Диверсия была осуществлена незадолго до похищения, вероятно, в те минуты, когда все внимание было привлечено к приезду испанского министра. Момент был выбран с таким расчетом, чтобы у Фэрли уже не оставалось времени поехать в Мадрид на машине. Поэтому команде Фэрли пришлось обратиться за помощью к Шестому флоту, и преступники перехватили это сообщение; их вертолет появился на десять минут раньше вертолета Шестого флота, и, поскольку Андерсон отсутствовал, за штурвал сел человек похитителей. Все было спланировано до мельчайших деталей. Они оставили только одну зацепку.
– Пилотом ложного вертолета был черный, и он был либо настоящим американцем, либо чертовски ловкой под него подделкой.
– Ладно, хотя бы есть, с чего начать.
– Мы уже работаем с Шестым флотом. ФБР и другие службы проверяют по своим данным всех чернокожих вертолетчиков.
Президент закончил телефонный разговор:
– Теперь вы знаете столько же, сколько и мы. Есть какие-нибудь идеи?
– Пока только одна. Мне нужны самые лучшие люди.
– Конечно.
Саттертуэйт повернулся к Хойту:
– Для начала я хочу заполучить вашего Лайма.
– Я посмотрю, что можно сделать.
– Не просите его. Просто прикажите.
Хойт кивнул.
– В таком случае мне пора приниматься за дела. Господин президент?
Брюстер отпустил его взмахом руки.
Когда дверь за Хойтом закрылась, президент сказал:
– Придется пожертвовать его головой. Думаю, он об этом догадывается.
– Он не дурак.
За последние десять дней Секретная служба совершила два серьезных промаха, и кто-то должен был за это ответить. Хойту предстояло стать козлом отпущения и принять на себя удар. Он прекрасно это понимал, но за то время, пока находился в этой комнате, ничем не выдал своих чувств.
Президент сказал:
– Мы должны получить Фэрли обратно. Меня не волнует, чего это будет стоить нашим добрым соседям за океаном. Мы должны его получить, даже если для этого потребуется десант морской пехоты.
Он закурил новую сигару.
– В стране начнется жуткий раскол, Билл.
– Сэр?
– Все поделятся на либералов и ура-патриотов.
– Думаю, вы правы. Но сейчас у нас нет времени, чтобы обсуждать теоретические возможности защиты высокопоставленных лиц без ограничения их общественной деятельности.
– В любом случае, первым делом надо позаботиться о Фэрли. Я хочу, чтобы вы крепко за них взялись, Билл, и чтобы все агентства и службы в Вашингтоне вовсю работали над этим делом. Я хочу, чтобы все забыли про свои размолвки и претензии; я хочу полного и безусловного сотрудничества…
Зазвонил телефон.
– На линии. Да, Маргарет? Отлично. Как раз вовремя. Соединяйте. – Президент взглянул на Саттертуэйта. – Это Макнили. Возьмите вторую трубку.
17.50, континентальное европейское время.
Фэрли находился в какой-то машине. Он чувствовал толчки и вибрацию мотора; слабо пахло отработанным бензином.
Один раз он уже приходил в себя. Это было в плохо освещенной комнате; кто-то воткнул ему в руку иглу, и он снова потерял сознание.
Теперь он вспомнил все – вертолет, выстрелы, вспышку газового пистолета.
Голова была деревянной от снотворного. Он мигнул: глаза были открыты, но ничего не видели. Появилось ощущение cлепоты и паника; он попытался шевельнуть руками, но они были связаны или скованы наручниками; он попытался встать и наткнулся лбом на какую-то мягкую преграду. Машина стала делать поворот, и его опрокинуло набок; он снова ткнулся лбом обо что-то мягкое, а потом, когда дорога выпрямилась, опять опрокинулся на спину.
Он попытался крикнуть, но сквозь торчавший во рту кляп раздалось только глухое мычание.
Снова нахлынула паника: он начал биться в темноте, но все его тело было туго связано, и он начал терять сознание, задыхаясь от кляпа. Сообразив, что происходит, он перестал дергаться и постарался расслабить мускулы, сосредоточившись на дыхании. Кляп во рту щекотал основание языка; Фэрли почувствовал тошноту и желание кашлянуть, но не мог набрать воздуха для кашля, потому что кляп душил его; он с трудом заставил себя дышать часто и неглубоко, это был единственный способ не задохнуться. В темноте его глаза округлились и были широко раскрыты.
