Получив аванс, Мастер с любезной улыбкой сообщил, что он, конечно же, человек на редкость порядочный, и нимало не сомневается в редкостной порядочности как Заказчика, так и Посредника, однако его друг, Подмастерье, человек, который любит его как брата, проявил неоправданную подозрительность (извините уж такое проявление дружеских чувств), и на всякий случай сделал аудио и видеозапись предыдущей беседы.
Ах, не верите? Ну вот, копия аудиокассеты, копия видио. Смотрите, слушайте и наслаждайтесь. А оригиналы, как вы сами понимаете, спрятаны у Подмастерья, очень далеко, и извлечь их оттуда нет никакой возможности. Вот, копии–то с трудом удалось выклянчить.
То есть схема задействована не просто, а очень просто: если со мной, Мастером на все руки и ноги, что–нибудь случится, то цепь замкнется, брызнут синие искры короткого замыкания — и все, сгорит вся ваше цепочка Заказчик—Посредник–Исполнитель—Жертва. Он, Исполнитель, киллер, Мастер то есть — как бы предохранитель. Не хотите пожара в собственном доме — следите, чтобы предохранитель не сгорел.
Ну, поподробней?
Можно и поподробней:
С РОУП не хотите ли сознаться?
А с господином Пономаревым?
С господином Ериным?
С господином Степашиным?
Господин Степашин, говорят, бывший пожарник, так что пожар от неисправной электропроводки для него — не проблема.
Ну, не хотите, как хотите… Я тоже, понимаете ли, не хочу этого. Стало быть, наши «хочу» и «не хочу» целиком и полностью совпадают. Да, тогда берегите меня, чтобы пылинка с неба не упала! Да, и вот еще что: деньги мне ваши наличные не надо… Да, да, угадали: очень хорошая республика. Там есть отделение этого банка, я точно знаю. Переведите их на имя Брайна Р., будьте так любезны. А заодно, в качестве прощального презента — купите авиабилет… нет, не на это имя, на мое настоящее. С визой я сам разберусь.
— …нет, не боюсь… Для этого ты у меня есть, — улыбнулся Мастер. — Кассеты у тебя?
Подмастерье кивнул.
— Ага.
С собой возьми.
— …?
— Ну, так надежней… А теперь давай немного посидим, а потом — в ресторан, отметим прощание с Родиной–мамой, и — в «Шереметьево‑2»…
Посидели.
Повспоминали былое — Афганистан, Баку, Вильнюс. Хорошее было время…
— Ну, а теперь в ресторан?
— Ага.
— В самый роскошный… Расходы, конечно же, беру на себя… Как говорят ребята из Солнечногорска — «проставляю дружбану». Так, кажется?..
Сидя в ресторане, Подмастерье леденел под пристальным взглядом Мастера — что, опять не ту вилку взял? Не в той руке нож держу?
Пошли бы лучше в забегаловку, вмазали бы по водочке, пивом зашлифовали–класс!
— Вилку, вилку–то в правой руке кто держит! — злобно шипел Мастер, — как не стыдно… Боже, что за страна!
Расплатившись и небрежно бросив официанту сто долларов на чай, киллер поднялся со своего места и, улыбнувшись, спросил:
— Кассеты — у тебя?
Подмастерье помахал дипломатом.
— Тут они…
— Смотри, не потеряй…
— Ну, как можно…
Когда проскочили кольцевую дорогу, Мастер вновь поинтересовался:
— Не забыл дипломат–то?
Подмастерье пожал плечами — что–то на Мастера это не похоже…
Не доверяет, что ли?
Скривился обиженно:
— Да что ты… До старческого склероза мне еще далеко…
— Дай сюда.
— Дипломат на заднем сидении.
Взял дипломат, щелкнул позолоченными замочками, достал кассеты, осмотрел и обратно сунул.
— С собой хочешь взять?
Мастер сделал вид, что не расслышал вопроса.
А впереди уже замаячила стеклянная коробка аэровокзала. Все, прощай Родина — Мать…
Подмастерье припарковал машину, провел коллегу в вестибюль.
— Ну что — будем прощаться, — печально улыбнулся Мастер.
Младший коллега горестно вздохнул.
— Да… Спасибо тебе, ты мне как брат… Ты был для меня больше, чем брат…
Они обнялись, и Мастер, коснувшись щетинистой щеки друга, заметил, что она мокра — от слез, неужели?..
