Судя по всему, Чистильщик и его команда еще не решили до конца, как поступить с «Глорией», и это позволяло Турецкому сделать опережающий ход.
Глава 11
Модельное агентство «Прима» арендовало второй этаж вытянутого по фасаду двухэтажного строения, первый этаж которого занимал развлекательный центр с ночным клубом и бильярдным залом на четыре стола. Представленный «госпоже Глушко», которая, судя по всему, не доверяла кому бы то ни было подбор кадров, Голованов вдруг подумал, о том, в какую копеечку может влететь аренда подобных площадей, и невольно прицокнул языком. Если развлекательный центр, не страдавший недостатком посетителей, еще мог позволить себе подобную роскошь, то заведение госпожи Глушко…
И этот факт также заставлял задуматься о том источнике денежных поступлений, которым располагала Валентина Ивановна. Впрочем, сейчас не об этом надо было думать.
Рекомендованный как «надежный профи, на которого можно положиться в самую трудную минуту», Голованов с интересом рассматривал художественно сделанные фотографии известнейших модельеров, которые украшали стены роскошного кабинета хозяйки модельного агентства, и ждал, когда она закончит чисто бабский треп по телефону. Впрочем, это могло быть ее тактическим ходом, когда она, как бы занятая разговором, присматривалась к очередной кандидатуре на реально оплачиваемую должность, делая при этом свои собственные выкладки. Однако, как бы там ни было, но надо было не ударить лицом в грязь и не переиграв при этом.
В своем рабочем полукресле сидела холеная и в то же время хваткая, со вкусом одетая блондинка неопределенного возраста и, словно кошка за мышкой, следила за каждым движением, за каждым шагом Голованова. И этот взгляд, почти впившийся в его спину, он чувствовал всей своей шкурой.
Наконец она закончила говорить по телефону, отложила мобильник на край стола и как-то пристально посмотрела на Голованова, кивнула ему на свободный стул.
— Садитесь. Как говорят на Руси, в ногах правды нет.
Судя по всему, она уже вынесла для себя лично какое-то определение, и теперь настала очередь чисто формальной части беседы.
— Вы когда-нибудь работали до этого в модельных агентствах?
Голованов отрицательно качнул головой.
— Признаться, не приходилось.
— А в заведениях, где много красивых девушек и молодых красавцев?
— Вы имеете в виду ночные клубы?
— Ну-у, допустим.
Голованов пожал плечами.
— Да как вам сказать?.. Какое-то время мне пришлось жить в Париже, естественно, надо было как-то зарабатывать на жизнь, и вот там-то…
— Даже так?! — искренне удивилась хозяйка «Примы». — В самом Париже?
— Ну, я бы не сказал, что тот клуб находился на Монмартре, но то, что это был самый настоящий Париж, а не алжирский пригород, за это могу ручаться.
— Надо же! — хмыкнула хозяйка «Примы», для которой ночной Париж с его увеселительными заведениями, видимо, так и остался недосягаемой сказкой. И это тоже не мог не отметить Голованов. В ней еще не выветрился комплекс провинциалки, сумевшей завоевать Москву. Впрочем, мелькнула мысль, он мог и ошибаться.
— И что же вас заставило покинуть Париж?. — продолжала расспрашивать Глушко.
— Чисто семейные обстоятельства, — не вдаваясь в подробности, ответил Голованов. — Уже пять лет прошло, как я вернулся в Москву, и вспоминать об этом…
— Не скажите, — позволила не согласиться с ним хозяйка кабинета. — Мне кажется, Париж — это такой город, о котором невозможно не вспоминать.
Голованов на это только пожал плечами. Мол, каждому свое. Но лично ему этот Париж, с его зачумленными парижанами и вконец обнаглевшими арабами, порядком осточертел.
Теперь уже она смотрела на него с неподдельным интересом.
— Впрочем, может, вы в чем-то и правы. Ну, да ладно об этом.
Она взяла со стола прикрытый красочным журналом исписанный лист бумаги, в котором Голованов признал свою «анкетку», которую он набросал по просьбе своего протеже, пробежалась по ней глазами. Отодвинула лист в сторону, и в ее глазах застыл прежний пристальный интерес.
