Николя еще на какое-то время остался переговорить с Бурдо. Он подтвердил, что намерен довести расследование до конца, если только генерал-лейтенант полиции не прикажет ему остановиться. До тех пор он надеялся, что будет иметь полную свободу действий в этом деле, и если не собьется с верного пути, то достигнет цели. Как корабль, набравший скорость, он стремился вперед, и ничто не могло его остановить.
Инспектору нечего было на это возразить, и он заметил, что если факт убийства виконта уже доказан, то круг подозреваемых значительно расширялся, как и количество мотивов этого ужасного преступления. И наконец, еще не была разгадана загадка того, как тело оказалось в запертой комнате. Ко всему еще добавлялась тайна смерти графини.
Когда перед Николя оказывался столь запутанный узел, он не пытался действовать, как Александр, но стремился ухватиться за самую тонкую нить и начать его распутывать. Так он и поступит. Сначала он отправится на поиски в Итальянскую Комедию. Он будет держать нос по ветру и не упустит ни малейшей детали. В конце концов, порядок в театрах находился в ведении генерал-лейтенанта полиции. Он все разведает и поговорит с кем нужно. Этот билет появился рядом с телом графини де Рюиссек не случайно. Для такой пожилой и набожной женщины, приближенной старшей дочери короля, было в порядке вещей сопровождать принцессу в Оперу, но она не опустилась бы до итальянской пьески.
Наконец, Николя сообщил Бурдо о своих подозрениях в том, что тело виконта пытались утопить. Следовало разыскать сбежавшего кучера баварского посла. И наконец, пока он будет избегать встреч с Сартином — если же тому потребуется его разыскать, то он сделает это через своих шпионов. Так Николя выиграет время в случае, если расследование все-таки решили прекратить.
Что до Бурдо, ему была поручена особенно деликатная миссия во дворце Рюиссеков. Он вернется туда под невинным предлогом — снять печати с дверей комнаты виконта. Николя был уверен, что они уже были сняты самовольно, но это был лишь предлог, чтобы попасть во дворец. И он знал, что может поручить инспектору тайно провести обыск. Бурдо хорошо знал свое ремесло и умел противостоять трудностям, которые наверняка не замедлят перед ним возникнуть. Николя попросил инспектора составить полный список книг библиотеки виконта.
Он предложил Бурдо проводить его до дома. Тот отказался и посоветовал Николя скорее добраться домой самому и как следует отдохнуть. Он никогда не смешивал свою работу полицейского и семейную жизнь. И все же Николя помнил, как однажды, когда он оказался на улице, Бурдо сразу же предложил ему поселиться у него. Они попрощались. Каждый ушел в своем одиночестве, подумал Николя. У каждого были свои заботы и печали. У Сансона — кошмар его ремесла, у Семакгюса — его необузданная жажда удовольствий, у Бурдо — незаживающая рана из-за несправедливой смерти отца. Что до Николя, он не желал слишком много об этом думать.
Такие сладко-горькие размышления занимали его по дороге на улицу Монмартр. В особняке Ноблекура, кажется, все уже заснули, даже Кир. Только Катрине не спалось — она готовила кроличий паштет. Она предложила Николя поужинать, но события вечера слишком утомили его, и у него не было аппетита. Кухарка посоветовала ему никогда не разрезать кроличье мясо ножом. Следовало сделать надрез до кости и разорвать его, скручивая, чтобы не осталось осколков костей. Она тут же показала, как это делается, отделив голову кролика от тела.
Николя быстро прошел в свою комнату. Он был изнурен волнениями дня, но долго ворочался, прежде чем заснул.
V
КОМЕДИЯ ДЕЛЬ АРТЕ
Там обитель жеманства, веселья,
Чар прелестных и удивленья,
И лукавых проказов Амура
Удовольствий и сладких споров.
Вздохи, слезы и наслажденье —
Вот привычная свита его.