Улыбнувшись, Мастер произнес:
— Да, у меня ведь с собой ствол…
— Боишься через таможню нести?
— Да нет, я ведь через дипломатическую, как всегда… Просто тебе на память хочу отдать. Подарок. Он чистый, нестрелянный… Ни в одной картотеке не стоит, я его когда–то в Лoc—Анжелосе купил…
— Спасибо, братан, — прочувственно ответил Подмастерье, — за все тебе спасибо… Я тебя никогда не забуду — ни тебя, ни того, что ты сделал для меня…
Мастер огляделся по сторонам.
— Зараза, людей слишком много… А вон и милиционер стоит.
— Боишься?
— Да. Не хочется перед самым отъездом на такой ерунде попадаться. Представляешь, как глупо бы выглядело? — он улыбнулся. — Давай на минутку в туалет пройдем, там и отдам незаметно.
— Ну, хорошо…
— Ты ведь мне тоже, как брат, — сдержанно–растроганно произнес Мастер, — если бы ты меня не подстраховал с теми кассетами, может быть, и не пришлось бы сейчас улетать…
— Кстати, а кассеты? — спросил Подмастерье, — что — не оставишь мне?..
Но старший коллега, быстро развернувшись, уже направлялся в туалет, и младшему ничего не оставалось, как последовать за ним…
Подмастерье вошел в кафельный предбанник туалета первым, Мастер — за ним, и потому младший коллега никак не мог видеть, как отбывающий в Латинскую Америку навинчивает на ствол глушитель…
Через несколько минут Мастер, поправляя сбившийся воротник плаща, прошел в фойе.
— Говорил ведь тебе, — негромко прошептал он, — говорил ведь, что вижу надо держать в левой руке, а нож — в правой… Так до самой смерти и не научился… А еще культурным хотел стать…
Таможенные и паспортные формальности для человека, следующего через дипломатическую стойку — не проблема. А дальше — серебристая громада «Боинга», уютное место в бизнес–классе, у иллюминатора, улыбчивая, приветливая стюардесса, разносящая разноцветные алкогольные напитки…
Салон был почти пуст — туристический сезон еще не наступил, челноки, мотающиеся в островно–банановую республику за нехитрым товаром, куда–то исчезли: слава Богу, ни одного соотечественника. Да и не всем по карману бизнес–класс — экономический немного попроще, но — дешево.
Соседей рядом не было, и Мастер, осмотревшись на дремавших пассажиров, осторожно достал из дипломата с позолоченными застежками револьвер (он лежал рядом с кассетами), извлек отстрелянную гильзу, повертел её в руках, сунул в карман.
«Вращайте барабан»…
Хорошее занятие, можно и повращать. Впрочем, при выстреле он сам крутится. Кольт — вообще хорошая машинка, если оригинальная, американская….
Свинтил глушитель, положил отдельно и, вернув барабан в исходное положение, несколько раз задумчиво крутанул его по часовой стрелке…
«Вращайте барабан, ваш ход… Есть такая буква!..» 50 очков
Так: сейчас главное закрыть входную дверь, на все замки закрыть и никому не открывать — ни в коем случае и не под каким предлогом. Звонок? Можно отключить, нет, лучше всего — перерезать, взять ножик и перерезать, да, вообще к чертовой матери перерезать, чтобы не раздражал и не провоцировал в душе страх…
Сел.
Закурил.
Отдышался.
Успокоился.
Нож? Где нож, зараза, ведь только что видел его, сука куда он делся ведь без ножа нельзя перерезать проводки два цветных таких проводка «плюс» и «минус» а ничего они изолентой замотаны можно просто оторвать вот только встать на табуретку черт где же ага вот она теперь главное осторожно чтобы ножками не шаркать по полу потому что соседи внизу сразу же поймут что он решил звонок отсоединить и обо всем догадаются и тогда обязательно позвонят в милицию и приедут сюда к нему арестовывать и расстреливать ведь уже ищут наверняка уже ищут человек был известный убийцу такого не могут не искать…
Оторвал проводки трясущимися руками, снял корпус звонка, повертел, выбросил в мусорное ведро.
Докурил сигарету — вон, фильтр уже тлеет.
Прислушался: вроде, все тихо; лифт не гудит, к двери не подходят, звонить не пытаются.