— Вот тут вы пишете, что долгое время служили в армии, однако вынуждены были уйти в отставку.
— Так точно.
— А можно было бы узнать, что за войска…
— Спецназ ГРУ при Генеральном штабе Министерства обороны России.
— Но ведь ГРУ — это…
— Не путайте с КГБ СССР, — поспешил опередить ее Голованов. — Мое ГРУ — это Главное разведуправление министерства обороны, а то, о чем вы подумали, это уже КГБ. Точнее говоря, история.
— И вы?..
— Майор запаса.
С нескрываемым недоумением она смотрела на Голованова.
— И вы, что же, с таким прошлым?..
— Хотите сказать, не мог ли найти работу получше, чем охранник ночного клуба в Париже?
— Ну-у, можно сказать и так.
Голованов вздохнул, какое-то время молчал, наконец произнес негромко:
— Что касается Парижа, так это всего лишь довольно короткий эпизод в моей жизни. Ну, а что касается всего остального…
Он задумался, хрустнул пальцами правой руки.
— Не знаю, как думаете вы, но лично я считаю, что каждый должен делать то, что он умеет делать. — Он с силой произнес «умеет». — А бросаться из крайности в крайность — это удел молодых да глупых.
— И вы, значит, считаете, что ваше призвание — это?..
Глушко замолчала, подыскивая наиболее правильное слово, и вновь он вынужден был опередить ее:
— Да, это действительно так. Причем, я не только хорошо стреляю с двух рук и в совершенстве владею приемами рукопашного боя, но к тому же я обучен анализировать и принимать единственно правильные решения в экстремальных условиях, когда отсчет времени идет даже не на минуты, а на секунды. А это, согласитесь, тоже неплохой багаж, да и дано это далеко не каждому.
Хозяйка кабинета молчала, внимательно изучая лицо Голованова. Казалось, она размышляет, стоит ли с подобным типом связываться вообще, как вдруг она поднялась со своего полукресла, открыла дверь и, приказав секретарше сварить две чашечки кофе, села в кресло, что стояло у журнального столика. Кивнула Голованову, чтобы он пересел в кресло напротив. И пока он неторопливо усаживался в нем, видимо, приняла окончательное решение.
— Насколько я понимаю, вы идеальный кандидат на должность начальника службы собственной безопасности. Однако, как сами догадываетесь, сразу поставить вас на эту должность я не могу, и поэтому на первых порах предлагаю вам зарплату охранника. Кстати, деньги довольно приличные.
— Это понятно, — «вынужден» был согласиться Голованов, — и вполне приемлемо. Но что за работу я буду выполнять при этом? Стоять у двери?
— Зачем же у двери? — усмехнулась хозяйка «Примы». — У двери у меня есть и без вас кому постоять. А вы… Пока не обживетесь и не вникнете в специфику агентства, будете кочующим телохранителем.
— А это что еще такое?
— Сопровождение девушек на показы и… Впрочем, будут и другие поручения.
Уже поздним вечером, вернувшись домой, Голованов позвонил Турецкому. В деталях рассказал о первом впечатлении относительно Глушко и тут же добавил:
— Впрочем, точно могу сказать одно. Баба хоть и стерва, но умна и довольно-таки привлекательна. И если бы кто сказал мне, что она была содержательницей борделя…
— Заметь, пятизвездочного борделя, — усмехнулся Александр Борисович. — К ней нас бы с тобой просто не пустили.
— Так вот, в это я никогда бы не поверил.
— А ты и не верь, — пробурчал Турецкий, — ты мне ее нынешнюю закрутку размотай. И чем быстрее ты это сделаешь…
Он не стал говорить о том хвосте, что увязался за Ириной, и, пробурчав: «До связи», — положил трубку.
С того момента, когда Марина Фокина узнала о смерти Игоря, в ее душе словно что-то надломилось, и она стала похожа на биоробота, запрограммированного на короткое «да», «нет», да еще на те роли в спектаклях, которые шли на сцене театра. Видя ее состояние и сочувствуя ей, главный режиссер предложил ей взять отпуск, чтобы она могла хоть немного прийти в себя, но Марина отвергла это предложение.
— Нет!
— Но почему?
— Я не могу оставаться дома. Мне… мне как-то легче в театре, среди людей.
