Она все равно его любила — любила, любит и будет любить — всегда.
Все равно.
Нет в мире ничего хуже, чем районный центр, особенно, если ты не родилась в этом самом райцентре, если не знаешь местных нравов, не умеешь вникать а хитросплетения внутришкольных интриг, если близких существ у тебя тут — твоя Лучшая Подруга, с которой ты приехала сюда по распределению (мединститут, участковый врач–педиатр), ну — и этот самый телефон, друг любезный, надежный поверенный всех сердечных тайм.
В любом районном городке проблема номер один ~ свободное время. То есть как его убить. Особенно, если ты родилась в областном центре, далеко отсюда, если училась в самой Москве (а вы думали!), если надеялась на что–то лучшее (а лучшее для девушки из провинции, конечно же — выйти замуж за москвича, с пропиской), если за время учебы у тебя не было ни одной тройки, если ты за пять лет не пропустила ни одной лекции, ни одного семинара (честно–честно, ни одного!), если втайне надеялась, что тебя оставят…
И тут — такой вот удар судьбы, распределение: езжай–ка ты, милая, в город Z., сто сорок километров по железнодорожной линии от Москвы, поднимай местную культуру, облагораживай нравы. Вон, на карте, за моей спиной… Да нет, не это, это муха посидела, но точка приблизительно такого же размера. Не была там ни разу? Ну, ничего страшного в этом нет: всем когда– нибудь приходится начинать с нуля. Вот, в наше время, после войны, например, вообще в землянках жили. А насчет столичной жизни ты эти глупости оставь, оставь: тут и другие найдутся…
Город Z., конечно же, далеко не столица, даже не родной областной центр, но — дисциплина превыше всего: ты молодой специалист, и должна отработать положенные тебе три года, тут, в райцентре Z., тем более, что администрация дает тебе прекрасную однокомнатную служебную малосемейку, да еще с телефоном — на то время, что ты тут работаешь, разумеется. Скажи спасибо еще. Другие вон по общежитиям всю жизнь мыкаются.
Потом, правда, распределения отменили, можно было бы, конечно, уехать отсюда, но — куда?
Девушка–то Она слабая, беззащитная, в штормовых волнах жизненных реалий. Без мужчины теперь тяжело, а теперь и не выплывешь, волны–то вон какие — баллов по семь, а то и восемь…
И куда, куда, скажите мне, ехать?
Домой?
Так там таких как Она, хоть пруд пруди, и мест нет: педагоги после Гнесинского института и МГУ на рынке шмотками торгуют, или в Турцию челноками мотаются; не от хорошей, стало быть, жизни.
Да и жить негде: родители старые до сих пор в коммуналке ютятся. Ну, замуж надо будет, а если у мужа квартиры нет, что тогда?
Так что придется тут оставаться, наверное. И что — – привыкла уже, ко вешу человек привыкает…
Ехала Она в общеобразовательную школу «с художественным уклоном», а оказалась в художественном лицее: просто на августовском педсовете директор сказал, что пришла бумага. из облоно — срочно переделать школу в лицей.
Художественный лицей! Престижно! Звучит! Гордо звучит! Чтобы молодые выпускники не уезжали отсюда в столицу, пополняя ряды бомжей, проституток, праздношатающихся, лимитчиков и рэкетиров а после лицея оставались бы на малой родине, в родном райцентре: вакантных мест на автобазе, в райпо, в ремонтномонтажном управлении, на стройке, в леспромохозе — уйма, работать, сами понимаете, некому…
А потом художественный лицей–все–таки не общеобразовательная школа, пусть и «с уклоном»: звучит как–то поблагородней. Пушкин учился в Лицее, Кюхельбекер, Пущин, Горчаков, Одоевский… Ну, вся слава России, весь её цвет, короче говоря.
Помните, как там у Лермонтова Михаила Юрьевича:
Все те же мы: нам целый мир чужбина;
Отечество нам Царское Село.
и вообще:
Старик Державин нас приметил,
И в гроб сходя, благословил.
Ах, это Тютчев? Ну, все равно, мысль хорошая.
