— Товарищ лейтенант!..
— А потом увезут тебя в место, где нет ни змей, ни экстен… экстен… экзенстенсоциализма. Там только имбицилы тихие по койкам сидят и дрочат, дрочат, дрочат. Удроты …вы. Щас позвоню…
Маньяк уже был в заведении, которое сулил ему товарищ лейтенант: первый раз он не поступил в родную Alma Mater, и пришлось ему, чтобы в армию не пойти, закосить. Почти по классику: «Ярбух унд психоаналитик». Бухгалтер Берлага косит осенний призыв.
А косил он на заветную «статью», освобождающую от знакомства с АК, БМП и БТР по толстому–толстому учебнику для медицинских вузов (во всяком случае, убеждал в этом других). Когда забирали по «скорой», брыкался, царапался, кусался, визжал, рыдал, стонал, ругался, как пьяный пролетарий…
Буйный — да?
Это, коллеги, уважаемый ученый консилиум, обыкновенный шизофренический бред, подробно описан в соответствующей научной литературе, сейчас, дорогой, сперва в укрутку, парашютным стропом, а потом закатаем тебе полну жопу сульфазинчка, и будешь ходить потом по палате, изо рта тухлыми яйцами нести будет на сто километров, и ничего не будет хотеться.
Ага, уже ничего не хочется?
Как — совсем–совсем ничего?
Вкус к жизни потерян?
Вот как?
Безвозвратно?
Этот случай тоже описан, уважаемые коллеги. Это называется типичным маньякально–депрессивным психозом. МДП сокращенно. Тяжело, но излечимо. Сейчас мы тебе, дорогой пациент, инсулинчику полну жопу закатаем, чтобы радость к жизни восстановить, шок тебе такой небольшой сделаем…
Бр–р–р…
И вспоминать не хочется.
Хуже, чем все змеи мира…
Рука с сосисочными пальцами легла на телефонную трубку, но в последний момент товарищ лейтенант почему–то передумал — пожалел, наверное.
Ничто человеческое и им, стало быть, не чуждо, в том числе и жалость к павшим…
Ухмыльнулся желтозубо:
— Вот что: вали–ка ты отсюда. И помни мою доброту. Понял?
— Почти беззвучно, одними губами:
— Понял…
— И больше чтобы мне на глаза не попадался, под ногами не путался. Понял?
— Понял, товарищ лейтенант…
— А если еще раз придешь такие заявления делать, то… Понял?..
Сел за руль, завел двигатель, закурил.
Идиоты, ничего не скажешь.
М–да.
Идиоты.
Менты поганые.
Поехал по городу, неспеша так. Машин, кстати, как кажется, даже меньше стало. Наверное, сидят теперь люди перед телевизорами, смотрят самое главное известие в их жизни, тоскуют о павшем герое голубого экрана…
И никто не знает, что это сделал он.
Остановился у киоска, купил свежий номер газетки, развернул…
«Гроб с телом… для прощания… «Останкино»… доступ…»
Два фотоснимка: «фотороботы подозреваемых в убийстве Владислава Листьева. Каждый опознавший их может позвонить по телефону…»
Ага.
Не верите, что это я убил?
Ну–ну…
Очередь желавших «попрощаться с телом» растянулась где–то на два километра — почти до гостиницы «Космос». Точно за бесплатной колбасой: тошнотворная сомкнутость, безразмерная, все время растущая злобная змея, каждая клеточка которой остро ненавидит каждую предыдущую: «гражданин, вас тут не стояло», «а я за тем, в черном кожаном пальто занимал, а он отошел куда–то», когда придет, тогда и встанете куда он пошел а вон за киоск поссать наверное иди и ищи и ссы вместе с ним но я пока тут постою смотрите граждане еще один нахал к нам пристраивается не пускайте потому что так до вечера не попадем…
Тьфу!..
Точно — серые мыши.
Знали бы они, чьих рук это тело, чье эго теперь радуется, в ладоши плещет…
Остановил машину, вышел, закурил, и в этот момент явственно понял, ощутил: что надо сделать, какого кролика отнести на съедение туда, своему удаву, питону, в потайную комнату.
Сунул ключи в карман, глазами нашел телефонный автомат.