Реми Белло
Четверг, 25 октября 1761 года
Николя продирался через толпу бродяг. Он размахивал шпагой направо и налево и кричал, а нападавшие на него также отвечали ему криком. Они валились один на другого, раненые или убитые, а те, кому удавалось ускользнуть, бежали по узкой лестнице башни. Николя ощущал то же удовольствие, которое испытываешь, когда рубишь дерево, но вдруг он почувствовал, что соскользнул в какую-то бездонную пропасть и оказался на берегу пруда, поверхность которого странно и медленно колыхалась. На островке, поросшем водорослями, молодой человек в поношенном сюртуке и железной маске нес к костру вязанку хвороста. Старуха с кроличьей головой и разрубленным пополам телом тянула руки к Николя. Он побежал к воде, но как только вошел в пруд, снова упал и оказался на полу возле кровати.
Очнувшись, он понял, что уже давно наступило утро и лучи солнца пробиваются в его комнату через занавешенные окна. Часы показывали девять. Горячая вода в кувшине у дверей уже остыла. Николя решил умыться во дворе — воздух был еще теплым, если держаться на солнце.
Завершив туалет, Николя спустился в гостиную. Марион волновалась из-за его непривычного опоздания и принялась его распекать: как он может рисковать здоровьем, умываясь в холодной воде? Она подала ему горячий шоколад и булочки. Месье де Ноблекур с раннего утра ушел с Пуатвеном. Он должен был присутствовать при возвращении церковного имущества церкви Сент-Эсташ, в которой этот старый вольтерьянец занимал почетную должность старосты. Марион проворчала, что такие утренние выходы были ему уже не по возрасту, что все это закончится очередным приступом подагры.
Николя поинтересовался, где Катрин. Она ушла на рыбный рынок — там в баках с морской водой можно было найти самую лучшую свежую рыбу. К вечеру она пообещала хозяину приготовить ему морской язык по-вильруански. Она услышала от Марион новость о выздоровлении прокурора и решила порадовать его праздничным ужином. Кроме рыбы для рецепта требовались сыр пармезан, мидии и розовые креветки. Марион надеялась, что Николя успеет к ужину и его долю не придется отдавать псу, чтобы удержать в разумных пределах аппетит его хозяина. Марион надеялась на доброе сердце и аппетит Николя, чтобы не слишком искушать месье де Ноблекура.
Рассеянно слушая болтовню Марион, Николя перечитывал свои заметки в записной книжке. Он все еще был под впечатлением вчерашнего кошмара. Для Семакгюса голод был так же вреден для здоровья, как и обжорство. Он не мог заснуть не поев. Николя же думал о том, что сможет сдержать свое обещание и успеть на пир, устроенный Катрин, только если ему не помешает какая-нибудь неожиданность. Марион с удивлением заметила, что он не торопится, как обычно. Он сидел в задумчивости, смакуя паштет, который экономка достала из своих запасов специально для него.
Наконец насытившись, Николя отправился в библиотеку месье де Ноблекура. Собирательство было манией старого прокурора, особенно это касалось книг. В его библиотеке хранилось несколько настоящих сокровищ, которыми мог бы гордиться сам король, и Николя была дарована привилегия заходить туда в любое время.
Там было все, что ему нужно. Николя удобно устроился в глубоком кресле и углубился в чтение, по ходу делая заметки в своей записной книжке. С довольным видом он поставил книги на место, бережно закрыл на замок дверцу книжного шкафа с особенно ценными томами и положил ключ под статуэтку из саксонского фарфора, представлявшую собой музыканта, играющего на дудочке, и восторженно глядящую на него танцовщицу, одетую во все розовое. Наконец, в соответствии с указаниями хозяина дома, он задернул шторы, ведь яркий утренний солнечный свет был «губительным и смертоносным» для гравюр и переплетов. Это был один из капризов старого прокурора.
Пробило полдень, и у Николя еще оставалось время, чтобы добраться до Итальянской Комедии. Он часто захаживал в театр и точно знал, что нет необходимости приезжать туда к первому отделению, — он застанет лишь уборщиков и полотеров. Кроме того, актеры поздно ложились спать и столь же поздно вставали. Николя решил, что не стоит появляться в Итальянской Комедии раньше, чем через час.
Когда Николя вышел на улицу, он почувствовал, что свежий легкий ветер разогнал миазмы города. Он наполнял легкие ароматом осени и уносил с собой смердящую вонь от мусора и помоев, частицы которых оседали на засаленных нестираных штанах.