Так что, товарищи педагоги — культуру и искусство нужно нести в массы. Кто это там говорил: «Искусство принадлежит народу»? Ну, неважно, кто говорил, важно, что слова хорошие, своевременнные такие слова.
А потому, товарищ, господин то есть, преподаватель по. физике, ваши педчасы мы урежем, потому что надо укрупнить блоки занятий по музыке, танцам и рисованию.
И по алгебре, по геометрии тоже. Деньги считать все умеют, а больше и не надо.
И вообще — вот сетка педагогических часов. Пришла вместе с распоряжением о переделке из облоно. Прошу всех заинтересованных ознакомиться.
Возражений нет? По лицам вижу, что нет. Сознательные товарищи, очень хорошо. Вопросы есть? Тоже нет. Вот и прекрасно. А теперь — за станки, товарищи, по классам то есть…
Мысли–то о лицее, культуре и искусстве, конечно, хорошие, но, только, от этого как–то не легче: хоть Академию Наук тут открой, хоть филиал Оксфорда, Гарварда, а все равно — райцентр, пятьдесят тысяч душ. Ну, пришла ты с работы — и что?
Полторы ставки, больше не дают.
Как время убить?
А ничего, можно и тут выкрутиться: приготовила чего–нибудь вкусненького; душевно так, с толком пообедала, позвонила по три раза всем, кому надо и не надо (и бывшим подругам по институту в разные города тоже; правда, почти половина зарплаты уходит на оплату междугородних счетов, но все равно).
Вот зачем телефон–то нужен в райцентре!
Но, тем не менее — для девушки со столичным образованием, для симпатичной девушки пусть и двадцати восьми лет, которая рассчитывала в жизни на большее, а получила — вот это (симпатичные девушки всегда рассчитывают на больше, чем реально могут получить), для нее, такой милой, такой умницы, такой хозяйственной, такой душевной, такой… ну, словом — такой, самой–самой — перспектива, в общем–то нерадостная.
Точней — полное отсутствие всяких перспектив.
А потом — ей двадцать восемь. Уже двадцать восемь. Время–то летит, летит… Оглянуться, не успеешь, как зима катит в глаза. И что — в ДК бегать, на вечера «для тех, кому за тридцать?»
Там что — пьяницы местные стоят, икают, все такие грязные, потные, липкие, соляркой от них так и несет, им, алкашам несчастным, только бы выпить за чужой счет… За её то есть…
Да разве это мужчины?!
А дальше?
Дальше–то что?
А дальше — телевизор вот еще есть, обычный вечерний наркотик. Спасибо Лучшей Подруге, на то она и лучшая: надоумила купить, когда еще деньги были. Теперь уже не смогла бы. Вот и проблема свободного времени решена. Очень, кстати–то говоря, животрепещущая проблема в райцентре.
Ну, а по телевизору…
Кому–кому, как не ей знать, что же там по телевизору!
«Богатые тоже плачут», «Марианна», «Просто Мария», «Эдера», «Дикая Роза», «Санта—Барбара».
«Нет, вы знаете, Мейсон что в прошлой серии Джулии сказал? А потом Си Си Кепвелл, ну, это отец его, богатый такой, жениться надумал — представляете, опять на Софи! Да, самое главное: Мейсон сейчас женится на Виктории, а у нее будет ребенок от Круза, а Джулия ждет ребенка от него, от Мейсона. Боже, какая драма! Как? Неужели не смотрите? Ну, тогда Роза Гарсия, Дикая, стало быть, Роза: вот дура–то, ей Рикардо Линарес, такой мужчина, такие подарки делает, а она их выбрасывает… Гордая. Платья там разные шикарные выбрасывает, кроссовки. Совсем она какая–то… Ну, не Дикая, а одичавшая — совсем ненормальная. Дурочка какая–то. И вообще–балда. Что — тоже не смотрите? А еще мните себя культурными и интеллигентными людьми, постыдились бы, как можно!»