Мотор заревел громче. Его толкнуло вперед; он почувствовал, что они поднимаются куда-то вверх, описывая плавную кривую. Возможно, он лежал в багажнике машины; впрочем, нет, он мог вытянуться во весь рост, таких больших багажников в машинах не бывает. Может быть, он лежит на дне универсала? Или в кузове грузовика?
Свободного места вокруг него почти не было, оно практически совпадало с объемом его тела. Он чувствовал его границы лбом, локтями, кончиками ног. Внутри емкость была выложена толстым слоем какого-то мягкого материала. Обитая войлоком палата в психбольнице, подумал он: я так и думал, что все этим закончится. Рассмеяться он не мог, но эта мысль помогла ему немного успокоиться.
Они обили внутренность его узилища чем-то мягким, чтобы он не мог колотить в него локтями и ногами. Таким способом они лишили его возможности дать знать о себе тем, кто находился снаружи. Профессиональная работа, подумал он.
Теперь он начал задавать себе все вопросы, которые обычно приходят в голову людям, очнувшимся в неизвестном месте.
Где я нахожусь? Какое сейчас время дня? Какое число?
Это был наземный транспорт. Не самолет, не лодка; характер движения говорил о колесах, чувствовалось, что они едут по плохой дороге и с небольшой скоростью.
Как долго его везут? Он не представлял себе, в какой стране сейчас находится, даже на каком континенте.
Мысль о времени – и, вероятно, достаточно большом его отрезке – вызвала у него острое чувство голода и жажды.
Конечно, его будут искать. Весь мир бросится на его поиски. Он думал об этом довольно отрешенно.
Вокруг него стояла абсолютная тьма. Он был замкнут со всех сторон. Его снова кольнул страх – отсутствие света могло означать герметичность изоляции, а теснота вызывала ощущение удушья; насколько ему еще хватит воздуха? Он дышал осторожно, хотя воздух не казался ему затхлым и чрезмерно спертым, чувствовался только слабый запах выхлопных газов.
Спокойно. Выхлопные газы: они не могут появляться изнутри, они поступают сюда снаружи вместе с воздухом. Значит, есть какое-то отверстие для воздуха.
Машину сильно тряхнуло. Движение стало тряским и неровным – спустила шина? Но машина не останавливалась, даже не притормозила. Он не знал, что думать, пока его не осенило – это крупные камни.
Он лежал неподвижно, чувствуя, что стянутое тело сводит судорогой, как бы он ни старался вытянуться и расправить мышцы. Это было физиологической реакцией на страх, и он боролся с ним, пытаясь расслабить каждый мускул.
Машина остановилась.
Тело снова напряглось, его охватило беспокойство: они остановились, это новый повод для страха.
Его тюрьма покачнулась, как будто что-то тяжелое влезло в машину. Потом снова он почувствовал, что двигается. Шорох и постукивание; его мотали из стороны в сторону, один раз обо что-то сильно ударили, вслед за этим началось неровное покачивание.
Его куда-то несли – неуклюже, спотыкаясь и задевая за вещи. Затем опустили и поставили на место.
Резкий звук и негромкое ритмичное поскребывание. На секунду у него появилось жуткое чувство, что он окружен толпами крыс, грызущими его узилище. Чего только не представит себе разум, погруженный в полную тьму.
Возник свет. Вначале узкая полоска, тонкая трещина, появившаяся под крышкой его капсулы. Свет был очень слабым, но он заставил его зажмуриться. Он успел заметить, что внутренность ящика была украшена позолотой и позументами.
Гроб. Они поместили его в гроб.
Повизгивание и скрежет: они развинчивали крышку.
Как в плохих фильмах ужасов, подумал он. Все это выглядело диким и нелепым. Смех и страх накатывали на него по очереди. Ритм пульса резко участился.
Трое из них подняли крышку. Он мог различить их силуэты, но не больше того, – яркий свет его ослепил. Он попытался сесть. Чей-то голос, странно натуженный и приглушенный, спокойно произнес:
– Не спешите, Фэрли.
