Свидетель - Лаврова Ольга

Ольга Лаврова, Александр Лавров

Был апрель, похожий на май, и только пожилые люди по инерции еще носили демисезоны.

За апрельскую теплынь май, как водится, отомстит ненастьем. Но пока Москва переживала приступ «джинсофрении», которая начала в ту пору захватывать и среднее поко­ление – в лице нечиновных его представителей.

Теряли свою обязательность гал­стуки, поскольку воцарялись «водо­лазки». Хирела торговля гутали­ном – расцветала торговля кедами. (Слова «кроссовки» еще не слыха­ли, что экономило массу трудовых рублей).

Итак, апрель притворялся маем, время клонилось к вечеру. Из Конто­ры по благоустройству и озелене­нию тройками, как бомбардировщи­ки, появлялись жаждущие мужички и устремлялись через улицу в «Гаст­роном». Другой точкой притяжения для мужчин был табачный ларек неподалеку от троллейбусной остановки; вот-вот он грозил закрыться.

Между ларьком и остановкой прохаживалась юная, стройная, миловидная, большеглазая блондинка с ду­рацкой, но модной прической. Прическа и каблучки при­бавляли ей росту, которого несколько не хватало.

Миловидность «педалировалась» косметикой. Стройность форм облегающим свитерком и юбочкой выше колен. В ушах цвели сережки, на груди – медальон голу­бой эмали в цвет глаз, парикмахерский лак не скрывал теплого тона волос. Словом, было на что поглядеть, чем и занимался минуту-другую каждый покупатель сигарет.

Девушка принимала дань восхищения как нечто само собой разумеющееся, но неважное. Она ждала кого-то, кто должен приехать на троллейбусе. Ждала уже довольно долго, слегка скучала, но без досады и нетерпения. Коро­тая время, остановилась прочесть объявления на столбе. «Меняю…», «Продается…», «Потерялась собачка. Головка черненькая, лапки беленькие, на спине темные пятныш­ки. Если тот, кто ее нашел, не захочет ее возвратить, то прошу хотя бы сообщить, что она жива».

Девушка сострадательно вздохнула и оглянулась на подкативший троллейбус. Опять он привез не тех людей. Ну вот зачем три цыганки с кучей ребятишек? Зачем маслено уставившийся на нее детина в дорогом костюме, перетянутый ковбойским ремнем (мечта подростка, вы­дающая инфантильность мужика, которому за тридцать)?

Она дочитала объявления, дошла до остановки, по­вернула к ларьку. Снова наткнулась на масленый взор. Детина закурил и провожал девушку прицеливающимся взглядом. И еще один мужчина, годами пятью постарше, интеллигентного вида, наблюдал за ней скептически и задумчиво, разминая сигарету, щелкая зажигалкой, глу­боко затягиваясь.

Но его девушка почти не замечала, озабоченная предстоящим объяснением с масленоглазым. Непремен­но пристанет! Походка ее на коротком маршруте ускорилась, повороты сделались порывистыми, губы заранее сердились.

Ларечница обслужила последнего покупателя и затво­рила окошко. Девушка впервые проявила признаки не­терпения, сдвинув рукав, под которым прятались золо­тые часики.

Детина кинул окурок и направился к ней. Осанкой и манерой двигаться он напоминал боксера в полутяже­лом весе.

– Опаздывает, да? Опаздывает!

Девушка враждебно вздернула голову.

– Заставлять ждать такую девчонку! Сумочка из «Власты»… Помада, похоже, французская… французская?

– Ну и что?

– Помада сохнет и выцветает, а его нет. Стоит ли терять время?

Детина был уверен в себе, девушка тоже.

– Стоит.

– Гляди. Только, между прочим, наука говорит, вре­мя необратимо. В смысле – ничего не вернуть. Сечешь, Манечка? Или, может, Виолетта?

– Отстаньте вы от меня! – брезгливо поморщилась та, отвлеченная приближением очередного троллейбуса.

Из него выпрыгнул единственный пассажир, симпа­тичный парень с ясным серьезным лицом, высокий и худощавый.

Девушка радостно рванулась к нему, но детина пре­градил дорогу:

– Пардон, девочка, невежливо. Мы же разговариваем. Так сказать, в дружеской обстановке.

Приехавший спокойно положил ему сзади руку на плечо:

– Поговорили – и хватит. Извини, Рита, что я задер­жался.