Недалекие люди любят подсматривать в незашторенные окна и замочные скважины, чтобы сравнить чужую жизнь со своей собственной, попереживать, всплакнуть, дать совет, если поймут, конечно…
Но главного нет, главного–то эти сериалы не дают: прямого соучастия, сопричастности к чарующему, захватывающему действу:
«Вот, была бы я на месте Джулии Уэйнрайт, я бы себя с этим Мейсоном не так бы вела, я бы ему сказала: «Так, Мейсон...» — Мягкая она очень…»
А посоучаствовать, как выясняется, можно и в другом, и это куда реальней, чем оказаться на месте несчастной Джулии Уэйнрайт:
«Вот недавно «Поле Чудес» появилось, смотрите? И этот, как там его — из «Взгляда», молодой такой и красивый, с усами, ведет… Ну, сами знаете, о ком речь. Да, Листьев его фамилия, так ведь говорят, что туда можно и попасть, на это «Поле Чудес»… Да нет, там не переодетые телевизионщики, не актеры всех этих простых людей играют — это же видно, так не сыграешь, живые ведь люди. А призы–то какие, призы! А подарки! Да, посмотрите как–нибудь… Огромное удовольствие, честное слово!»
Короче говоря:
«Если бы я там оказалась, я бы все эти буквы отгадала в два счета: раз, два».
И — полная сопричастность к волшебному, почти сказочному и фантастическому миру, миру дорогих подарков от богатых спонсоров, общества обходительного джентльмена — красавца–телеведущего, слепящего сияния софитов в студии.
И — известность: на всю страну известность! — не на какой–то там райцентр с пятьюдесятью тысячами!
Неизменно превосходный результат.
И задумалась Она, и родила в голове дерзновенную мысль…
Лучшая Подруга выслушала дерзновенную мысль со здоровым скепсисом: мол, куда нам, со свиным рылом в калашный ряд!
Она (разговаривали, разумеется, по телефону) переложила трубку в другую руку и — обиженно так:
— Но ведь други–ие…
— Что?
— Участвуют… С живым Листьевым говорят, подарки там разные, ну, и все такое…
— Ну и что?
— А если попробовать?
— Попробуй.
Вкрадчиво:
— Я вот знаю, туда надо сперва кроссворд составить и отправить…
— Откуда знаешь?
— Листьев сам говорил: условия в журнале «Телевидение и радио»…
— Ну, давай, давай… — мол, дерзай, любезная, надежды юношей питают. И девушек, стало быть, тоже.
И трубку положила — ну, стервоза! А еще — лучшая подруга называется…
Кроссворд составлялся долго и мучительно: хотя и тему–то выбрала родную, близкую, музыкальную, пяти курсов просветительского института оказалось явно недостаточно; хотя и ни одной лекции не пропустила, ни одного семинара, но где же столько слов набрать!
Где, скажите мне, где?!
Лучшая Подруга сочувствовала, сопереживала — наверное, никак не меньше, чем сопереживала Мейсону после смерти Мери.
— Ты зачем его составляешь?
— Ну, по условиям…
— Дура ты, дура… Сидишь, мучишься.
Несмело так:
— А что?
— Надо взять какой–нибудь старый журнал, срисовать оттуда — и всех делов–то!
Она — обиженно:
— Не могу я людей обманывать…
— Каких?
— Ну, таких, как тот, ведущий… Листьев. Он ведь такой добрый, такой честный… И лицо у него… Такое… Такое открытое! Вон, когда «Взгляд» вел, так всех подряд и честил…
— Тебя что ли никто не обманывал в жизни?
— Обманывали, но я не хочу.
— Почему не хочешь?
— Обману, а потом возьмет да раскроется… Эти телевизионщики — знаешь, какие они ушлые? Знаешь, какие умные? Все знают. А потом на всю страну ославит: мол, живет в районном центре Z. такая–то такая–то, и прислала она кроссворд, который взяла из журнала такого–то за 1968 год… Позору потом не оберешься, выгонят с работы… И запись в трудовую сделают.
Посидела Лучшая Подруга, повздыхала:
— Как знаешь. И вообще, не тем ты, дорогая моя занимаешься: тебе надо думать, как мужика какого–нибудь заарканить, ведь годы–то идут…
Лучшая Подруга в плане «заарканить» была в более выигрышном положении: её жених, точней, пока еще не жених — как говорят в их райцентре, хахаль (но об этом — тс–с–с, никому ни слова! Между нами — девочками), был военным, героем–танкисгом, капитаном, и не просто капитаном, не просто танкистом, не просто героем, а героем, еще недавно служившим в Западной группе войск, в бывшей ГСВГ. Группе советских войск в Германии.
