Николя вышел в коридор к Бурдо и, распорядившись отпустить Ламбера, потащил инспектора в комнату.
— Вы что-нибудь узнали?
— Избалованный ребенок, завистливый слуга и дурное влияние, — ответил Бурдо. — Похоже, он и вправду узнал о смерти своего хозяина от мажордома.
Инспектор оставил при себе еще несколько замечаний, не будучи уверенным в их важности.
Далее все последовало согласно неизменному ритуалу. Тело подняли, уложили на носилки, накрыли темным покрывалом и унесли. В последний раз осмотрев комнату и потушив свечи в канделябрах, Николя закрыл за собой дверь и аккуратно опечатал вход. Ключ от комнаты отправился в карман Николя, к вещам из карманов виконта и пистолету, найденному возле тела. Он действовал, не думая о том, что делает, почти машинально. За недолгое время своей службы в полиции он уже множество раз выполнял эти многочисленные формальности, каждый раз осознавая их мрачный характер.
Он отправил Бурдо проверить, свободна ли дорога, наказал носильщикам спускаться как можно более бесшумно. Он надеялся, что граф де Рюиссек не заметит их ухода. Он вспомнил, что окна со стороны фасада во время их приезда, кажется, были закрыты. Полицейские кареты стояли на улице, шум от них не проникал за высокие стены особняка. Николя решил воспользоваться наступившей тишиной — расширить поле своего расследования. Он захотел осмотреть парк за главным зданием: на него выходили окна флигеля, где располагались комнаты виконта. Он послал Бурдо сопровождать тело, а сам направился к указанной Пикаром двери, ведущей в парк.
Мажордом одолжил ему зажженный фонарь, но и света луны было вполне достаточно. Николя понял, что нужный ему флигель находится справа. Архитектура здания была величественно-проста, оно состояло из двух этажей: нижнего, с большими овальными воротами, за которыми находились конюшни или помещения для карет, и верхнего, где и располагались апартаменты виконта. Флигель был одной высоты с главным зданием, кроме выступающей мансарды с двускатной крышей. Николя направился к зданию и приоткрыл ворота. Тяжелый запах конюшни и ржание потревоженных лошадей подтвердили его предположение. Земля у въезда была выложена камнями, а между створами ворот из земли пробивались вьющиеся розы. Николя присел на корточки и тщательно осмотрел землю под окнами комнаты виконта, затем поднялся и осветил фонарем стену. Он задержался там на некоторое время, а затем еще более внимательно осмотрелся.
Неправильная форма сада — трапеция, вершина которой упиралась в конюшни, — была замаскирована симметрией двух длинных прямоугольных партеров, завершавшихся круглой площадкой с изящной оградой. В остальных частях были зеленые беседки, соединенные между собой узкими дорожками, лужайки, деревья и лабиринт. Каждый из двух партеров украшали огромные каменные вазы. Центральная аллея вела к круглому мраморному фонтану с группой свинцовых амуров и тритонов, из которых должна была литься вода. Мощеная камнем аллея переходила в галерею террас, расположенных на разных уровнях и ведущих к парадным покоям первого этажа главного здания. Маленькая дверь, через которую Николя вышел из дома, располагалась в углу, образованном двумя зданиями, и была почти не видна за ротондой.
Николя прошел влево и нашел еще одни закрытые ворота, которые, должно быть, выходили на дорогу, перпендикулярную той, на которой стоял особняк де Рюиссеков. Николя прошел вдоль стены ограды по всей ее длине, останавливаясь то здесь, то там, пытаясь разглядеть что-то в опавших листьях. Он остановился в дальнем углу, где за оградой находился домик, в котором садовник хранил свои инструменты, лейки, лестницу и горшки с семенами. Николя снова вернулся к большому фонтану. По мере приближения он все более ясно чувствовал запах стоячей воды, смешанный с одуряющим ароматом самшита. Этот запах отвлек его от мысли, внезапно возникшей в его голове.
Бросив последний взгляд на зеленые бордюры, посаженные рядом с розовыми кустами, Николя вернулся к Бурдо и Пикару, которые тем временем разговорились. Николя всегда удивлялся способности своего помощника завоевывать симпатию простого народа. Он попросил мажордома предупредить хозяина о том, что хотел бы с ним переговорить. Пикар удалился и вскоре вернулся, не говоря ни слова; он открыл дверь в большой зал, зажег факел и жестом пригласил Николя войти.