И она, осунувшаяся и почерневшая лицом, чем-то похожая на ту самую смерть, которую изображают с косой, продолжала ходить на репетиции спектакли, повергая тем самым в шок своих товарок по сцене. А вечерами, когда заканчивался спектакль, шла домой, отвергая провожатых.
Поднявшись на этаж, открывала дверь опустевшей квартиры, которая за эти дни словно пропиталась духом смерти, включала в прихожей свет и, сбросив у порога туфли, шла на кухню.
Доставала из пакета очередную чекушку водки, которую регулярно покупала по дороге домой, наполняла бочкообразную рюмку.
Закусив кусочком колбасы или сыра, выпивала водку и включала телевизор, тупо уставившись в экран.
Биохимическая экспертиза относительно смерти Игоря, на которой настаивали и она, и Александр Борисович Турецкий, отчего-то затягивалась, и для нее словно остановилось время.
Ей звонили из Саратова, но она стоически отвергала помощь, не желая видеть кого-либо из родственников в своем доме. Знала, что будут плач, длинные слезливые разговоры, охи и вздохи, а именно этого она и боялась пуще всего. Боялась, что не выдержит, заголосит по-деревенски, и тогда уже ее невозможно будет остановить.
В этот вечер все повторилось точь-в-точь, как и в предыдущие. После того как опустился занавес, их несколько раз вызывали на «бис», и когда наконец-то затихли аплодисменты, Марина смыла грим и поехала домой. Зашла в магазин, где, видимо, уже успела примелькаться — по крайней мере, продавщица гастрономического отдела одарила ее понимающей улыбкой, и затоварившись докторской колбасой, батоном белого хлеба и чекушкой водки, направилась к дому, который она уже ненавидела всей душой. Прошла безлюдную в этот час темную арку и уже вышла было во двор, высвеченный светом окон, как вдруг словно споткнулась обо что-то.
Застыв на какое-то мгновение, резко крутанулась назад, однако позади нее никого не было, и она, негромко обругав себя, заспешила к подъезду.
Шла и ругала себя матерным шепотком, в то же время всей своей шкурой ощущая непонятную пока что опасность.
Жаркой волной ударило в голову, и она слизнула языком пересохшие губы.
— Господи, вот дура-то, вот дура! — ругала она себя, пытаясь остудить непонятно с чего навалившийся страх, однако это не помогало, и она заставила себя отдышаться только когда нырнула в спасительный подъезд, неподалеку от которого бренчали на гитарах трое ребят.
Перепроверив, не прячется ли кто-нибудь в темноте подъезда, заскочила в опустившуюся кабинку лифта, осторожно осматриваясь, вышла на своем этаже и только когда захлопнула за собой входную дверь и включила свет в прихожей, почувствовала, как где-то под горлом, готовое выскочить из груди, молотит сердце.
Попыталась заставить себя успокоиться, уговаривая, что все эти страхи — конечный результат того ее состояния, в котором она находилась все эти дни, и в то же время понимала, что эта далеко не так. Но тогда, что же?
Прошла на кухню, включила свет и тут же нырнула в неосвещенную большую комнату. Почти крадучись, подошла к окну, затаившись за тяжелой портьерой.
Осторожно, чтобы не выдать себя, выглянула из-за портьеры во двор.
Никого. И только приглушенные аккорды гитары, доносившиеся из-под козырька навеса.
Однако, чувство страха не отпускало и она продолжала всматриваться в темноту утопающего в ночи двора.
В какой-то момент подумала даже, не поехала ли у нее крыша от ирреальности происходящего, как вдруг что-то заставило ее всмотреться в дальний конец двора, закрытый шеренгой припаркованных машин, и она увидела едва различимый в темноте силуэт, появившийся из-за дерева…
В какой-то момент он замер на месте, долго, очень долго всматривался в освещенные окна дома и наконец направился в сторону полутемной арки.
Теперь она уже не сомневалась в реальности своих страхов, и оттого, видимо, что пришло ясное осознание происходящего, ее вдруг словно прорвало, и она зарыдала, бросившись ничком на диван.