Николя помедлил, выбирая, какой дорогой идти, и, улыбнувшись и оглядевшись вокруг, отправился к тупику Сент-Эсташ. Эта темная, сырая улочка заканчивалась боковой дверью церкви, зажатой между домами. Николя уже знал из прошлого опыта, что на выходе из дома за ним удобнее всего начать слежку. Поэтому следовало принять меры, которые позволят пресечь эти попытки. Воронкообразный тупик был как нельзя кстати. Ступив в тишину и сумрак церкви, Николя ускорил шаг и скрылся в исповедальне, в затененной части часовни, откуда, с бешено колотящимся сердцем, стал наблюдать, не следует ли кто за ним. Он сам был мастером хитрых уловок и маскировки и никого не упускал из внимания, даже больных старух — самые невинные на вид могли оказаться шпионами. Иногда, убедившись в отсутствии слежки, он выходил через ту же боковую дверь, а не через главные ворота церкви.
Этим утром он не заметил ничего необычного: несколько сосредоточенных богомолок, безногий калека, опирающийся на кропильницу у входа, и органист, повторяющий мотив. Выйдя на улицу, Николя вновь окунулся в суету большого города.
С первого дня своего приезда в Париж Николя не переставал удивляться. Его до сих пор пугало беспорядочное уличное движение, грозящее опасностью жизни прохожих. Он заметил, что городская жизнь в точности воссоздавала взаимоотношения между людьми, стоявшими на разных ступенях социальной лестницы. Большие презрительным взглядом мерили малых с головы до ног, возницы богатых экипажей расчищали себе дорогу, размахивая хлыстом. И они не ограничивались лошадьми: часто доставалось и бедным экипажам, и даже несчастным попрошайкам, тянувшим руки к каретам. Если бы не ограничительные столбы, которые общественные власти расставили на перекрестках улиц и больших дорог, буржуа, женщины, старики и дети еще чаще погибали бы под колесами беспардонных возниц экипажей. Доведенный до отчаяния таким унижением, народ начинал терять терпение. Слышались крепкие словечки, местами возникали драки, но пока всем хватало хлеба, люди принимали все как должное. Если бы хлеб исчез из лавок — вот тогда всякого можно было ожидать.
Он прибавил шаг, завидев впереди перекресток улиц Моконсей и Нев-Сен-Франсуа, где находился флигель Бургундского отеля, пристанище Итальянской Комедии. Николя громко постучал в зарешеченное оконце и наконец увидел, как внутри замаячило какое-то бесформенное существо. В замочной скважине повернули ключ, дверь приоткрылась, решетка приподнялась, и хриплый сердитый голос повелел ему убираться прочь.
Николя самым вежливым образом представился и назвал свою должность. Существо захрипело и отступило назад, освобождая проход. Теперь Николя мог как следует его рассмотреть. Это был человек огромного роста, казалось, вросший в землю. Из длинного темно-синего сюртука, застегнутого под горло начищенными медными пуговицами, торчало выразительное лицо, чертами напоминавшее языческих богов. Пожелтевший парик частично скрывал лысую голову, на которую был небрежно повязан красный платок. Левая рука у него отсутствовала, и подвернутый пустой рукав был закреплен булавкой на груди сюртука. Кто это был — консьерж или какой-нибудь комический персонаж из театра? Существо смерило его взглядом и неповоротливо пропустило вперед. Стая кошек всех мастей, мяукая, устремилась за ним, некоторые забегали вперед и прошмыгивали между ногами. Хозяин снял с ноги башмак и с грохотом бросил его на пол. Кошачья братия мгновенно испарилась.
— Мерзкое отродье, — заговорил человек. — Но без них никак — кто еще будет охотиться на крыс и мышей? Не в обиду будет сказано, слишком ты молод для комиссара полиции. Комиссар нашего квартала уже весь седой. Во всяком случае, для того чтобы стрелять из пушек по кораблям ты точно не годишься, черт возьми!
Николя понял, что это не актер, а списанный на берег моряк. Театры часто нанимали бывших моряков, знавших науку завязывания морских узлов и умевших лазить по канату, для смены декораций и запуска машин. Так они избавляли их от печальной участи, уготованной ветеранам, списанным на берег.