Двое других помогли ему сесть. Он почувствовал головокружение, и его глаза начали закатываться; ему пришлось бороться изо всех сил, чтобы не потерять сознание. Снова раздался голос, на этот раз обращенный не к нему:
– Выньте кляп и дайте ему чего-нибудь попить.
Потом голос прозвучал ближе.
– Фэрли, вы меня слышите? Если да, кивните.
Он поднял голову и снова уронил ее на грудь. Этот жест стоил ему больших усилий.
– Хорошо, послушайте, что я вам скажу. Здесь вы можете кричать до хрипоты, и никто вас не услышит. Но я хочу, чтобы вы не кричали. Понимаете? Вы будете молчать, пока вам не прикажут заговорить. Иначе мы причиним вам боль.
Он замигал, пытаясь что-нибудь разглядеть. Предметы покачивались в ярком свете, понемногу становясь отчетливей, набирая цвет и форму. Он увидел, что находится в каком-то гараже. Большое помещение, где могли бы поместиться несколько машин. Но их было только две: маленький европейский седан и черный автокатафалк.
Катафалк.
Это была старая модель, возможно «ситроен», со сношенными шинами. Вот на чем они его везли. Над капотами обеих машин поднимался пар.
Он увидел черного лейтенанта, переодетого в шоферскую форму. Тот все еще жевал резинку.
Кроме него, было четверо других. Все в арабской одежде, лица скрыты под бедуинскими чалмами, оставлявшими открытыми только глаза. Один из них подошел ближе и стал снимать с лица Фэрли липкую хирургическую ленту. Она отрывалась с болью, похожей на порезы острой бритвы.
Маленькие руки действовали проворно и умело; он понял, что это женщина, и очень удивился.
Женщина работала молча. Черный лейтенант принес оловянную чашку с водой.
– Пей маленькими глотками, парень. И глотай осторожней.
Он поднес чашку к губам Фэрли.
Тот начал жадно пить. У воды был металлический привкус; возможно, это был вкус его собственного страха.
Человек, которого он услышал первым, заговорил снова. Чувствовалось, что он намеренно искажал голос, но все-таки в нем слышался легкий славянский акцент.
– Развяжите ему ноги и вытащите наружу.
Он стоял в тени, и Фэрли его почти не видел.
Женщина развязала проволоку, которой были обмотаны его лодыжки.
– Руки тоже развязать?
– Пока не надо.
Женщина и черный лейтенант подняли его на ноги. Он стоял в открытом гробу на полу посреди гаража. Они поддерживали его за локти. Кровь резко отхлынула от головы, и он опять едва не потерял сознания; он стал усиленно бороться с обмороком, понимая, что скоро ему понадобятся все его бойцовские качества.
Он почти не чувствовал своих ног, лодыжки онемели, и он не мог их контролировать. Женщина сказала:
– Выходите. Только осторожно.
В ее речи слышался немецкий акцент, но, скорей всего, это была подделка. Он подумал, что, так или иначе, ей хорошо удается скрывать собственный голос. Он видел только ее руки, глаза и верхнюю часть скул. Она была дюймов на восемь ниже Фэрли.
Они медленно провели его по комнате. Он чувствовал себя, как марионетка с порванными нитками. Ноги были как чужие, и при каждом шаге он беспомощно шлепал ими об пол.
У задней стены стоял верстак. Инструменты и мусор были сдвинуты в сторону. На полу лежало несколько перевернутых ящиков, и человек со славянским акцентом произнес:
– Садитесь.
Локти у него были свободны, но руки стянуты в запястьях; он сел, нагнувшись вперед и поставив локти на верстак, глядя поверх костяшек пальцев, оказавшихся у его лица. Сейчас для него было очень важно узнать, где он находится, – жизненно важно, хотя он и сам не знал почему. Он попытался разглядеть номера машин, но они были нарочно залеплены грязью.
Славянин спросил:
– Вы можете говорить?
Он этого не знал – надо было попробовать. Он открыл рот и издал нечленораздельный хрип.
– Попробуйте еще раз. Кляп не так уж долго был у вас во рту.
