Вдобавок Извольского не было в стране. Швейцарские врачи делали Ларочке очередную операцию. Слава и Ирина улетели в Цюрих; рабочий день Дениса начинался в девять и оканчивался в пять утра. Остальное уходило на личную жизнь.
В номере было темно и пусто, и едва уловимо пахло Настей, – не ее духами, она ничем, кроме дезодорантов, не пользовалась, а ей самой, – тем неопределимым, но определяющим все ароматом, или скорее даже образом аромата, который и составляет основу влечения мужчины и женщины. Денис почти всегда по этому аромату чувствовал, как давно Настя ушла из комнаты; аромат был совсем свежий. Денис некоторое время стоял в темноте, растерянно сжимая в кармане пальто небольшую коробочку с длинными сверкающими сережками. Потом сел на кровать, чтобы раздеться, прилег на минуту – и заснул.
Проснулся Денис спустя полчаса, вспотев в неудобном уличном пальто и тяжелой обуви. Он не сразу вспомнил, где он и какая следующая встреча; вспомнив же, со вздохом скинул пальто и набрал настин мобильный. Тот был выключен. Денис зевнул, протер глаза и отправился искать Настю.
В зимнем саду на третьем этаже было темно: только горел огонь в камине, да на фоне черного пуленепробиваемого стекла вырисовывалась коротко стриженая женская головка.
– Майя Аркадьевна, – позвал Денис, – вы не видели Настю?
Майя не отозвалась. Денис включил свет. Майя сидела в кресле, а на коленях у нее свернулся пушистый котенок. Майя недовольно моргнула, Денис выключил свет и сел рядом.
– Джек подарил, – сказала Майя в полутьме, показывая на котенка. – Он сделал мне предложение.
Внук американского сенатора Джек Галлахер вел себя безупречно. Он провел полдня в больнице, и ушел оттуда с диагнозом сотрясение мозга средней тяжести и закрытый перелом правой руки. Это был диагноз, который привел бы любого знакомого Денису американца в состояние исступленного сутяжничества. Не то Галлахер. Между ним и Денисом состоялся очень тяжелый разговор, после которого Джек сказал, что не будет жаловаться в милицию. «Нам, как Ахтарскому металлургическому комбинату, было бы гораздо приятней, если бы вы подали заявление на Бельского», – сказал Денис. «А мне неприятно, что в этом заявлении будет фигурировать имя моей будущей жены», – отрезал американец.
– Я вам не рассказывала, что тогда было, ночью? – спросила Майя.
Денис промолчал.
– Степан бил Джека один. Совсем один, – сказала Майя. – Охрана стояла и не вмешивалась. А Джек ничего не мог поделать. А он ведь должен быть сильнее Степана.
С точки зрения Дениса, невелика была доблесть – матерому бандиту навешать по морде молодому сопернику, хотя бы и повыше и потяжелее. А что охрана не вмешивалась, так потому и не вмешивалась, что надобности не было.
– А потом я швырнула в Степана снимками, – сказала Майя, – которые вы мне прислали.
– Какие снимки?
– Степан с проститутками. Совсем недавние.
Денис помолчал.
– Майка, у меня нет технических возможностей снять Степана Бельского на пленку. Снимали те, кто развлекались рядом. Сказать тебе честно – мне совсем не хотелось, чтобы ты ссорилась со Степаном.
– Почему?
– Потому что я отвечаю за безопасность Славки. И пока ты была рядом с Бельским, он бы не стал стрелять в Славку. Даже по просьбе Цоя. Он бы сказал, что бизнес сначала, а женщина потом, но он бы не стал стрелять в Славку. И Цой это понимал. У него был ядерный чемоданчик, а применить его он не мог.
– Он не имел права, – сказал Майя, – он не имел права жить со мной, а спать с какими-то тварями. А меня он был готов убить за то, что я сижу с Джеком в ресторане.
В гостиной повисла тишина. Что Денис мог сказать? Что эта была часть культуры таких людей, как Бельский? Что для них это было естественно, это даже не было изменой? Любовницу – нет, любовницу Бельский бы себе никогда не завел, Денис в этом был уверен. А баня, день рождения… ну, это просто как чистить зубы.