Тетка какая–то с лицом глупой морской свинки деловито бубнит в трубку:
— Я тут к Листьеву в «Останкино» очередь заняла, не волнуйся, быстро движется, не волнуйся, скоро посмотрю, я ведь его и живого ни разу не видела, не волнуйся, что задерживаюсь, потом еще по магазинам пробегусь и — домой… А ты к Сашке зайди, он мне тридцать тысяч должен, у жены его возьмешь, если у самого не будет, а еще посмотри, какую они люстру шикарную в Турции купили… А еще — представляешь? я сегодня где–то в метро кошелек потеряла, кажется, на «Таганской», там двадцать пять с половиной тысяч, денег нет, так что ты зайди обязательно…
О, существа подопытные!
Все, свалила наконец.
Темнеет — скорей, скорей…
Взял трубку, набрал номер, известный каждому с раннего детства:
«Алло? Отделение милиции? Тут вот очередь к телу усопшего, на первом этаже телецентра неизвестные злоумышленники заложили страшной силы взрывное устройство… Поторапливайтесь, потому что неровен час — взорвется…»
Ну–ну…
Ой, что теперь бу–удет!
Сидя в машине, Маньяк с тихим удовольствием наблюдал, как в очереди набухает сперва тихое недоумение, медленно переходящее в раздражение, в злобу, а затем шепоток такой зловещий проходит, до ушей доносится, слух ласкает необычайно:
— …мафия!..
— …организованная преступность!..
— …чеченцы!..
— …боевики Дудаева!..
— …уже тут?..
— …еще нет, это мафия, точно вам говорю!..
— … откуда знаете?
— …так ведь и по телевизору передавали, по «Осган– . кино»!..
— …так ведь теперь только портрет передают…
— …еще раньше!..
— …когда?
— …все время!
— …что?
— …взрыв!..
— …где?..
— …да тут!..
— …что вы говорите?..
— …страшной силы!..
— …вся Москва на воздух, в преисподнюю, не то что «Останкино»!
— …как вы сказали?..
— …взрыв!..
— …не может быть!..
— …кошмар какойй–то!..
— …чеченская провокация!..
— …во всем коммунисты виноваты! Семьдесят лет страну…
— …нет, это мафия, мстит, значит, всем честным людям!..
— …да нет же, правда!..
— …ну, не дают людям удовольствие получить!.. Так хотел на это «Поле чудес» попасть!..
— …я специально из Нижневартовска прилетела посмотреть…
— …у меня дома дети малые…
— …не может быть…
— …а как там у вас, в Нижневартовске?..
— …на воздух!..
— …точно, вон и милиционер ходит и всех разгоняет…
Шла очередь, двигалась себе быстро, скользила змея по грязным лужам и — остановилась, будто бы там впереди, у самого входа в «Останкино» — противотанковый ров, бетонные надолбы, дзоты и доты, линия Маннергейма, минное поле.
И все.
Очередь размыло, точно в очень ускоренной видеозаписи мертвая змея разлагается, сперва — слазит кожа, обнажая мягкие ткани, внутренности гниют быстро, они и так уже по лур аз ложились… И — ничего нет, даже скелет — и тот в пыль, в труху, в прах рассыпался. Только где–то дальше стоят, кучкуются несмело, опасливо так на «Останкино» посматривают…
Ну, понятно?
Понятно теперь, что его эго — не ваши мозги подопытных животных?
Бойтесь, бойтесь, подопытные серые мыши, прячьтесь по магазинам…
Он долго смотрел на разлагающуюся змею очереди, довольно улыбался.
В уголках губ медленно, белой бритвенной пеной закипала слюна.
Неожиданно ощутил, что внизу живота что–то намокло, впиталось в трусы.
О–о–о…
Судорожным жестом расстегнул замок–молнию, приспустил штаны, достал, сжал кулаком…
Тетка — та самая морская свинка, что только что звонила домой, оторопело озирнулась в его сторону, побледнела, вскрикнула:
— Ой!…
Рывком рванул дверку машины, тяжело плюхнулся на сидение.