Сколько она проплакала, Марина и сама не смогла бы сказать. С дивана поднялась совершенно разбитая, опустошенная и, отирая ладошкой слезы, прошла на кухню. Уже не понимая, что делает, свинтила крышку с чекушки…
Когда немного отпустило и, кажется, посветлело в голове, она потянулась рукой за мобильником, покосилась на оставшуюся в бутылке водку и вытащила из «памяти» телефон Турецкого.
Длинные, очень длинные гудки — и наконец…
— Александр Борисович!
— Да. Слушаю вас, Марина. — В голосе Турецкого появились тревожные нотки: — Марина! Говорите же! Что-нибудь случилось?
— Кажется, за мной опять следят.
— Вы… в этом уверены?
— Да.
И она, торопясь и глотая окончания слов, словно боялась, что Турецкий примет ее страхи за навязчивый бред сумасшедшего, рассказала о человеке, который отслеживал ее во дворе дома, прячась под деревом за парковочной стоянкой.
Замолчала было, но ее тут же прорвало истеричным криком:
— Я не понимаю… я не знаю, что им от меня надо! Кажется, добились своего, Игорь мертв, а они…
И она вновь разрыдалась, не в силах сдерживать слезы.
Турецкий догадывался, что им нужно от вдовы Фокина — собранные им материалы для статьи, которая была заявлена в секретариат «Шока», но это был не телефонный разговор — не исключалось, что Чистильщик уже поставил городской телефон Фокиных на прослушку, и он негромко произнес:
— Прошу вас, Марина… Возьмите себя в руки и примите тепленький душ. Надеюсь, горячую воду у вас еще не отключили?
Он старался шутить в силу возможностей.
— Вроде бы нет. По крайней мере, с утра была.
— Вот и ладненько. А я вам сейчас пришлю человека, который останется с вами до утра и будет встречать вас и провожать, как самый верный паж. Надеюсь, не будете против?
Она хотела было спросить, что за человек такой и можно ли на него положиться, но вместе этого только и смогла пролепетать:
— Я, конечно, не против, но…
— Вот и ладненько, — как на чем-то давным давно решенном, поставил точку Турецкий. — Перед тем, как подняться к вам, он позвонит от подъезда и назовется моим именем. Хорошо? И, Боже упаси, открывать до его прихода кому-либо еще!
— Хорошо, спасибо, но…
— Что-нибудь еще?
— Да, но…
Марина невольно замялась, не зная, как Турецкий отнесется к ее просьбе.
— Говорите же, я слушаю.
— Простите, Александр Борисович, но…
— Что, какие-нибудь проблемы?
— В обще-то, да. С тех пор, как сообщили о смерти Игоря…
— Что, не можете заснуть? Головные боли? Привезти что-нибудь успокаивающее?
— Да, хотелось бы. Но валерьяна уже не помогает, а садиться на более сильные таблетки не хочу. Память напрочь отшибает.
— Что-нибудь из спиртного? — догадался Турецкий.
— Да. Если, конечно, это не затруднит.
…Агеев выкладывал на кухонный стол содержимое спортивной сумки, а Марина исподволь изучала его.
К тому моменту, когда он позвонил от подъезда, застыв перед ее окнами, она успела допить оставшуюся в бутылке водку, и теперь, уже немного успокоившись и окончательно смыв под теплым душем слезы, могла более критично оценивать происходящее. Она ждала двухметрового роста амбала, зациклившись на телекиношном штампе, а в квартиру вошел невысокий, в общем-то корявого роста мужик, который менее всего походил на умопомрачительных телохранителей, в тех, что влюбляются красавицы-жены богачей и их рано повзрослевшие дочери. Представившись Филиппом — тоже хрен редьки не слаще, хотя и Киркорова зовут так же, — он попросил разрешения снять ветровку, и только когда остался в довольно модной рубашке с открытым воротом, в котором просматривалась накачанная шея, и засучил рукава, она не могла не подивиться его мощи и какой-то внутренней силе.
Широкие плечи, судя по всему, мощный торс и не менее мощные руки, от которых невозможно было оторваться взглядом. К тому же от него веяло каким-то особым спокойствием, и она, даже не желая этого, помимо своей воли, не могла не сравнить его со своими утонченными, излишне утонченными, крикливыми и, может быть, излишне нервными коллегами по театру. И сравнение это было явно не в их пользу.