Тот кодекс, по которому жили Бельский и Цой, да и он, Денис Черяга, слишком отличался от того, по которому жили американцы, интеллигенты и советские люди. По этому кодексу Бельским мог спать с проститутками, а Майя не могла поужинать с Джеком. И тут уж ничего не поделаешь. И вряд ли кто-нибудь из родственников Майи или партнеров Бельского заинтересован в том, чтобы помирить этих двоих, а сами они никогда не помирятся.
На столе зазвонил небрежно брошенный Денисом мобильник. Денис надеялся, что это перезванивает Извольский. В мобильнике играла далекая музыка, слышались какие-то голоса, и когда Денис понял, кто это, он быстро вышел в коридор.
Когда Денис закончил разговор и обернулся, позади него стояла Майя..
– Это он?
Денис промолчал.
– Это он?! Возьмите меня с собой!
– Майя, я конечно не могу взять тебя с собой, – сказал Денис.
Когда, спустя десять минут, Денис садился в машину, Майя внезапно сбежала к нему со ступенек.
– Денис, – сказала Майя, – скажите ему… скажите, что у него будет ребенок.
Охранник захлопнул дверцу автомобиля, и тот медленно тронулся вдоль занесенной снегом клумбы. Денис обернулся. Неясный силуэт Майи вырисовывался на фоне светящихся дверей из пуленепробиваемого стекла, и только тут Денис обратил внимание, что на Майе свободное платье, скрывающее талию.
* * *
Спустя десять минут машины Дениса промчались по спящей Успенке и выскочили на Можайское шоссе.
Денис пытался поспать перед встречей, но так и не смог – уж больно поганые мысли лезли в голову.
Конечно, предложение ехать в Кубинку, в час ночи, по безлюдному шоссе, да еще исходящее от Степана Бельского, отдавало близкой мертвечиной. Степан был разумный человек: но какой разумный человек не потеряет голову от того, что делают с его заводом?
Извольский уж на что цивилизованный олигарх, – и тот отдал Черяге не подлежащий двусмысленному толкованию приказ, а ведь Извольский не имел профессионального обыкновения разрешать конфликты снайперским выстрелом, и у Извольского отбирали не небо – мечту всей его жизни, а одного из поставщиков АМК…
«Мерс» Черяги мягко затормозил.
– Ждут, Денис Федорович, – сказал водитель.
На обочине шоссе, под столбиком с цифрой «72», скучали черный «Мерс» и «Лендкрузер». Ни одного человека снаружи не было.
Вслед за машиной Черяги тут же затормозил джип сопровождения, и из него мгновенно высыпали омоновцы с автоматами.
Двери «Мерса» и «Лендкрузера» отворились почти одновременно. Из «Крузера» выскочили ребята в черных кожаных куртках, из «Мерса» вышел Кирилл. Тут уж вылез и Черяга.
– А где Степан? – спросил Черяга.
– Езжай за нами, – ответил Кирилл.
Машины Бельского тронулись и вскоре, набрав скорость, свернули с Можайки. Дорога была узкой и заснеженной, ветви деревьев, груженые свежим снегом, едва не касались крыш автомобилей. Потом сосны пропали, мимо пошла стена военного городка, полуобвалившаяся и исчерченная надписями, со спиралью Бруно поверх.
Черяга ничего не понимал. Это были машины, на которых всегда ездил Степан – но без Степана. Значит, его нет в Москве? Значит, они едут его встречать? И он прилетит в Кубинку?
Черт возьми, но это военный аэродром! И прилететь туда Степан может только на одном – на военной машине, а военная машина может лететь только из одного места – из Черловска! Чего он надеется достичь этим представлением? Отменить вчерашний контракт? Но контракт не отменить, даже если Степан на подлете выпустит по машине Черяги все ракеты, которые можно подвесить под брюхом «Сапсана»! Это-то Степан должен понимать, конвейер не остановишь, – если Бельский возьмется за оружие, любой выстрел, который будет направлен в Черягу ли, в Извольского, разнесет на куски программу «МиГ-Еврофайтер»!
Бельский сам себе подставил подножку. Он залез в такую ситуацию, где стрелять – значило обречь себя на поражение, а других аргументов, кроме стрельбы, Степан Бельский, по сути, не знал.
КПП при аэродроме был тих и пустынен. Солдатик в теплой шинели долго объяснялся с Кириллом и водителем Черяги, потом, боязливо косясь, пропустил вереницу машин.