Мягкий, дрожащий огонь свечей озарял большой зал, стены которого были расписаны картинами воображаемой природы. Под большим сводом открывался вид на парк; вдали угадывались очертания деревушки. Чтобы создать иллюзию перспективы, художник на некотором расстоянии изобразил мраморную балюстраду, за которой находился едва намеченный парадный въезд. Свод, поддерживаемый ионическими колоннами, завершался пилястрами, поддерживающими аттик с декорированной панелью, на которой были изображены музицирующие ангелы. Справа и слева от свода рисунки на стенах создавали иллюзию пространства, намного превосходящего истинные размеры зала. Николя по достоинству оценил творение этого удивительного союза резца и кисти. Он погрузился в размышления, узнав в одной из тем природы картины своего детства. Несколько гравюр, без особой фантазии украшавших скудный интерьер дома каноника Ле Флоша в Геранде, давали Николя возможность унестись далеко-далеко в своем воображении. Он разглядывал их часами, особенно ту, что изображала казнь Дамьена на Гревской площади, до тех пор, пока ему не начинало казаться, что он перенесся на картину и стал участником ее действия. И так, будто во сне наяву, он пускался в невероятные приключения, каждый раз втайне боясь, что не сможет вернуться назад, к спокойной и безмятежной жизни. И теперь то, что он увидел здесь, эту выдуманную жизнь в барочном великолепии и оперном декоре, захватило его и увлекло за собой. Он вытянул руку, словно пытаясь проникнуть внутрь.
Раздраженный голос пробудил его, вернув к реальности:
— «Этот народ, заблуждающийся сердцем; они не познали путей моих» и находят удовольствие в порочных образах?
Николя обернулся. Перед ним стоял граф де Рюиссек.
— Псалом 94-й. Вы, месье, без сомнения, ни гугенот, ни янсенист. Я знал двух людей, имевших обыкновение цитировать их сочинения; один был святой, другой — лицемер. Эта дорога уводит нас от Бога в размышления о тщетном, о том, что является лишь пародией на жизнь.
— Однако она украшает парадный зал вашего дворца, господин граф…
— Я приобрел его у одного разорившегося дворянина, который любил жанр оптических иллюзий. Что до меня, я не поклонник этого искусства и собираюсь закрыть его картинами и гобеленами. Но давайте не будем терять время. В последний раз прошу вас, месье, позволить мне увидеть сына.
Он стоял прямо, оперевшись руками на спинку кресла. Он так сильно вцепился в дерево, что суставы пальцев побелели от напряжения.
— Господин граф, я должен заявить вам, что тело виконта де Рюиссека уже не находится во дворце. Оно перевезено в полицейское управление для дополнительного осмотра.
Николя ожидал взрыва, но напрасно. Лицо графа стало озлобленным и сосредоточенным, он сжал зубы, судорожно подрагивая. Он уселся в кресло и некоторое время хранил молчание.
— Это очень жестоко и немыслимо.
— Хочу добавить, что это решение было принято отчасти для вашей же пользы, чтобы избавить вас и графиню де Рюиссек от непереносимого зрелища…
— Месье, я привычен к картинам войны.
— С другой стороны, нам необходимо заключение врачей о характере ран вашего сына.
Николя не хотел вдаваться в подробности, оставляя своему собеседнику возможность домыслить ситуацию. Это было излишним.
— Вы хотите сказать, что намереваетесь произвести вскрытие тела моего сына?
— К моему великому сожалению, месье. Это необходимо, чтобы установить истину.
— Но какую истину вы собираетесь открыть, если мой сын умер в комнате, закрытой ключом на два оборота? Вы же сами это подтвердили. Для чего еще вы станете истязать безжизненное тело?
— Подумайте, месье, что этот осмотр может послужить точному выяснению обстоятельств смерти и доказать, к примеру, что ваш сын мог ранить себя, когда чистил оружие, и таким образом мы снимем с него позорное клеймо самоубийцы…
Николя не надеялся, что его попытка обмануть графа увенчается успехом. Но в чрезвычайных ситуациях соображения морали цепляются за каждую мелочь. Николя почувствовал, что его собеседник не принял возможность этой гипотезы, будучи убежденным в версии самоубийства.
— Что касается осмотра, то он будет проведен с величайшей осторожностью и в условиях полной секретности, и могу вас заверить, что тело вашего сына вернут вам в надлежащем состоянии. Я думаю, что это наилучшая мера, которая позволит нам вынести окончательное решение и оставить все неожиданные открытия в тайне, сохранив доброе имя вашей семьи.
Николя подумал, что с его стороны довольно рискованно было обещать, что смерть была достойной, учитывая состояние трупа. Граф неожиданно поднялся с кресла. Даже известие о том, что тело его сына увезли, не задело графа до такой степени, как упоминание о чести.
— Честь, месье, — кто вы такой, чтобы говорить о ней? Что вы можете об этом знать? Честь, месье, вы должны обладать ею, чтобы иметь право о ней говорить. Честь не допускает к себе простолюдинов и продажных людей. Она берет свое начало на заре времен, крепнет с каждым следующим поколением и завоевывается шпагой в бою за короля и Господа. Как смеет это слово слетать с ваших губ, господин полицейский?
Николя удержался от ребяческого тщеславия открыть графу свое истинное происхождение. Он только крепче сжал в кулак левую руку. В этот момент граф заметил на пальце молодого человека перстень с печаткой, украшенной гербом.
