— Хорошо, — все так же механически повторил Функционер, — приму…
Он осторожно выдавил таблетку и, не запивая её, проглотил.
— Вам это поможет, обязательно поможет.
— Спасибо.
— Ну, всего хорошего, — Невзрачный незаметно кивнул резиновому сейфу — тот отошел от двери. — Не буду задерживать.
Хозяин мягко улыбнулся в ответ и откровенно скосил глаза в сторону остававшегося на столе атташе–кейса.
— До свидания…
Действительно, сразу после таблетки Функционер почувствовал не только облегчение, но и настойчивые позывы кишечника.
Фу–у–у, наконец–то, какое счастье! Если вдуматься — как мало человеку надо для счастья! Уверенность в том, что ты — трезвый и глубокомыслящий, что ты не зря прожил свою жизнь, что на старости лет у тебя есть что собирать и что подводить…
Ну, и отсутствие таких неприятностей, которые испытывает он, Функционер то есть — особенно по утрам.
Но главное–то — главное это чемодан денег. А теперь, к закату дня, похоже на то, решены сразу две глобальные проблемы: стул… Ну и это.
Функционер закрыл дверь и, взяв атташе–кейс в руку, зашел в туалет.
Приспустил штаны, уселся и с необычайным приятным для уха шумом, уже подзабытым, быстро и обильно испражнился.
Нет, все–таки — как мало надо человеку для счастья!
Регулярный стул… Репутация… Глубокомыслие…
Ну, склонность к абстракциям. Ну, и то, что тут в дипломате лежит.
Банальненькое такое, конечно же, умозаключение, но — верное. Все банальности верны, все верное банально. Аксиома.
Осторожно положил атгаше–кейс на голые голубовато–прозрачные колени с обвисшей старческой кожей, щелкнул замочками…
Ну, сейчас самое лучшее занятие — пересчитать, сколько же туг.
А действительно — каков итог, каковы плоды, под чем подвести черту?
Функционер медлил, медлил, сознательно оттягивал приятный момент…
Неожиданно в мозгу замаячила мысль, уже посещавшая его сегодня, до визита Невзрачного, философская и глубокая, трезвая, и на удивление абстрактная — как все его сегодняшние мысли.
Почти все.
И мысль эта показалась настолько глубокой, так захватила его, что он с удовольствием еще раз прошептал её вслух:
— Смерть — единственное, что еще не удалось опошлить людям…
После чего одновременно щелкнул замочками атташе–кейса…
Это было последнее его умозаключение: слепяще–белый взрыв оглушил его, с давлением в сотни атмосфер вжал в стену, размазал по нежно–кремовой матовой поверхности, растворил, распылил, втирая в побелку потолка, в правильные кафельные прямоугольники…
Если пожилой и пусть даже на редкость трезвый человек живет в пятикомнатной двухсотметровой квартире в центре Москвы совершенно один, то, сколь значительную функцию он не выполнял бы в Государстве, его смерть не станет известной в тот же день…
Произойдет это только после того, как у соседей снизу «у туалете» потечет потлок; после того, как будет вызван сантехник, который определит, что наверху что–то случилось; после того, как спустя многократно повторяемое «тара–рам, тара–рам, тара–рам, там» из сороковой симфонии Вольфганга Амадея Моцарта участковый милиционер в присутствии двух обязательных понятых выломает дверь и, после поисков по всем двумястам метрам квартиры хозяина — а точней то, что от него осталось наконец найдут в туалете.
Но это будет уже не хозяин: обезображенный обрубок туловища с засохшей кровью, с впившимися с дряблое старческое тело осколками унитаза и кафеля, с намертво присохшими к испражнениям, сероватому студенистому мозгу и коричневым кровяным ошметкам стодолларовыми банкнотами, которые последующая экспертиза признает фальшивыми, с раскроенным черепом, на который приглашенные с улицы понятые будут смотреть с подсознательным любопытством, переходящим в брезгливый ужас, в блевотное отвращение, — сколь бы трезвые и глубокие умозаключения не рождались в нем еще несколько дней назад…
«Слово!.. Слово!..»