Руль, зараза, мешает, но ничего страшного можно ведь и на соседнее пересесть только быстро быстро там ведь руля нет ничего не помешает скорей скорей наслаждение эго которое живет где–то в дальней заветной комнате комната точно Запретный Город в Пекине никому туда нельзя только ему одному императору и Бруту одновременно оно прожорливое и ненасытное как питон ему надо скармливать кроликов и чем больше чем жирней кролики тем лучше потому что…
Ш–ш–ш…
Успел–таки кончить.
Вытер горячую мокрую ладонь о сидение, поднял голову — нет уже морской свинки.
Ушла.
Убежала.
Куда бежишь, дура? Думаешь, я тебя стесняюсь? Или … никогда не видела?
Испугалась, наверное, умчалась свои двадцать пять с половиной тысяч искать на станцию «Таганскую» или же люстру пошла смотреть, пока саперы взрывное устройство не найдут и не обезопасят, чтобы соболезнующие и просто любопытные могли узреть тело невинно убиенного Цезаря…
Знала бы ты, кому обязана…
Ш–ш–ш…
Что такое?
А–а–а, змея подколодная сзади выползла. Наверное, под сидением пряталась. И когда же она успела в салон забраться? Скорей всего тогда, когда он в милиции тупым лимитчикам показания давал, заявление писал, с дураком–старлеем объяснялся…
Ш–ш–ш…
Заползла на сидение, быстро–быстро высовывая раздвоенный язычок, сдавливает горло, извивается, гадина, лицо лижег…
Ласкает, или… ужалить хочет?
— Ш–ш–ш…
Конечно, ужалить.
Или задушить.
Эго должно было произойти, рано или поздно должно было случиться. Как и то, что он совершил.
— Кыш, кыш, подколодня, уползай!..
Не слышит.
Говорят, что многие змеи вообще глухи — не восприимчивы к голосу.
К–к–кыш…
А воздуха все меньше, все меньше, и кадык под подбородком уже угрожающе хрустит, язык вываливается, лицо багровеет…
Все, конец тебе, Марк Юний Брут.
Все было бессмысленно.
Не надо было совершать этого. Так никто ничего и не узнал. Правильно — есть у матушки–природы такая вот западня, хитрая ловушка для маньяков: чем больше наслаждение ты хочешь получить от жизни, тем больше боли тебе придется испытать, тем больше пережить неприятного. Или «до», или «после». Закон компенсации, так сказать. Тоска после акта все равно наступает, хочешь ты того или нет. Физиология, чистой воды физиология. Тебе же вот не повезло вдвойне: и «до», и «после». Ты думал, рассчитывал, что сперва будет страшная мука, и ты пережил её, но зато потом — понятно, наступит райское наслаждение…
А потом, на самом деле это вот скользкое пресмыкающееся выползло из заветной комнаты — и…
— Ш–ш–ш…
«Сектор «Приз»!..»
Чем старше становится человек, тем консервативней его взгляды; тем он ограниченней. Конечно же, приобретенный опыт — хорошо, очень хорошо, но, приобретая одно, всегда теряешь другое, а именно — нетрадиционность подхода к жизни и широту взглядов.
Банкир понимал это лучше многих других — наверное, еще с тех пор, когда был не банкиром, а обыкновенным режиссером, театральным деятелем. Жизненный опыт неизбежен, также, как и вытекающий из него консерватизм, и появление его закономерно. Но консерватизм заземляет, опускает вниз и, по законам физики и оптики, заслоняет новые горизонты — что, впрочем, тоже неизбежно.
Но нет правил без исключений, нет яда без противоядия, и Банкир, как ему самому, во всяком случае, показалось, нашел способ борьбы с собственным консерватизмом: переносить частные и, особенно — общие закономерности из одной сферы, порой самой неожиданной, в другую. И, надо сказать, не без успеха…
Например — карты. Обыкновенная пикетная, или малая колода для классического преферанса, четыре масти, тридцать две карты.
Картинки, циферки, символы, но, если вдуматься — очень показательная микромодель мира. Строгая иерархия в цветах, в мастях, в их старшинстве: трефи старше пик, но младше бубей и червей. Четыре масти — как четыре стороны света. Строгая арифметическая последовательность (хоть в большой колоде, хоть в обычной, на тридцать шесть карт, хоть в пикетной): семь, восемь, девять, но после десяти карты имеют уже не скучную нумерацию, а собственные имена: валет, король, дама, туз…
Есть еще, правда, и непредсказуемый джокер, но не во всех играх.