«Мерс» Черяги покатился по рулежке. Слева стояли засыпанные снегом МиГи, как памятники великому СССР. Справа и вдаль уходила окаймленная синими огнями посадочная полоса, и вдоль нее неторопливо катилась снегоуборочная машина.
Машина Кирилла остановилась возле двухэтажного засыпанного снегом домика со стеклянной крышей. Недалеко от домика, на занесенных рулежках, стояли несколько истребителей. Почти со всех облезла краска, а у одной из «сушек» кабина вместо стеклянного фонаря была забита фанерой. Видимо, это были списанные машины.
Денис и Кирилл обтрясли снег о ступени и вошли внутрь. Первый этаж был гулок и пустынен. Когда Кирилл нащупал выключатель, загорелось не больше трети ламп. Перед ними был длинный коридор, с непременной доской почета на стене и дерматиновыми дверями кабинетов. Чуть подальше болталась полураспахнутая дверь сортира, и из нее несло дерьмом и хлоркой.
Кирилл пинком распахнул одну из дверей и зашел вместе с Денисом внутрь. Это оказался большой и полутемный кабинет, со множеством деревяных столов и поскрипывающим полом.
Около левого окна стояла небольшая деревянная доска, и на ней мелом было накорябано аэродинамическое уравнение и слово из трех букв.
Денис сел за стол поближе к выходу, и Кирилл тоже сел за стол, подальше от Дениса. Охранники обоих разбрелись по кабинету. Несмотря на холод, Денис легко учуял запах пота, исходящий от десятка здоровых немытых тел. За последние три года, в дорогих ресторанах и в офисах с кондиционерами, он почти отвык от этого запаха. Милиционеры из отдела вневедомственной охраны и бандиты с интересом поглядывали друг на друга.
Один из охранников встал, брякнув автоматом, взял тряпку и зачем-то стер слово из трех букв.
Потом у Кирилла зазвонил телефон: он ответил, вскинул глаза на Черягу и вышел в коридор. Денис, подумав, вышел за ним.
Дверь в конце полутемного коридора была раскрыта и вела на второй этаж. Денис пошел вслед за Кириллом и оказался в диспетчерской. В диспетчерской мягко светился новенький компьютер, да по экрану старого радара бежал зеленый луч.
– Должен скоро подлететь, – сказал Кирилл. Передернулся и спросил у диспетчера:
– Полоса мокрая?
– Мокрая. И погода плохая, – ответил диспетчер. – Другие аэродромы уже закрыты.
В луче вспыхнула яркая точка.
– Семьсот пятый, вас вижу, – сказал диспетчер.
– Вас понял. Какая погода? – раздался из динамиков голос Бельского.
– Погода сложная. Нижний край семьдесят метров, видимость один километр, полоса скользкая, схема захода в особых условиях.
– У меня проблемы. Топливо не соответствует расчетному остатку. Мне нужна посадка с ходу.
– Семьсот пятый, садись на запасной.
– Там вообще погоды нет. Буду садиться в Кубинке.
– Семьсот пятый, я могу тебя сажать только по схеме.
– Я зайду по своим данным.
– Семьсот пятый, ты справа глиссады двести метров, дальность сто.
– Понял, – донеслось из динамиков.
Диспетчер снял трубку внутренней связи.
– Михал Петрович, – сказал он, – на подходе семьсот пятый борт. У него проблема с топливом. Хочет посадку с ходу.
Денис подошел к окну. Трехкилометровая посадочная полоса тонула в вязкой ночной мгле. Края ее не было видно вообще. Денис обернулся и увидел, что Кирилл смотрит на него пристальными лягушачьими глазами.
Дверь диспетчерской распахнулась, в нее быстро вошел, вызевывая остатки сна, толстый усатый полковник, видимо, руководитель полетов, и с ним двое штатских.
– Это какой семьсот пятый? – недовольно спросил полковник.
– «Сапсан», – ответили ему.
– Е! А кто пилот?
– Бельский.
– Семьсот пятый, – заговорил диспетчер, – ты справа глиссады восемьдесят метров, выше четыре километра, ты выше глиссады, семьсот пятый.
– Я знаю.
– Какой у тебя остаток топлива?
– Двести килограмм.
Диспетчерская заполнялась народом, как надувной шарик воздухом. Было даже удивительно, откуда нашлось столько человек на ночном безлюдном аэродроме.