Могутное плечо дернулось, стряхнув руку.

– Не видишь, мы с Риточкой беседуем? Куда ле­зешь?

– По-моему, это уже хамство, – сожалеюще констатировал приятель Риты.

Она затревожилась, предостерегающе произнесла:

– Алеша!..

Непрошеный ее поклонник развернулся к сопернику всей массой:

– Сам ко мне пристаешь, а я хамлю? Оскорбляешь, Алеша?!

– Прекратите этот цирк! Хватит! – повысил голос тот.

– Это ты – мне? Да знаешь, что я с такими делаю, дохляк несчастный? – и взял Алешу за отвороты пид­жака.

Девушка замолотила в литую спину кулачками, дети­на заржал. Рядом никого не было, а те, что подальше, отворачивались.

– Алеша, я сейчас! – крикнула она и опрометью побежала мимо ларька и конторы озеленения за угол.

Продавщица высунулась, насколько позволяла шея (плечи в окошко не пролезали):

– Гражданин, чтой-то там? – скосилась она в сторо­ну интеллигентного наблюдателя.

– А!.. – отмахнулся тот.

Но сам следил за событиями с пристальным инте­ресом.

Приятель Риты старался освободиться из рук детины. Тот, продолжая посмеиваться, выпустил его и тотчас нанес удар. Парень упал и так остался, не делая попыток подняться.

Детина удовлетворенно одернул пиджак, погладил костяшки пальцев, неторопливо двинулся прочь. Интел­лигент отклеился от ларька и очутился у него на дороге.

– Ну и что ты доказал? – в каком-то нетерпении спросил он.

– Что ко мне не стоит лезть! Между прочим, тебе тоже не советую, дядя!

– Да, это ты доказал. Доказал, что сильней. А девушка все равно убежала.

Мужчину одолевали какие-то свои чувства, детине неясные и безразличные.

– Нервная попалась, – хмыкнул он, снова ощутив спиной смешные ее кулачки.

– Красивая девушка…

Интеллигент все словно бы домогался вытянуть из собеседника нечто более глубинное, чего тот не желал обнаруживать либо попросту не имел.

– Другую найдем!.. Извиняюсь, спешу.

Затягивать пустой разговор возле того, кто все валял­ся, оглушенный… да и люди начали приостанавливаться… Чего этот дядя хочет?

Дядя иронически выпятил нижнюю губу:

– А иди, кто тебя держит…

Тот пошел, убыстряя шаг, и ушел бы, но сзади раздался голос Риты:

– Вон он, вон! В светлом костюме!

За Ритой поспешал лейтенант милиции. Стягивались любопытные. Раздался свисток, компания молодежи, пользуясь численным перевесом, придержала стремив­шегося ускользнуть детину.

Рита кинулась к своему Алеше.

– Алеша!.. Алешенька!.. Ой… Он, кажется, без соз­нания…

Интеллигент смешался с кучкой зевак, вновь стано­вясь в позицию стороннего наблюдателя.

– Свисток относится ко мне? – изумился детина.

– Да, к вам. Документы, пожалуйста.

Отыскал паспорт, отдал лейтенанту. Раздвинув бли­жайших зрителей, появился сутулый старик с портфелем:

– Я врач, лейтенант.

– Очень кстати. Взгляните, пожалуйста, что с пар­нишкой.

Врач обрел профессиональную строгость.

– Осторожно, девушка, не трогайте его. Он всегда такой бледный?

– Нет…

Старик начал считать пульс. Лейтенант принялся за детину:

– Объясните, гражданин Платонов, как было дело.

– Какое дело? Никакого дела.

– Девушка звала на помощь. Утверждает, что вы на­бросились на ее знакомого. Как же нет дела?

– Я у данной девушки, гражданин начальник, только имя спросил. Вежливо, культурно. Почему-то обиделась. Нервная. А с какой радости кто-то валяется на тротуа­ре… – Он равнодушно пожал плечами.

– Да как вам не стыдно! – вскочила с колен Рита. – Кинулся на него с кулаками! На моих глазах!

– Вы видели, как этот гражданин бил потерпевше­го? – спросил лейтенант.

Она открыла рот для безусловного «да», но победила привычка говорить правду:

– Я уверена! Больше же некому! Он уже совсем со­брался… схватил его за пиджак и стал трясти!

– Но чтобы ударил, значит, не видели? – спросил лейтенант.