— Добро пожаловать на мой камбуз! Могу предложить тебе стаканчик, а взамен ты расскажешь мне, каким ветром тебя сюда занесло.
Он остановился и обернулся.
— Ты не похож на шефа полиции нашего квартала. Тот вечно в форменном сюртуке. Такой верзила, и седой, как свеча.
Они прошли через мрачный коридор, освещенный масляной лампой. Человек толкнул дверь; Николя уловил запах табака и водки. В комнате стояли стол, два стула, соломенный тюфяк и фаянсовая печка, на которой дымилась кастрюля. На полу лежал тканый коврик, идеально чистый, и придавал комнате хоть какой-то уют. Окошко в стене, на высоте человеческого роста, выходило во двор; вокруг него собрались кошки и отчаянно царапались в оконное стекло, не дающее им пробраться в комнату. У окна на деревянной панели в ряд висело около дюжины ключей. Человек помешал содержимое кастрюли и разложил его в две миски, поставил их на навощенный стол, вытащил из-под тюфяка две оловянные кружки и бутылку. Когда он открыл ее, комната наполнилась тяжелым ароматом рома.
— Ты окажешь мне честь, разделив трапезу в моей кают-компании, а во время обеда расскажешь, что тебя сюда привело. Все как есть, на духу.
— Согласен, — ответил Николя.
Он с опаской глядел на угощение, но понимал, что приняв столь щедрое предложение и разделив еду, он упростит себе задачу и сможет действовать напрямик. Он был приятно удивлен большому куску соленой свинины, плававшему в фасолевом супе. Ром, возможно, был не лучшим выбором вина для их пиршества, но после вечеров, проведенных в компании доктора Семакгюса, еще одного моряка на службе Его Величества, Николя постепенно оценил этот простой и мужественный напиток.
— Мои обязанности распространяются на весь город, — объявил он.
Человек выдернул волосок из бороды, в изумлении глядя на столь молодого человека, облеченного такой огромной властью. Несомненно, он напомнил ему о молодых господах, едва вышедших из коллежа и в звании лейтенанта исполнявших обязанности капитана корабля. В сравнении с ними Николя казался взрослым и достойным уважения.
— Очень сытная штука, и соли в самый раз. В море у нас на обед чаще были сухие галеты да бульон с червяками. Но я слишком много болтаю, а говорить должен ты.
Николя положил на стол золотую монету. Его собеседник просиял. Его рука потянулась за монетой, но на полпути остановилась.
— Я уверен, что вы сумеете ее достойно потратить — на табак или этот отличный ром, — сказал Николя.
Монета исчезла без слов. Вместо слов благодарности послышалось дружелюбное бурчание. Николя этого было достаточно.
— А теперь — мой вопрос. Ко мне попал билет в Итальянскую Комедию. Есть ли способ выяснить его происхождение? На нем нет никаких особых пометок — ни даты, ни даже номера. Может, это билет в ложу, или на дневное представление? Я уверен, что вы человек сведущий, и ничто не ускользнет от вашего зоркого глаза.
Николя закусил губу; это выражение нечаянно сорвалось с его языка. Старый моряк был не только одноруким, но и одноглазым — бельмо полностью скрывало его левый глаз.
— От грота до марса — здесь все мои владения!
— Вот билет.
Человек взял дымящуюся свечу и поднес билет к своему единственному глазу.
— Вот-так-так, здесь не обошлось без маленькой жеманницы!
— Маленькой жеманницы?
— Бишельер. Мадемуазель Бишельер. Во всяком случае, так ее называют в театре. Она с самой ранней юности обучилась ремеслу потаскухи. Лакомый кусочек — такой аппетитный, но и прожорливый. Она глотает с потрохами всех, у кого водится золото. Она обирает всех богачей — и стариков, и сопливых мальчишек. Она занимает позицию, прочищает орудия и заряжает их, досылает снаряд, возвращается к батарее и стреляет. Она никогда не отступает, и, если жертва сопротивляется, она снова идет в атаку и открывает сплошной огонь.