– Семьсот пятый, – снова сказал диспетчер, – ты справа глиссады тридцать метров, выше четыре километра, как понял? Ты выше четыре километра.
– Понял.
– Почему он не снижается? – спросил Денис.
– Топливо бережет, – ответил один из присутствующих, видимо пилот. – У этой машины аварийный остаток полторы тонны.
– Сколько ему до посадки? – это был хриплый голос Кирилла.
– Минуты три.
– Семьсот пятый, – заговорил диспетчер, – дальность семьдесят, ты выше глиссады на четыре километра.
– Понял. Приступаю к энергичному снижению. Остаток топлива сто двадцать килограмм.
– Семьсот пятый, остаток ниже расчетного. Принимай решение сам. Зона катапультирования – азимут двадцать градусов, удаление тридцать пять.
– Я буду сажать машину.
Денис оглянулся. В комнате было уже человек двадцать. Руководитель полетов был весь белый.
– Семьсот пятый, до дальнего привода десять километров. Ты выше глиссады один километр.
– Понял. Выше один километр.
– Семьсот пятый, ты на дальнем приводе. Ты на глиссаде. Какой остаток топлива?
– Килограмм двадцать будет.
– Проходишь ближний привод. Ты на глиссаде. Как топливо?
– Топливо ноль. Обороты авторотации падают. Шасси выпускаю аварийно.
– Он не дотянет до полосы, – сказал кто-то у плеча Дениса.
– Выполняю посадку, – раздался спокойный голос пилота.
– Срочно на ближний привод! Пожарку и тягач! – заорал кто-то в телефон.
– Семьсот пятый, как слышите, семьсот пятый!
В эфире стояла мертвая тишина.
«МиГ-1-48 „Сапсан“ не дотянул до бетона около пятисот метров. Он рухнул на поле в районе ближнего привода. Вертикальная скорость самолета составляла двенадцать метров в секунду. Удар был такой силы, что стойки шасси пробили крылья.
Изломанный самолет промчался по полю около ста метров и нырнул носом в глубокую канаву, змеившуюся вдоль служебной бетонки. Правая стойка шасси с грохотом отломилась, самолет грянулся крылом о бетонку, проскользил еще метр и замер, запутавшись в бетонных плитах и собственных металлических внутренностях. За ним медленно, как гигантский гриб-дождевик, опадал желтый тормозной парашют.
Машины Черяги домчались до места катастрофы спустя пять минут после приземления. Кирилл и пожарка успели раньше.
Когда Черяга выскочил из машины, он увидел, что пилот лежит на снегу возле искалеченной машины. Скорее всего, он сам выбрался из кабины. Около него, на коленях, стоял Кирилл и пытался делать ему искусственное дыхание. «Жив, черт возьми! Жив», – изумленно промелькнуло у Черяги. Он не знал, радоваться или огорчаться.
Кирилл выпрямился на мгновение, и Черяга увидел над летным комбинезоном лицо Степана. Оно было все залито кровью. Глаза вылезли из орбит. Потом веки Бельского дернулись, губы шевельнулись.
– Са… – сказал Степан, глядя на Дениса, – сам…
Глаза его закрылись. Черяга взял пилота за запястье, пытаясь нащупать пульс. Он не нащупал не только пульс. Он не нащупал костей.
– Бесполезно, – сказал кто-то над ухом. – У них вертикальная скорость составляла не меньше десяти метров в секунду. Техника может выдержать, а человек – нет.
Кирилл не слышал этих слов. Он сидел над пилотом и пытался делать ему искуственное дыхание.
– Все прочь от машины, – орал какой-то пожарный, – все прочь!
Из «скорой помощи» вылез врач и тоже попытался нащупать пульс.
– Перестань, парень, – сказал врач, – он уже мертв.
Кирилл продолжал делать искусственное дыхание. Его люди и охрана Черяги стояли вокруг. Никому не хотелось отрывать Кирилла от трупа. Слишком был высок риск получить пулю в башку.
– Слышишь, ему ничем не поможешь, – повторил врач.
Кирилл поднял голову. В свете фар и всполохов «синеглазок» его зрачки страшно сверкали. Он посмотрел сначала на врача, потом на Дениса.
– А ты что тут делаешь? – сказал он Черяге.
Черяга продолжал стоять неподвижно. Кирилл внезапно выхватил пистолет. Все окружающие попятились.