– Не могла же я ждать! Я побежала за вами!

– Тэ-ак… Граждане, кто был свидетелем происше­ствия?

Люди переглядывались, доносились отрывочные реп­лики: «Я уже на свисток подошел…», «К сожалению, ничем не могу…», «Услыхал, девушка кричит… А что к чему – не присутствовал».

Врач убрал стетоскоп.

– Думаю, сотрясение мозга. Я уже попросил вызвать «скорую».

– Спасибо, доктор. Гражданин Платонов, почему вы пытались скрыться?

– Я?! – засмеялся Платонов. – Наоборот, девочка от меня скрылась. Тогда я пошел своей дорогой… Не за что меня брать, начальник. Можно паспорт… обратно?

– Не отдавайте ему, не отдавайте! – взмолилась Рита.

– Конечно, если сомневаетесь, запишите фамилию и прочее. Только ведь свидетелей против меня нет.

– Но как же так?! Как же так?.. – Девушка осмотрела окружающих полными слез глазами, остановилась на ин­теллигентном наблюдателе.

Точно против воли он сделал шаг вперед к Платонову:

– Врешь. Ты его ударил. Назвал дохляком и ударил.

* * *

Так завелось это дело, фабулой своей похожее на сотни других. Но ему сопутствовали два особых обстоя­тельства, первое из которых переместило ординарную папочку на Петровку.

Заключалось оно в том, что арестованный Платонов оказался рабочим кладбищенской мастерской. На следо­вателя и начальника райотдела милиции начали массиро­ванно давить. Их осаждали вдовы – заказчицы престиж­ных памятников; вдовы, дети и даже внуки – владельцы памятников, стоявших рядом (из солидарности); самые неожиданные высокопоставленные или тайновластные лица; наконец, кладбищенское руководство, разъезжав­шее на сияющих «Волгах».

Когда начальнику райотдела пригрозили учинить разгром на могилах его стариков (на том же кладбище похороненных), он впал в малодушие. И дело, вероят­но, закрыли бы «за малозначительностью» или еще с какой благовидной формулировкой, но из больницы со­общили об ухудшении состояния потерпевшего. Теперь статья обвинения звучала сурово: «тяжкие телесные повреждения».

И начальник райотдела упросил Скопина принять дело в свое производство, а перед защитниками Платонова притворно разводил руками: дескать, рад бы, да начальство вдруг забрало в приказном порядке.

Вторым – менее необычным, правда, – обстоятель­ством была неуверенность в единственном свидетеле по фамилии Власов.

Вообще подкуп или угрозы, а то и слезные просьбы родственников нередко заставляют людей менять пока­зания в пользу обвиняемых. Нечего и говорить, какая это язва для правосудия. Но Власов, по осторожному отзыву районного следователя, повел себя «немножко чудно» с самого начала, еще до всей вакханалии вокруг Платонова.

Потому-то дело и досталось Знаменскому.

– Не взыщите, Пал Палыч, что подсовываю элемен­тарную историю, – заметил при этом Скопин, – но она по вас скроена. Боязливостью не страдаете. Тут у вас не липко, – он потер ладонь о ладонь. – И умеете взбадри­вать человеческую совесть. Так что, надеюсь, убережете драгоценного свидетеля до суда. А то срам мне будет перед районом.

«Позолотил пилюлю старик. Надо скоренько развя­заться с этой мурой, пусть уж лучше другие дела по­дождут».

* * *

Телосложение Платонова выглядело боксерским толь­ко до пояса; ниже было рыхловато, и он неспокойно ерзал на привинченной к полу табуретке в тюремном следственном кабинете. Табуреточка не отличалась мягко­стью и размерами, мало-мальски солидный зад на ней целиком не помещался. Однако не шезлонг же сюда ставить. Это одна из первых необходимых подследственному привычек – умение долго и смирно сидеть на такой вот табуреточке. Платонов еще не привык. И привыкать не собирался.

– Вот увидите, я от вас отобьюсь, майор! – хвастли­во встретил он Знаменского.

– Лучше называйте меня «гражданин майор» или «гражданин следователь».

– Если вам больше нравится… – нагло осклабился Платонов.

– Просто чтобы соответствовало ситуации, посколь­ку я работаю в Министерстве внутренних дел. А вы, если не ошибаюсь, на кладбище? (С наглым – по-наглому).

Платонов спесиво фыркнул:

– Я бы сказал, на стыке сферы обслуживания и ис­кусства.