Телохранитель вежлив, улыбчив и интеллигентен — чтобы не сказать застенчив. Генерал (недавно высочайшим указом произвели), но почти никогда не появляется на людях в кителе и в лампасах — зачем себя афишировать? Ведь и так все знают, кто он такой и каков его удельный вес тут, в Кремле, знают без формы, без кителя. Что — обязательно слышать в спину полуиспуганное: «Посмотрите, как он нравится Президенту! Посмотрите, в какой он форме!»?.. Для его роли вполне достаточно костюма — хорошего, темного, консервативного, двубортного; страсть к таким костюмам он подсознательно перенял у своего уважаемого врага и конкурента, у Аналитика.
Жаль, что зрение хорошее — иначе бы, как и тот, обязательно носил очки в тонкой золотой оправе. Очки на редкость облагораживают; если человек носит очки, значит, у него не в порядке зрение, испортил за чтением книг…
А потом очки — не форма, даже с красными генеральскими лампасами; собеседник–то не на ноги смотрит, а в лицо…
Телохранителю нельзя выделяться, нельзя, имея реноме человека, «близкого», «влиятельного» и «вхожего», портить его страстью к показной дешевке, тем более, что клички, слова то есть, прилипают намертво, и чем обидней они, тем мертвее прилипают: если обозвали вас однажды «мерседесом» за пристрастие к дорогам и роскошным автомобилям, то считайте, это пожизненно. Будьте хоть трижды Героем Советского Союза, хоть четырежды Верховным Главнокомандующим — так и умрете, так и закопают вас «мерседесом». Наверное, когда грохнут злые чечены (а грохнут, рано или поздно грохнут, как пить дать), то и к Новодевичьему повезут вас на катафалке — «мерседесе»; и в надгробной будут говорить не по имени отчеству, а только — «Паша».
Впрочем — какой из вас, дорогой, Верховный Главнокомандующий! Главный, кто верхами командует что ли? Верхами, то есть самым верхом нынче командует не маршал, а…
Если в свое время служили вы в полку охраны Кремля прапорщиком, то потом хоть вы всеми верхами мира командуйте — все равно будут называть вас грубо и по–армейски — «куском».
Ну, и «мерседес», и «кусок» — слова, которые звучат обидно. Очень даже обидно звучат такие определения относительно высокопоставленных лиц Государства.
Слова — вообще очень обидная вещь, словами можно обидеть куда более остро, чем делами; по крайней мере тут, в России.
А вот «телохранитель» — ничего, нормально звучит слово, очень даже достойно: «хранитель тела». То есть тот, в обязанности которого входит охрана тела самого главного человека.
И вообще — хорошее слово: у народонаселения вызывает в памяти множество достойных страха и уважения ассоциаций и параллелей; от классического голливудского фильма, популярного несколько лет назад, до люберецких и солнцевских мальчиков, ныне промышляющих охраной тел бизнесменов, депутатов и бандитов что, по сути, в современных условиях одно и то же.
Хотя, если честно, кроме тела, там уже и охранять–то нечего… Начальство в кулуарах иногда так его и называет — «тело».
Но об этом — тс–с–с! — никому ни слова. Государственная тайна.
Иначе поблекнет, потускнеет, сотрется загадочное и внушительное слово — Телохранитель, которое светит не собственным светом, а отраженным; так луна блестит за счет света солнца.
Телохранитель должен быть интеллигентным, улыбчивым и предельно незаметным, и ездить не на роскошном «мерседесе», а на обыкновенной черной «волге» ж– как все нормальные люди. Тем более, что тело, которое он охраняет, кажется, именно этого и хочет: незаметности и скромности ну, и само собой — надежности, исполнительности и умения быстро принимать решения; на то ему и поручено самим телом себя и охранять.
Наверное, право тело, иначе нельзя, да и есть такой закон: чем грубей тот, кого охраняешь, тем интеллигентней должен быть тот, кто охраняет.
По контрасту.
А если быть до конца честным и откровенным, то не тело это себе внушило, а Главный Телохранитель — телу: он давно уже заслонил собой то, что собственно, идолжен хранить: на одном из последних прилюдных появлений, при церемонии открытия Малого театра. Главный Телохранитель сидел уже не позади тела, как и положено по кремлевскому протоколу, а рядом; все остальные — дальше.