Хотя — что им звонок? Поймут, хреновы гуманисты в мышиной униформе, что звонок просто не работает, постучатся в двери — громко, размеренно, официально…
Отчетливое дуновение страха преследовало неотступно; как ночной кладбищенский ветерок, гуляющий средь заброшенных крестов и памятников, страх тихо шевелило волосы, зловонным пузырем надувало рубашку: это был самый ужасный из всех разновидностей страхов…
Страхов, как и змей бывает в природе великое множество:
Гадюка, которая беспощадно жалит перед тем, как ты одиноко ложишься в кровать; и пусть дверь заперта, но все равно в голове мысль — а вдруг… узнают, вдруг зайдет кто–нибудь, вдруг из–за стены подслушают, приложив к бетонной перегородке стаканчик, вдруг в окошко из соседнего дома любопытные до зрелищ соседи подсмотрят?
Узорчатый полоз, показывающее раздвоенный, как голова державного русского орла–мутанта, язычок; подползает в самой обыденной ситуации, например — когда перед тобой неожиданно появляется мент поганый, тупой лимитчик, омоновец с цветными шевронами, с толстой дубинкой, и требует документы — не чеченец ли ты?
Очковая змея, декан факультета; этот страх обнажает ядовитые зубы внезапно, исподтишка — когда видишь на стенде свою фамилию: зачем? что надо?
Эфы, кобры, медянки, гюрзы — так и кишат.
Но этот страх, самый кошмарный — королевский питон, боа констриктор: он не прячется, не шипит, даже не жалит, он просто наваливается и душит своим масляным, чешуйчатым телом, всей мощью мускулов, а потом заглатывает тебя целиком, как глупого кролика; и нет уже силы кричать, сопротивляться, страшный канат сплющил кадык, мерно, как метроном, раскачивается хвост, он давит тебя все уверенней и сильней, не пошевелиться, будто бы попал в застывший гипс, и чувствуешь постепенно, что тело твое постепенно превращается в мешок толченых ракушек…
Короче — сплошь аспиды коварные, твари земноводные.
Не человек, а какой–то ходячий террариум.
Альфред Хичкок, Вий, Фредди Крюгер, Босх, чеченцы. ОМОН, вызов в деканат, насмешки однокурсников, кровожадные пролетарии с микрарайонов, копошащийся клубок склизких злобных анаконд, и все, все, самое страшное, что только можно себе представить — одновременно.
Такой вот коктейль.
Тьфу!..
Точно: обостренная мания преследования. Клинический случай.
Пусть его называют ненормальным, помешанным, пусть дорогие однокурснички считают, что он живет в какой–то выдуманной реальности, пусть за глаза называют Маньяком.
Он ведь не глухой, слышит и знает…
А вот с этим…
Ведь так все хорошо было задумано, и исполнено хорошо, ведь не задержали его ни на улице, хотя выстрелы наверняка были слышны во дворе, ни в машине, хотя гнал, как сумасшедший, ведь сумел он незаметно выбросить пистолет в Москву–реку, никто и машину не остановил, добрался благополучно до дома — живой и невредимый! И никому в голову не придет что такое мог совершить маньяк…
Маньяк?
Ну, прекрасно — Маньяк так Маньяк. И ничего предрассудительного в этом нет.
Маньяк — человек, обуянный манией, человек, одержимый какой–то одной глобальной идеей.
Что в этом плохого?
Зато не такой, как они…
Ну, хорошо, пусть считают его маньяком — он воспримет это только как комплимент.
Хорошо: Маньяк так Маньяк.
И звучит–то загадочно и по–своему благородно, с оттенком невольного устрашения окружающих (американские видики, небось, все смотрят): просто «дурак» — стертое бытовой ругательство; «псих» — слишком уж по–медицински, с оттенком бессмысленного буйства; ну — «кретин», «дебил», «имбицил», «даун», «идиот»…
Да, великий и могучий — национальная гордость великороссов: сколько экстенционального, но в то же время — и интенционального!
Маньяком его считали если не все, то очень многие: часто люди, непонятные окружающим, вызывают ответное раздражение и потому — вполне справедливое озлобление, особенно у молодых, особенно у студентов.
