Куккор оказался прав. Довольно скоро он сумел выяснить, что Рису искал связи с крупной бандой, которой руководил капитан войск СС Ребане. А с Ребане у Рудольфа были старые счеты: эта шайка зверски убила лесника Рютеля, его жену и восьмилетнего сына. Того самого лесника, который когда-то активно помогал советским разведчикам.
Идя по следам банды, Куккор вступил в бой с несколькими бандитами, захватил одного раненого. От него он узнал, что Рису был в банде, но не захотел быть рядовым головорезом. Видите ли, ему хочется самому главенствовать. Поэтому он решил создать собственную банду. Грозился якобы напасть на тюрьму и освободить всех задержанных ранее бандитов, а потом развернуться так, что Ребане покажется в сравнении с ним малявкой.
Действительно, Рису удалось сколотить шайку из всяких подонков. Он уже начал греметь по округе.
Куккору было поручено ликвидировать Рису и его банду любыми путями.
И вот Рудольф узнал, что Рису должен отправиться на переговоры о совместных действиях с главарями других банд. Оперуполномоченный расставил всюду своих людей. Целые сутки пролежал в засаде сам. Рису не появился. Тогда Куккор принял смелое, хотя и несколько опрометчивое решение: он захватит бандита в его логове. Это было опасно, но Рудольф не боялся риска. Он знал, что бандит крайне осторожен, скрывает от сообщников места, где живет, никому не доверяет. В худшем случае вместе с ним могут быть двое-трое приближенных. С ними-то Рудольф справится: силой не обижен, стреляет метко.
Может быть, нетерпение Куккора объяснялось и тем, что вот уже сутки во рту не было маковой росинки. Сколько же можно ждать этого прохвоста?
Говорят: на ловца и зверь бежит. Не успел Рудольф пройти по лесу и километра, как нос к носу столкнулся с Рису, что называется, на узенькой дорожке. Только зверь оказался проворнее ловца. Бандит выпустил очередь из автомата и кинулся в чащу.
В первый момент младший лейтенант не почувствовал боли. Он даже удивился, что какая-то неведомая сила швырнула его на землю. Выхватил пистолет и дважды выстрелил по убегавшему Рису. Целился в ноги: голова бандита была еще нужна, он должен был многое рассказать.
Увидев, что Рису упал, Куккор бросился к нему, навалился всей тяжестью (а весил он тогда более ста килограммов), вырвал из рук бандита автомат, связал Рису его же ремнем. И только тогда ощутил острую, режущую тяжесть в животе. Прикоснулся — ладонь в крови. Сел рядом с задержанным, опираясь на локоть, сжал зубы, чтобы не застонать, сказал нарочито насмешливо:
— Дерьмовый из тебя стрелок, парень! В пяти шагах промазать из автомата, надо же...
Он не хотел, чтобы бандит знал, что ранил его. Достал из кармана папиросную коробку, авторучку:
— Ну, приступим к допросу. Где находится банда, сколько в ней человек, какое вооружение?
Рису угрюмо молчал, лежа на животе.
— А я тебя сейчас, образно говоря, на тот свет отправлю, — спокойно, не повышая голоса, сказал Рудольф. — Имею полное право, чего мне с такой падалью нянчиться...
Этот ленивый, почти равнодушный тон испугал бандита. Если бы Куккор кричал, он, пожалуй, не так бы струсил, решил бы: на пушку берет. Откуда было ему знать, что младший лейтенант просто физически не мог говорить громко, что каждое слово он выдавливал с трудом и болью!
И Рису заговорил. Рудольф старался писать мелко-мелко, чтобы на коробке уместилось как можно больше сведений, ведь бумаги при нем нет. Но рука дрожала, буквы лезли одна на другую. Будто у первоклассника.
Вдруг невдалеке треснул сучок, другой. Рису злорадно усмехнулся:
— Мои парни идут, теперь тебе конец!
— Ты-то что радуешься? Раньше меня мертвецом станешь, да и твоих я пощипаю, образно говоря. Учти: крикнешь — первая пуля тебе...
Он лег, подтянул к себе автомат, отобранный у бандита. Патронов достаточно, только вот темно, не прицелишься. Ничего, он будет держать их на приличном расстоянии. Лишь бы все разом не кинулись...
— Рудольф, где ты? — донесся из-за кустов негромкий голос.
К сердцу Куккора подкатила теплая волна. Это ведь Пиккур, крестьянин-активист.
Отозвался. Крестьянин осторожно подошел, присел на корточки возле Куккора.
— А я принес тебе, как стемнело, перекусить, смотрю — нет и нет. Потом выстрелы услыхал. Вот и пришел. Может, помочь надо?
— Надо, Пиккур. Видишь, бандита захватил. Это Рису. Собственной персоной. Ранил его. — Он понизил голос, чтобы бандит не разобрал слов. — И он меня тоже. Беги в Кюнакула, звони по телефону. Чтобы приехали.
Пиккур торопливо рванул на себе рубаху:
— Давай перевяжу.
— Сначала его, — отстранил крестьянина младший лейтенант. — А то загнется. А мне из него еще много надо выудить, образно говоря.