Не произвольно же они там места занимали, кто первым придет, туда и сядет!..
Так что теперь главенство Главного Телохранителя над тем, что он должен хранить, окончательно узаконено и запротоколировано.
Но тоже — культурен, интеллигентен, обходителен и учтив.
Говорят, что в свое время в Ватикане чем тупей и развращенней был Папа, тем с большим тщанием подбирал он швейцарцев для своей охраны, то же самое и в Версале делали бесчисленные Людовики. Были, правда, исключения, тут, в Кремле, вроде Ивана Васильевича Грозного и его опричников — тех самых, которые сурово и жестоко наказали Калашникова, не изобретателя популярного автомата, а купца, но исключения, впрочем, подтверждающие правило, а правило обще и едино: охранник, папский гвардеец, швейцарец короля, телохранитель Президента должен быть интеллигентным, как врач–гинеколог и незаметным, как солдат до присяги (Самый Главный, впрочем, может дослужиться и до кардинала, а эта должность видная).
И тогда все будет замечательно, и тело будет довольно. Видимо, подсознательная тяга к прекрасному, к недоступному.
Тело без души — неодушевленное, не может такое тело существовать само по себе.
А душа у него — он, Телохранитель, и его высокое начальство…
Поднявшись из–за стола, Телохранитель подошел к окну и приподнял жалюзи: мелко моросящий дождик, слякоть, темно–бурый кирпич древнего Кремля… Говорят, раньше эти стены были белыми, только потом потемнели. Наверное, от пролитой тут, в Кремле крови.
Кабинет Телохранителя, расположенный в 14 корпусе Кремля, там, где совсем недавно размещалось 9–е Управление КГБ, знаменитая и престижная «девятка», выгодно отличался от других кремлевских кабинетов: прежде всего обилием книг. Два стеллажа, заставленные томами — все, что хочешь, вся мудрость мира.
И телефоны…
К сожалению.
Да.
Многие, в том числе и начальство Телохранителя, уверены: нет ничего лучше, чем телефон. Особенно, телефон, по которому говорят депутаты парламента, члены правительства, влиятельные бизнесмены и популярные журналисты. А говорят они, как совершенно точно известно Телохранителю и его начальству, тому же Куску или Главному, обо многом: не только о природе, погоде и новых покупках коттеджей, участков, собольих шуб да лимузинов, но и о…
Впрочем, теперь говорят уже меньше: боятся. Его, Телохранителя то есть, боятся. И правильно, между прочим делают.
Глядя на хирургически блестящие плоскости многочисленных телефонных аппаратов. Телохранитель поче– му–то вспомнил собственное же сравнение с интеллигентным гинекологом и усмехнулся.
Каждое сравнение хромает, но тут — точней и не скажешь.
Эрозии общественных настроений, связанные с чеченским кровотечением, и выпадения отдельных структур в этой связи. Как следствие, наступление преждевременного климакса — и очень некстати, потому что через год — выборы президента.
Россия — огромная рыхлая баба, раз в положенный срок исправно должна рождать себе престолонаследника, Президента, собственного же хозяина, царя, императора.
Конституция у нее такая.
Иногда, правда, случается, что она, как Кронос из древней мифологии, пожирает своих детей. В русской истории прецедентов — уйма. Но хуже всего внеплановая беременность: Россия–то — баба влюбчивая, — непредсказуемая и капризная, как какая–нибудь тетя Клава, продавщица в вино–водочном магазине районного центра Z, откуда, кстати, сам Телохранитель родом; не понравишься–вообще дверь магазина не откроет, ни за какие деньги, понравишься — и в долг отпустит, и стаканчик одолжит, и даже домой пригласит,,. Все зависит от того, какое слово ты ей скажешь. А коли домой, то и в постельку, и…
Приголубит, пригреет, и переспит она с тобой; если только слово ей в любовных играх нашептывать будешь. Тут ведь всегда так в России: делам не верили, верили только словам.