– А точнее, изготовляете памятники. Гуманная про­фессия.

– А что? Вытесываю модные надгробные плиты. Раз­вивает и физически и философски. «Неправда, друг не умирает, лишь рядом быть перестает!» и тому подобное… Про нас, говорят, даже роман есть: «Черный обелиск». Случайно не читали?

– Случайно читал. Мне не показалось, что это про вас.

– Зато из-за этих обелисков знакомства иногда заво­дятся – ого-го. Как начнет у вас телефончик трезвонить. Ха-ха. Еще извинитесь!

– Чудно, что за вас горой стоят. Ничей вы не зять, не племянник. Почему начальство землю роет?

– А из принципа. Не тронь наших! Погребальная служба великую силу имеет! Похоронить – это вам не родить, гражданин следователь. Хлебнете вы со мной кучу неприятностей, тем и кончится.

– Поживем – увидим. Давайте к делу. Вы знакомы с показаниями свидетеля Власова? Вы их подтверждаете?

– Это длинный, что ли?

– Не знаю, какого он роста, но он видел, как вы били потерпевшего.

– Врет, требую очную ставку!

– Зачем ему врать?

– Девчонка понравилась, вот он ей и подыгрывает.

– Неубедительно, гражданин Платонов.

– А я точно говорю, он на нее облизывался. «Краси­вая девушка» – это он сказал лично мне.

– Значит, на месте происшествия Власов присут­ствовал. Причем еще до того, как вас задержали. Не отрицаете?

– Ну, не отрицаю. Делов-то!

– И правильно делаете – земетен философский склад ума. Но раз Власов там был, то мог видеть весь разворот событий.

– Разворот!.. Мало ль, что он натреплет! Он говорит, что я ударил, а я могу сказать, что он. А? Два стоят, один лежит, кому верить? Вдруг я сейчас на него заявлю?

– Вы забыли о потерпевшем, который вряд ли вас спутает. Да и продавщица табачного ларька утверждает, что Власов спокойно наблюдал за происходящим.

Платонов, уличенный в глупости, разозлился на ла­речницу, которая раньше в свидетелях не фигурировала:

– Ну что людям надо!..

– К делу, Платонов, к делу. Мы с вами топчемся на месте.

– Не бил я этого сопляка, чтоб он сдох! Пощупал у него отвороты пиджака, говорю: «На свидание с модерной девочкой в таком костюме…» Может, он не перенес критики? Хлоп, и в обморок. Кругом нервные все пошли. Вот у нас на кладбище спокойно, а в город выйдешь – как будто все от психиатра бегут…

– Гражданин Платонов, закон признает за вами ши­рокое право на защиту, но зачем уж вовсе чепуху горо­дить?

– А вы не все в протокол пишите, – назидательно посоветовал тот. – Чего поприличней. К примеру, так: «Он первый с кулаками полез, я говорю: «Мальчик, осторожней, у меня рука тяжелая». Тут он – задний ход и брякнулся сам. Я его и пальцем не тронул. Видно, со страху ножка подвернулась». И совсем другая картина получится. А вам-то не все ли равно?

Подобным манером они побеседовали еще минут пят­надцать, пока Пал Палычу не опротивело смотреть, как допрашиваемый перемещается с ягодицы на ягодицу. Платонов был ему уже ясней ясного. Да и времени не оставалось: через полтора часа они с Зиночкой должны попасть к Саше в госпиталь.

* * *

В дни этих посещений Знаменский всегда испытывал душевный подъем.

Без малого месяц провалялся Томин сначала в Еловске, потом (когда разрешили перевезти) в ведомственной московской больнице и теперь быстро шел на поправку.

А первая неделя была ужасна. Тяжелая рана, крити­ческая потеря крови, осложнения, скачки температуры… Увидя друга на следующий день после несчастья (Скопина вызвали на совещание, Знаменский оставил для него рапорт-прошение и умчался в Еловск), Пал Палыч по-настоящему уразумел и перестрадал смысл слов «жизнь висит на волоске».

Полтора суток провел Знаменский в больнице, и четыре раза при нем волосок истончался до паутинки. Врачи изъяснялись похоронным шепотом. Медицинские сестры передвигались на цыпочках, спрашивали в дверях: «Еще дышит?», «Еще жив?». И это «еще» вползало в уши угрожающим змеиным шипом.