыла на его лице. Она скорее походила на гримасу.
Бронзовые часы на столе показывали время, когда Ирбелин обычно проверял электронную почту, они напомнили об этом мелодичным сигналом. Он доверял секретарше только общую корреспонденцию, а то, что приходило на личный электронный ящик, всегда проверял сам. Ведь его деятельность зачастую требовала конфиденциальности. В последние три недели он особо внимательно относился к появлявшимся сообщениям.
Пробежав глазами несколько посланий, господин Ирбелин остановился на одном. «Скоро наступит конец! – прочитал он. – На этой земле нет ничего вечного: ни любви, ни страданий. Ты идешь по самому краю, и любой следующий шаг может стать последним. Прощай! Или иди за нами».
Ирбелин всматривался в несколько скупых строчек, раз за разом мысленно повторяя их, пытаясь постигнуть не то, о чем они говорят, а то, о чем они умалчивают. Второе было неизмеримо важнее для него.
– Дьявол! – пробормотал он. – Кто же ведет со мной эту чертову переписку? Уж не Глинский ли? Он умен, хитер, изобретателен, и в смелости ему не откажешь. Чего он добивается?
Какое-то отупение, бессилие и страшная пустота навалились вдруг на Ирбелина. «Прощай! Или иди за нами». Что это могло бы значить? Буквально десять минут назад Глинский явился, чтобы обвинить его в смерти старух.
«Уж не они ли зовут меня с собой? «Скоро наступит конец!» Жорж и девчонка сговорились? Бред… я запутался».
Странные сообщения начали появляться месяц тому назад, и поначалу Ирбелин принимал их за чью-то глупую шутку, потом заинтересовался, а потом, не признаваясь себе в этом, стал с каким-то нездоровым любопытством ожидать их. Дождался!
Все и так давным-давно закончилось – жажда любви, так и не удовлетворенная; чистота юности; мечты о счастье. Неужели он сделал ставку на карьеру, на материальное благополучие, на бизнес – и проиграл? Почему, добравшись до желанной вершины, он чувствует себя одиноким и подавленным? Разве он не победил?
– Ты идешь по самому краю, – прошептал он.
В горле пересохло. Он налил себе воды из графина и залпом выпил. Потом выдвинул ящик стола. На пачке бумаги для принтера лежал пистолет, приобретенный для самозащиты. Кто-то ведь явно угрожает ему?!
– Любой следующий шаг может стать последним…
Ирбелин опустил руку в ящик и прикоснулся к оружию. Холодная сталь не придала ему уверенности. Скорее взбудоражила. Если его дни сочтены, пистолет не поможет.
Ему внезапно захотелось увидеть Грёзу, признаться ей во всем, обнять, прижаться губами к ее нежной щеке! Всю эту неделю он каждый день издалека тайком наблюдал за ее окнами, сидел в машине до позднего вечера и ждал, когда она выйдет. Ее силуэт за занавеской заставлял его сердце вздрагивать и сладко замирать. А когда она выходила в булочную или в аптеку, он, волнуясь, как мальчишка на первом свидании, ждал ее возвращения. Ее поход в антикварный магазин с этим прощелыгой Лопаткиным позволил Ирбелину сделать множество фотографий. Какое наслаждение он испытывал, любуясь на экране монитора разными выражениями ее прелестного лица, поворотом ее чудной головки, изящными линиями ее профиля… Он так страдал от невозможности запросто подойти к ней, заговорить, как это делали Глинский и Лопаткин, что у него щемило сердце. Приходилось открывать дверцу машины или прохаживаться по двору, глубоко дышать. Он мало заботился о том, чтобы оставаться незамеченным. Старый дом вечером замирал: больные старушки лежали в постелях, Курочкины сидели у телевизора, а их дети гоняли в подворотнях собак и собирали на улицах бычки. Грёза вообще не смотрела по сторонам. Лопаткин? Да пусть думает что хочет!
– Может быть, я прикидываю, каким будет внешний дизайн здания, – прошептал Ирбелин. – Или созерцаю новоприобретенную собственность. Имею право!