– Недолго?
Теперь вышло лучше, хотя по-прежнему казалось, что в язык вкололи новокаин.
– Всего несколько часов. Сейчас начало вечера.
Значит, это тот же самый день. Понедельник, десятое января.
На верстаке стояла заржавленная лампа – из тех, что вешают при работе на стену, с крюком и зарешеченной лампочкой. Славянин поднял и включил лампу.
– Абдул.
– Да.
– Выключи свет.
Абдул, которого на самом деле наверняка звали по-другому, подошел к выключателю. Верхний свет погас, горела только лампа в руках славянина. Он направил ее на Фэрли.
– Вы помните, как вас зовут?
– Не смешите.
– Как вас зовут?
– Какого дьявола?
– Назовите ваше имя, пожалуйста.
Свет бил ему в лицо и заставлял отводить глаза. Он мигал, вертел головой и щурился на темные углы комнаты.
– Имя.
– Клиффорд Фэрли.
– Хорошо. Можете звать меня Селим.
Селим и Абдул. Все это выглядело неубедительно, но, может быть, они и не хотели заботиться о правдоподобии.
– Абдул. Магнитофон.
Шаги по бетону. Через секунду из темноты снова раздался голос Селима:
– Фэрли, поговорите со мной.
– О чем?
– У вас должны быть вопросы.
Имена, подумал Фэрли. Селим и Абдул. Они скрывали свои настоящие имена, они искажали голоса, они прятали от него свои лица. Значит, для них важно, чтобы он не понял, кто они. Внезапно он почувствовал прилив надежды. Они не стали бы предпринимать такие меры предосторожности, если бы собирались его убить.
Но он знал черного Абдула. Впрочем, его знало и еще с полдюжины людей на Пердидо. Нет никакого смысла убивать его за это.
Однако он не был ни в чем уверен, и его бил озноб. Селим продолжал:
– Наверно, вы хотите знать, что с вами произошло.
– Полагаю, что я похищен.
– Совершенно верно.
– С какой целью?
– А вы как думаете?
– Вероятно, с целью выкупа. Я угадал?
– Более или менее.
– Что это значит?
– Я думаю, вы хорошо знаете, для чего делаются такие вещи. Похищение политических лидеров всегда было очень эффективным оружием в освободительной войне, которую мы ведем с силами империализма.
– Я очень в этом сомневаюсь. Можно подумать, что вы хотите завоевать себе как можно больше врагов, а не друзей. – Фэрли вытер губы тыльной стороной руки. – Можно мне чего-нибудь поесть?
– Разумеется. Покормите его.
Фэрли услышал в темноте женские шаги.
– Мы все еще в Испании?
– Это имеет какое-то значение?
– Наверно, нет.
Между Фэрли и лампой внезапно появилась фигура Абдула. Он положил какой-то предмет на верстак рядом с рукой Селима. Это был небольшой кассетный магнитофон.
Селим к нему не притронулся. Фэрли посмотрел на вставленную в магнитофон кассету. Она не крутилась. Аппарат не был включен.
Селим сказал:
– Продолжим разговор.
– Что вам от меня нужно?
– Немного добровольного сотрудничества. Оно вам ничего не будет стоить.
– О чем конкретно идет речь?
– Не надо волноваться. Как вы думаете, чего мы от вас хотим?
Девушка – судя по ее рукам и глазам, это была девушка или молодая женщина – принесла ему еду, разложенную на большом лоскуте ткани. Черствая булка, разрезанная на две части, и ломтики холодной ветчины.
Селим вдруг протянул руки к Фэрли. Тот резко откинулся назад; Селим, ничего не сказав и лишь издав горлом какой-то звук, снова наклонился вперед и начал развязывать проволоку вокруг его запястий.
Когда руки стали свободны, Фэрли с силой растер затекшие запястья.
– Это все ваши люди? Все, кто у вас есть?
– Мы повсюду, Фэрли. Объединенные народы всего мира.
– Допускаю, что для вас и для ваших друзей-революционеров эти слова что-нибудь значат. Но для меня они звучат, как пустая тарабарщина. Впрочем, вряд ли вы притащили меня сюда только для того, чтобы вести нелепые дискуссии.