Если тебе двадцать один, если ты постоянно во всем подчеркиваешь свое непонятно в чем превосходство; если регулярно не ходишь в студенческую общагу и не трахаешь сисястых висложопых первокурсниц, провинциальных девочек в народном стиле, наконец–то дорвавшихся после восемнадцати летней опеки папы–мамы до свободы; если не рассказываешь потом, как волшебно были пьяны с Ирой из 810–й, как замечательно Вероника из 717–й умеет брать в рот; если во время заурядной бытовой пьянки после сдачи очередного семестра способен моментально нажраться до поросячьего визга и, схватив бутылку, по–хулигански разбить её о стол, потрясая осколочным горлышком: «Всех щас, бля, покоцаю, я — психопат!..», то понятие, взятое из «Большой Медицинской Энциклопедии» — как нельзя кстати.
Маньяк.
Он и сам свыкся с мыслью, что — немного того, или не того, и уже особо не обижался, если замечал боковым зрением, что у него за спиной выразительно крутят пальцем у виска — мол, он ведь ненормальный; если слышал рядом зловеще–испуганный шепоток: «Тихо, тихо, потом, потом, а то он щас… покоцает… тс–с–с… Маньяк.»
А чего, собственно, обижаться на вас, господа сокурснички?
Ненормальный — не соответствующий норме, не такой, как все остальные. Норма — быть «как все». А хотеть быть таким, «как все» может желать только существо с воображением ящерицы, серой мыши — то есть вас.
Вы — обыкновенные серые мыши, и на Маньяка никогда не потянете.
И вообще: не курс, а цирк на Цветном бульваре: бабы, все, как одна — патологические бляди, с необычайно развитыми вторичными половыми признаками (по общему мнению, регулярно подтверждаемом в перерывах между лекциями гиперсексуальными однокурсниками — и первичными тоже); мужики — или живая иллюстрация к массовому мелкобуржуазному каталогу «Otto», так, дешевенькая попса, или — крутые мальчики, обедающие в «Континентале» и ужинающие в «Арлекино», куда приезжают с роскошным телками на роскошных папиных 730–х BMW и 9000–х Saab’ax последних моделей.
Есть, впрочем, несколько жадных до знаний провинциалов, мудаков–Ломоносовых, собственных Платонов и быстрых разумом Невтонов, пришедших в Москву с катомками за плечами, но это — вообще не люди. Так — мусор.
Да, правда еще присутствует небольшая горстка «интеллектуалов» точней — обыкновенных снобов, мнящих себя таковыми.
Ну, типажи и архетипы настолько узнаваемы и банальны, что даже поддаются классификации:
1) философы–эстеты: Флоренский, Бердяев, церковь Воскресения Славущего, Шмелев, Набоков, Антониони, Бергман, «Битлз», Бах Иоганн Себастьян, «Прима», чай без сахара, но зато с «мусором», (отсутствие возможностей диктует потребности), крепкий портвейн, живут сдачей стеклотары.
2) художники–прозаики–поэты: агни–йога, Рерих, «Кинг Кримсон», Брайн Ино, Штогхаузен, Меламед, Дом Кино, «авангард», «Беломор», кофе в забегаловках, «травка», заветная мечта свалить за бугор (непонятно, что они там делать будут); живут перепродажей анаши однокурсникам и мелкооптовой торговлей на вещевом рынке.
3) «отмороженные»: оргии, «братки», скандалы, хэппенинги, драки, «Нирвана», групповухи со всем, что шевелится, пьет все, что горит, курит все, что дымится, а чем живут — неизвестно.
Первую категорию Маньяк откровенно презирал; вторую — ненавидел, а к третьей относился так, как, наверное, относился Миклуха — Маклай к туземцам, попав на их остров, Terra inkognita — с брезгливым сочувствием.
Но все равно: их — и обляденевших народных девочек, и крутых мальчиков из дипломатических семей на папиных лимузинах, и эстетствующих полудурков много, они похожи, как неотличимо похожи друг на друга волоски на лобке, а он — эксклюзив, штучный экземпляр, тонкая ручная работа по единственному проекту, пусть и маньяк, но в мире другого такого нет: как собор Василия Блаженного, создателей которого царь Всея Руси Иван Васильевич приказал ослепить, чтобы ничего подобного больше нигде не создавали; или, еще лучше — как пронзительно–алый миллионерский Ferrari, собранный по спецзаказу князя Гримальди (чертежи выкуплены и уничтожены)…