Как справедливо писал в начале века один классик: «…тут поймут все, что выражено логично, просто и без иностранных слов. Но не поверят ничему, что просто и понятно. Тут убивали докторов в оспенные и холерные эпидемии, устраивали картофельные бунты, били кольями землемеров. Изобретите завтра самое верное, ясное как палец, но только не чудесное средство — и вас сожгут же послезавтра. Но шепните, только шепните на ухо только одно словечко: «золотая грамота!», или: «антихрист!», или: «объявился!», все равно, кто…»
Да, прав классик — главное слово. Классики — они ведь потому и классики, что всегда правы.
И услышит она слово, и наступит у России–матушки внеплановая беременность, потому что если кто–нибудь тете Клаве понравится, если молвит ей ласковое — то, которое она, страдалица, ждет не дождется, тут уж никакие спирали не помогут, никакие таблетки противозачаточные, и залетит она, и разродится президентом, царем, императором — да не тем, которого ждали. И тогда — пиши–процало. Было нечто похожее несколько лет назад в Бразилии, когда великий футболист ди Насименто, более известный как Пеле, захотел стать Президентом. С трудом отговорили, прервали внеплановую беременность…
А если бы не прервали?
Что тогда?
Все, что хочешь; нет ничего более страшного, чем непредсказуемость, особенно–туг, в России; еще хуже в Бразилии…
А потому–телефон, телефон, и еще раз телефон.
Да, нет ничего лучше, чем телефон, по которому переговаривается российская элита, и знаете почему? Прослушать можно такой телефон–чем он и хорош… И не только, кстати, прослушать, и не только телефон, и не только…
Откройте для себя…
Подсматривающие устройства! — и вы увидите, как выглядит российская элита!..
Подслушивающие устройства! — и вы услышите, какие звуки издает российская элита!..
Детекторы лжи! — и вы проникнитесь духом российской элиты!..
А вот это как раз нежелательно — * дух–то у нее… м–м–м, не хочется говорить, про дух–то.
Впрочем, это и без телефона всем хорошо известно: несколько народных избранников целиком и полностью находятся на содержании более чем известной частной фирмы — вон, по телевизору едва ли не каждый день рекламу крутят, и проталкивает, лоббирует, как теперь принято говорить, её интересы; другие фирмы, объединив усилия, скупили целую депутатскую фракцию, еще одна мощная финансовая группа, группа весьма известного и влиятельного Банкира — совершенно определенно! — намерена финансировать будущую предвыборную кампанию Градоначальника.
И все друг другу врут — наверное, уже ни один детектор лжи зашкалило, списать пришлось: фирма — депутатам, фракция — тем, кто её купил, Банкир –— Градоначальнику, а все вместе…
Но все эти в качестве кандидатов в любовники переборчивой России, вряд ли понравятся: как и тетя Клава из вино–водочного в районном центре Z., она не любит ни политиков (изменщики они!), ни тем более крутых бизнесменов (дали б автомат — рука б не дрогнула! Кровопийцы, кровь народную сосут!..)
Теперь ей может понравится только такой…
Культурный, в меру интеллигентный, показательнопорядочный, не связанный ни с обманщиками–полити– ками, ни с кровопийцам и–бизнесменами.
Молодой.
Красивый.
Обаятельный.
Улыбчивый.
Знающий.
Слово.
А поэтому конфеденциальные сведения, слова то есть, полученные техническим путем (кроме телефонов, снимается, разумеется, вся информация и из множества компьютерных сетей) сортируются по важности и ценности и поступают сразу же в две параллельные структуры: в Аналитическую службу Президента, Аналитику, и в Информационную службу –— столь же огромный аппарат, куда Главному Телохранителю и Куску удалось собрать лучшие кадры из службы внешней разведки, ГРУ, ФСК и Прокуратуры.
Информационная служба более оперативна, в отличие от Аналитической в ее ведении не находится долговременное прогнозирование. Между Аналитиком и Телохранителем разница примерно такая же, как между профессором–теоретиком и хирургом–практиком. Но в ведении хирурга–практика–не менее, а может быть — и более серьезные вещи: тетю Клаву надо научить, чтобы с тем, с кем надо нагуляла, роженицу подготовить, консультации провести, антисептику соблюсти, роды принять…