Каждая карта рубашкой вверх — загадка, как и человек: пока не раскрыл, неясно, что из себя представляет. Может блефовать, прикидываясь козырным тузом, а на самом–то деле — рядовая семерка или восьмерка. Переверни — сразу видишь и его суть, и цену, и то, как можно использовать с пользой для себя и с ущербом для партнера.
Наверное, именно потому и не любят карты почти все церкви, все религии мира, называя колоду «библией дьявола»; слишком очевидные аналогии — вместе все карты или все люди, когда собраны в колоду, или в общество, могут служить исходным материалом для какой угодно игры: от пролетарского «дурачка» до аристократического преферанса, от зэковских «очка» или «храпа» до старомодного пасьянса или классического цыганского гадания.
Банкир любит игры, построенной не столько на глупом везении, сколько на умении просчитывать несколько ходов вперед — прежде всего за партнера. Правда, и колоду можно подтасовать, сделать крапленой, но он, Банкир, никогда не играет в подобные игры. Преферанс — игра для джентльменов, и тут, в Великобритании, в Лондоне, чувствуешь это как нигде…
Если взять на вооружение принцип того же классического преферанса, принцип ценностности карт в их строгой иерархии, закономерности числовых, парных и непарных сочетаний и предугадывания последовательности ходов партнера — как раз и получится то самое противоядие против собственного, неизбежного к сожалению, консерватизма…
Банкир очень, подчеркнуто улыбчив, со всеми — с партнерами, с журналистами, с конкурентами; всегда, даже когда у него не все в порядке. Высокий еврейский лоб, элегантные очки–капельки, рельефные морщины, идущие к уголкам рта, постоянно в напряжении — улыбка!
Точно английский джентльмен с рекламы подтяжек или лезвий для бритья.
А вот улыбаться–то особо и нечему — вести с Родины одна другой печальней…
Играли, как правило, втроем: он, Банкир то есть, его секретарь (в котором Банкир небезосновательно подозревал агента тех самых структур, из–за которых он и вынужден был перебраться в Англию — временно, как он сам рассчитывал; мосты–то не сожжены, и слава Богу!) и еще один — из торгпредства — лицо вроде бы нейтральное.
Классический преферанс — «сочинка», столь любимый в московских театральных кругах шестидесятых–семидесятых: вист полуответственный, мизер перебивается девятью пик, шесть пик — обычная игра, не «Сталинград», пуля большая — до пятидесяти…
Пуля была отложена почти с начала года — не было времени собраться втроем, — то он, Банкир по горло занят, то у Торгпреда какие–то свои дела, то секретарь непонятно куда отлучается.
Пуля была отложена при приблизительном равенстве набранных очков.
Торгпред тасовал карты, а Банкир, просматривая записи, вздыхал: времени для желанного выигрыша оставалось не так уже и много — по крайней мере, куда меньше, чем он рассчитывал в прошлом году…
…все началось именно в прошлом году.
В начале зимы на офис фирмы совершен налет: охрана, которую он, Банкир, в свое время за немалые деньги купил и которой так гордился, бывшие кагэбисты, были буквально сметены нападавшими.
Конечно, ничего не взяли, конечно, перестрелок и обычного в русских разборках моря крови не было — нападали–то не для того, чтобы разграбить, а чтобы просто — попугать…
Был шум, был эффект, был огромный резонанс, и в столице, да и не только в столице, впервые заговорили о нешуточном противостоянии «Банкир плюс Градоначальник» против…
Разумеется, можно было бы возбудить уголовное дело, можно было бы примерно, образцово–показательно покарать, чтобы впредь неповадно было, тем более, что верхушка московских МВД, ФСК и Прокуратуры — свои люди (тогда еще были своими), если бы не одно обстоятельство: предводитель, главарь нападавших имел звание и должность не люберецкого или калининградского рэкетира, ни Аль Капонэ или Диллинджера, был одним из начальников службы охраны самого главного человека страны, имел должность и звание Главного Телохранителя и, судя по всему, этот налет был если и не санкционирован то, во всяком случае, осуществлен с молчаливого согласия Президента.