— Да чтоб я эту сволочь, этого выродка перевязывал! — вскипел Пиккур. — Он кровь нашу лил, пускай подыхает как собака!
— Приказываю перевязать! — Куккор почти выкрикнул это и, не сдержавшись, застонал...
Ночь, казалось, длилась бесконечно. Временами младший лейтенант впадал в полузабытье. По всем расчетам, уже пора бы оперативникам быть здесь. До деревни отсюда восемь километров — полтора часа ходьбы. Дозвониться до города — еще полчаса. И еще час на то, чтобы машина пришла сюда. Что же они не едут так долго?
Помощь прибыла только к восьми часам утра. Оказалось, что Пиккуру долго не давали город: он не знал пароля. Потом догадался позвонить пограничникам и через них сообщить о случившемся.
Рудольф был в сознании, когда приехали товарищи. Только сдав задержанного и протокол допроса, нацарапанный на папиросной коробке, он разрешил уложить себя в машину. И тут же потерял сознание.
Очнулся уже в госпитале, на койке. Не пошевельнуться. Старый врач протянул раскрытую ладонь:
— Твой металл, Рудик, держи на память. Невероятный в моей практике случай! Это же надо — восемь пуль всадили тебе в живот, а ты — живой! Знаешь, что тебя спасло? У тебя был совершенно пустой желудок, будто ты специально постился...
И только тогда Рудольфу вдруг стало страшно. Он подумал, что если бы знал об этих восьми пулях в ту ночь, то нипочем бы не выдержал до утра. Просто лег бы и умер со страха. Ведь даже одной пули в живот, как он слышал, вполне достаточно, чтобы отправить человека в могилу. Выходит, иногда лучше не все знать.
И еще подумал: вот и пополнилась коллекция. Личная, не для всеобщего обозрения. Эти восемь пуль лягут рядом с вырезкой из газеты, в которой гитлеровцы объявляли награду в сто тысяч оккупационных марок за голову Бороды, сиречь Рудольфа Куккора, разведчика-радиста, действовавшего на территории Эстонии...
Цветите, юные! И здоровейте телом!
У вас иная жизнь, у вас другой напев.
А я пойду один к неведомым пределам,
Душой бунтующей навеки присмирев...
Помолчали. Потом собеседник вздохнул:
— Вот так, товарищ майор. День за днем, будни, будни, дела, дела, не успеешь оглянуться — старость, на пенсию, говорят, пора. И душа, как поэт метко сказал, уже навеки присмирела...
И вдруг с необычайной ясностью, точно слова старого учителя осветили всю его жизнь ярким лучом прожектора, Рудольф понял причину своей грусти. Ну конечно же ему просто не хватает сейчас тех больших дел, которыми он жил раньше вот в этих местах. Приехал сюда — и сразу нахлынуло прошлое. Ну и что же, черт возьми, что нет нынче прежних дел, что измельчал враг-преступник? Радоваться надо. Ведь ты сам этого добивался, ты сам работал ради этого. Чего ж ты киснешь?
Он легко поднялся, пригладил ладонью редеющие светлые волосы над высоким лбом, с ласковой усмешкой сказал:
— Нет, дорогой мой учитель. Есенин был неправ! И знаете почему? Ведь молодые живут той жизнью, что мы для них завоевали, поют песни, которым мы их научили. Наши песни, понимаете? Мы в этих ребят вложили, образно говоря, кусочек самих себя. А насчет присмиревшей души есть предложение. Пойдемте-ка, тряхнем стариной, покажем молодым, как плясать умеем!..
Аркадий Эвентов
Даже смерть —
продолжение жизни,
если прожил ты жизнь
достойно,
если падал ты,
не сгибался,
даже смерть —
продолжение жизни.
Я брожу по Могилеву солнечным июньским днем 1966 года. Нет, я не выбираю себе маршрут, отнюдь не стремлюсь очутиться именно там, где происходили события, участниками или очевидцами которых были мои сегодняшние собеседники. Да и зачем мне это делать? Все, о чем я услышал, узнал из архивных документов, вычитал в газетах, оживает на каждом перекрестке улиц, на каждом шагу. И хотя улицы эти, и площади, и набережная Днепра за эти годы преобразились неузнаваемо, эпизоды тех далеких дней июля сорок первого года встают перед мысленным взором столь ярко, словно происходили они вчера.
Вот здесь, вступив в неравный бой с фашистскими парашютистами и диверсантами, пали смертью храбрых, обагрив кровью камни мостовой, начальник отделения милиции Баньковский и милиционер Степанков. А здесь, на посту у кинотеатра «Червоная зорка», уже в последние дни обороны Могилева один из милиционеров (имя его до сих пор так и не удалось установить) был внезапно окружен гитлеровцами. Они задались целью взять его живым и окружили со всех сторон. Уж очень хотелось фашистским офицерам взять в плен хотя бы одного из этих, как они говорили, фанатиков в форме милиционера! Но неизвестный герой разгадал замысел врага и трезво оценил свои возможности. Он подпускал фашистов к себе как можно ближе и стрелял в упор. Так, ни разу не промахнувшись, он разрядил сначала винтовку, которая была при нем, потом наган. Но в револьвере оставил один, последний, патрон для себя. Только мертвым достался советский милиционер врагам...