Он уже было собрался звонить Сене, чтобы подогнал машину к подъезду… О, черт! «Мерседес» у Глинского! На сегодня свидание с Грёзой отменяется. А ведь Жорж своего шанса не упустит: закончит дела и поедет к ней, будет любезничать и ненароком возьмет ее за руку, пожалуй, и поцелует! Паршивец! «Неужто я ему позволю?»
Ирбелин покосился на пистолет в приоткрытом ящике стола, склонил голову набок, подумал. Брать или не брать? Рука сама потянулась вниз, и оружие перекочевало из своего временного убежища в карман пиджака хозяина.
* * *
Ольга очень устала. Уже и взгляд Медеи из-под ресниц не утешал ее, не придавал сил. Мифическая колдунья не канула в небытие, она все еще приходит из древних, как сами легенды, туманов, вдохновляет живущих своим примером. Сколько раз Ольга обретала волю действовать при одной только мысли о ней!
Она придвинулась к столу, положила пальцы на клавиатуру компьютера и набрала слово «Завтра». Ответ не заставил себя ждать. На мониторе появилась строчка: «Сегодня».
Кровь бросилась Ольге в голову. «Как сегодня? – пронеслось в ее уме. – Уже сегодня?» Картинки предполагаемого события раскрылись в ее воображении, развернулись во всей полноте и красках, вызвали панику и отчаянный протест. Она так ждала этого момента, так предвосхищала его, так тешилась все новыми и новыми жестокими подробностями, смаковала их, как гурман смакует редкостное кушанье! Она жила его приближением, его беспощадной неотвратимостью. И вот, похоже, нелегкая длинная дистанция пройдена, финишная лента вспыхнула – яркая, вожделенная – у самой груди. Еще рывок, и она сладостно оборвется… Сладостно ли?
«Время назначаю я», – дрожащими пальцами набрала Ольга, ощущая, как повлажнели ладони.
«Уже нет, – через пару минут появилось на экране. – Вы сами торопили меня. Смотрите вечерние новости».
Ольга нервно, с хрустом сплела пальцы: она поняла, что не может остановить маховик, который сама же запустила. Поезд несется по туннелю, тормоза неисправны, а впереди разобраны рельсы, образно говоря.
Все ее тело скрутила жесточайшая судорога, исторгнув из груди сдавленный вопль, а из глаз – жгучие слезы.
«Разве не этого ты хотела? – зашептала ей в ухо Медея. – Разве не об этом просила? Разве не это вымаливала у равнодушных богов?»
Кажется, Ольга на секунду лишилась сознания, потому что, очнувшись, она словно пробудилась от долгого кошмарного сна – проснулась… и пробуждение оказалось невыносимо болезненным. Оно не оставляло ей никаких иллюзий, никаких поблажек, розовые очки были сорваны, так же как сотканные годами ненависти лживые одежды и маски, обнажив истинную суть ее деяний. Она оглянулась назад, но увидела там только пепелище и разруху. Она заглянула вперед – и увидела созданный ею ад. Ад, который никогда не кончится.
Ольга постигала всю глубину собственных заблуждений, всю тщету взлелеянных ею надежд. Она постигала бессилие смерти перед тем, что она натворила. Ей не уйти! Путь к спасению отрезан.
Ольга прозревала с такой ужасающей быстротой, что у нее гудело в висках и пылало в груди. Прежде она думала, что стоит на краю пропасти, тогда как на самом деле была на приличном расстоянии от обрыва. Она считала себя настолько несчастной, раздавленной и уничтоженной, что худшего с ней уже случиться не могло. Она полагала, что жизнь лишила ее всего, тогда как только теперь перед ней разверзлась настоящая, а не иллюзорная бездна…
Разлука с Фэдом погрузила ее в сон, который она ошибочно принимала за явь. Она видела сны, создавала сны – то горькие, то страшные, полные то нечеловеческих мук, то мрачной тишины. Она любила слишком сильно, чрезмерно – и не вынесла этого. Она превратила любовь в бремя, которое поглотило ее. Она питала свое сердце ненавистью – и надорвалась. Ненавидеть оказалось неизмеримо труднее, чем любить.