Приехал (перевели по международным соглашениям в местный гарнизон) весь такой из себя: машина заграничная, видик, дойчмарки из кармана торчат… Валюта! А шмотки какие, а аппаратура!
И при всех этих огромных достоинствах — еще и неженатый!
Блеск!
Ну, правда очень любит неразведенный спирт, а после спирта — ругатся очень любит, «ду бист швайн» [21], говорит, а «их бин русиш официер» [22], мол; но потом, если только ему не перечить, то утром тише воды — ниже травы, бормочет только: «их виль биир» [23]…
Но, как говорит Лучшая Подруга, у каждого свои недостатки.
Подытожила:
— Так что думай, родная, не о глупостях, а о будущем… Смотри, двадцать пять (тогда ей было еще двадцать пять — о, молодость, о, благословенное время!) — это тебе не шуточки!
И закралась тогда в голову другая мысль, еще дерзновенней первой — а что, если…
Ну, чем она, собственно, хуже других?
Когда Лучшая Подруга ушла, поднялась из–за стола, посмотрела в зеркало — большое такое зеркало, почти во весь рост, в прихожей висит, как раз напротив телефонной полочки.
Ножки — стройные, грудь — красивая грудь, полная, гордо так возвышается, второго размера по бюстгальтеру, и, что главное — сама держится, даже лифчика не надо. Лицо–миловидное, нежное такое, родинка вон черненькая под нижней губой, очень даже миленько.
Чем хуже других?
Двадцать пять? Ну и что, что двадцать пять? Люди– то и в сорок выходят…
Почему бы и нет?
Вон, последняя жена у Вознесенского — тоже из какой–то глухомани, сама читала. Повезло же девке…
Подняла трубку, набрала номерок: не пришла еще Лучшая Подруга. Наверное, в поликлинику к себе пошла, или по вызовам к детишкам больным.
Нет, пока что не стоит делиться, не стоит говорить… Всегда так бывает — расскажешь, а потом не сбудется. Вот когда все получится — если получится, конечно, — тогда они все рты поразевают.
И Лучшая Подруга со своим героем–танкистом на иномарке — от зависти же лопнет, точно вам говорю!
Кроссворд, давшийся ценой систематических пропусков педсоветов и страшной головной боли, был закончен только через месяц, и, конечно, первым же делом представлен на суд Лучшей Подруге.
Та, просмотрев, только плечами передернула — мол, я в музыке ничего не понимаю.
— А Гендель — кто это?
Наверное, для приличия поинтересовалась — ведь понятно, столько работала, столько старалась, нельзя же совсем ничего не спросить!..
— Композитор такой был немецкий в восемнадцатом веке — оратории писал…
— А–а–а… Ну–ну. И теперь что?
— Ну, отправлю туда… И ждать буду, пока он мне не ответит.
— Ну–ну. Ответит. Много там таких…
Однако — не была бы она лучшей подругой! — надоумила:
— Знаешь, там ведь столько претенденток будет, — подумав, предположила Лучшая Подруга, — и все кроссворды на бумаге пришлют…
— Ну да, — Она растерянно посмотрела на собеседницу, — а что ты предлагаешь?
— Ну, надо бы на чем–нибудь таком… Нетрадиционном, что ли.
Поджав губы:
— Не понимаю.
— Ну, чтобы не как у других. Вот мой (это она о своем танкисте так говорила) наверняка бы на листе брони нарисовал… Или на снаряде…
— На фортепианной деке, что ли, паяльником выжечь? Так ведь ни паяльника у меня нет, ни своего инструмента, а за казенный, если в классе взять, завхоз потом голову оторвет… Не говоря уже о завучихе…
— Нет, ты ведь женщина, у тебя должен быть женский подход, — втолковывала Лучшая Подруга.
— А как это?
— Как, как… Подумай.
Думала долго.
«Что–нибудь такое нетрадиционное» — а как это?
«Женский подход».