С высоты городского сада хорошо смотреть па моет через Днепр.
В знойный и грозный полдень, когда фашисты, захватив пригороды Могилева, устремились к Днепру, наши не взорвали мост, хотя обстановка требовала сделать это немедленно. Мы всеми силами удерживали мост в своих руках. Он нужен был на самый крайний случай, чтобы оставить нашим войскам выход из окружения.
По рвущимся к мосту гитлеровцам вели огонь пулеметы с высоты городского парка, именуемого по старинке Валом. Но что это? Почему вдруг в самый разгар боя они замолчали, и вражеские цепи покатились к мосту? Старший автоинспектор могилевской милиции Вольский сразу сообразил, в чем причина: пулеметные расчеты на Валу уничтожены.
Случилось так, что он на автомашине возвращался в управление милиции с опасного задания. Рядом за баранкой сидел милиционер Прокопович — боевой друг Вольского. Когда автомашина инспекции приблизилась к городскому саду, Вольский и Прокопович, не раздумывая, выпрыгнули из нее и, пригибаясь, побежали на Вал. Так и есть: стрелять тут уже было некому: возле пулеметов на развороченной, перепаханной вражеским огнем земле лежали убитые бойцы.
Вольский оказался смелым, метким и расчетливым пулеметчиком. А шофер Прокопович без устали подносил ему патроны. Так они вели огонь более двух часов. Гитлеровцы вынуждены были отойти и залечь. Мост остался в руках наших войск. Но старший автоинспектор заплатил за это своей жизнью. Он погиб как герой, тут же, у пулемета.
Сколько страниц беспримерной доблести советских людей в то горькое, неимоверно тяжкое для нашей Родины лето открылось нам за последние годы! И все же как мало знаем мы о бессмертных подвигах городов и сел — больших и маленьких, что бастионами встали перед стальной лавиной Гитлера в сорок первом году.
Вот и Могилев... Мы в долгу перед светлой памятью его защитников. Крови и жизни своей они не щадили, чтобы здесь, на Днепре, на пересечении железных дорог, Устремленных в глубь страны, сдержать вражескую орду, выиграть для Москвы месяц, неделю, хотя бы один день и час.
После двадцати трех дней обороны
«они оставили город, — свидетельствует Маршал Советского Союза А. И. Еременко, — по приказу своего командира, лишь тогда, когда фронт откатился на добрую сотню километров от белорусского Мадрида, как называли Могилев его доблестные защитники... Совершив, казалось бы, невозможное, защитники Могилева удержали город, огражденный лишь полевыми укреплениями легкого типа, от бешеного натиска бронированной армады основных сил танковой группы Гудериана. И это при условии, что чуть ли не главным средством борьбы с танками были бутылки с горючей жидкостью и связки ручных гранат».
Под впечатлением недавно услышанных рассказов я в волнении замедляю шаги. Очень хочется представить себе, как все было тогда, ранним июльским утром сорок первого года. Не отсюда ли начал свой короткий, но славный путь милицейский батальон Константина Григорьевича Владимирова? Не по этой ли улице, сейчас веселой, оживленной, шел этот батальон?
...Почти непрерывный гул артиллерийской канонады под утро смолк. Напряженную тишину города нарушают лишь окрики часовых. В той стороне, куда идет батальон Владимирова, над деревней Пашково и поселком Гаи, зловеще взвиваются в бледно-серое предрассветное небо осветительные ракеты.
Взвод за взводом, рота за ротой чеканят шаг, держат строгое равнение. Каждый боец знает: на него сейчас с тревогой и надеждой устремлены глаза стариков, женщин и детей. Люди не спят: до сна ли тут, когда враг у ворот города! С надеждой провожают их взгляды четкий строй защитников.
— Товарищ Кутанов, песню! — звучит голос капитана Владимирова.
Оперативный уполномоченный Могилевского областного управления милиции Михаил Кутанов не заставляет себя ждать. Разве ему не понятно, как нужна сейчас песня? Нужна и им самим, отправляющимся в бой. Нужна и тем, кто глядит на них из окон и калиток. И не какая-нибудь, не просто строевая. Звонкий голос запевалы раздается из середины колонны. Старая песня, песня гражданской войны, берет за сердце:
Ты слышишь, товарищ,
Война началася,
Бросай свое дело,
В поход собирайся...
Короткая пауза... Особенно громкая и четкая дробь шагов по мостовой... И вот уже поют все, поют вдохновенно, взволнованно:
Мы смело в бой пойдем
За власть Советов...
Да, они смело шли в бой. В неравный, смертельный бой. Ведь плохо вооруженному батальону предстояло сдержать на подступах к Могилевскому железнодорожному узлу танки фашистов. Бой длился пять суток. Враг у деревни Пашково и поселка Гаи смог прорваться к городу ценой больших потерь, лишь после того, как из двухсот пятидесяти бойцов милицейского батальона осталось в живых девятнадцать, да и те были тяжело ранены.