Николя получил его от своей сводной сестры Изабеллы, после чего тайна его рождения была раскрыта самим королем, это был герб Ранреев. Он не пожелал возвращать себе титул, на который имел право, но сохранил перстень как память о крестном, которого решался назвать отцом лишь в глубине сердца. Как и надгробие, эта печатка была для Николя словно связь с ним. Ребенком он десятки раз любовался покрытым патиной гербом, который оказался его собственным. Когда старик увидел герб, его глаза снова заблестели, а рот исказился.
— Как смеете вы говорить о чести, вы, украсивший себя гербом Ранреев? Да, я вижу еще достаточно хорошо, чтобы узнать герб благородного человека, с которым служил, и в моем сердце еще достаточно гнева, чтобы возмутиться при виде потерявшего совесть убийцы.
— Господин граф, в моих жилах течет кровь маркиза де Ранрея, и я советую вам выбирать выражения.
Николя уже больше не мог сдерживаться. Он впервые признался в своем происхождении, предпочитая до этого его скрывать.
— Значит плод греха находит удовольствие в низменных занятиях. Но кому какое дело в наше безумное время! Век, когда дети восстают против отцов, когда лучшие устремления в итоге выливаются во зло, зло, которое повсеместно — от самых высших, до самых низших…
Лицо графа де Рюиссека побелело от злобы, он поднес руку ко лбу. Николя обратил внимание на его загнутые, неровные ногти. Старик указал ему на дверь.
— Довольно, месье. Я вижу, что вы как достойный слуга де Сартина, пренебрегаете и чувствами отца, и уважением, которое должно было бы вызвать в вас мое положение. Уходите. Я знаю, что мне остается делать.
Он развернулся в сторону оптической иллюзии на стене, и на мгновение Николя показалось, что он растворился в ней и пошел по воображаемому парку. Это впечатление усиливало то, что граф, опершись о стену, попал рукой на нарисованную мраморную балюстраду.
Ничто больше не задерживало Николя в этом месте, где, к сожалению, воцарилась одна печаль. Его шаги застучали по плитам передней. Свежий воздух во дворе ударил в него запахом гнилой травы. Поднялся легкий ветер и закружил по дорожке в танце опавшие листья. Николя подошел к фиакру, несомненно, посланному за ним месье де Сартином. Лошадь Бурдо была привязана к карете за уздечку. В слабом свете фонаря вырисовывался профиль инспектора, с приоткрытым ртом, забывшегося сном. Усаживаясь в фиакр, Николя вдруг невольно обернулся и посмотрел наверх. На втором этаже дворца он заметил в окне силуэт женщины, державшей в руке подсвечник. Он почувствовал, как ее взгляд пронизывает его насквозь. В то же мгновение рядом с ним раздалось тихое покашливание. Не говоря ни слова, Пикар вложил ему в руку маленький квадратный конверт. Когда Николя перевел взгляд на окно, ему показалось, что он видел сон; видение исчезло. В смятении он забрался в фиакр, рессоры заскрипели под весом его тела. Кучер щелкнул хлыстом, и экипаж с шумом выехал со двора дворца де Рюиссеков.
Николя сжимал конверт в руке, удерживаясь от искушения немедленно прочесть письмо. Рядом с ним спал Бурдо, невольно покачиваясь от тряски. Дорога была проложена и выложена камнем недавно, она проходила через наполовину заброшенную местность, мимо пустошей, свалок и садов. Николя спросил себя: кто мог посоветовать графу де Рюиссеку приобрести дворец в таком уединенном месте? Была ли эта скромная покупка сделана для того, чтобы оплатить долги разорившегося дворянина или по другой причине? Возможно самым простым объяснением была близость к дороге в Версаль. Это соответствовало ситуации придворного, в обязанности которого входило разрываться между городом и двором. Так он не слишком удалялся ни от одного, ни от другого, и, конечно, для старика, который долгие годы провел в военных походах домашний уют очень много значил. Потом надо будет больше разузнать об этой семье, подумал Николя.
После разговора с графом де Рюиссеком Николя ощутил странную горечь, которая не имела ничего общего с горем от потери сына. Следовало бы расспросить графа обо всем подробнее, но, для того чтобы пробиться сквозь его броню, требовалось недюжинное мастерство. Его сильный характер делал его неуязвимым ко всему. Подчеркнутая набожность, почти пуританская, и тирада о чести не убедили Николя. Из этого разговора он вынес впечатление о старике как о жестоком и скрытном человеке.
Маленький бумажный конверт жег ему руку, точно раскаленный уголь. Это ощущение отвлекло Николя от размышлений. Он приоткрыл окно в дверце фиакра, свежий, влажный воздух ударил ему в лицо. Он склонился к зажженному фонарю и сломал печать на конверте. Несколько строк были выведены дрожащей рукой, явно женской, буквы были выписаны неровно и находили друг на друга. Текст был кратким и ясным:
Месье,
Завтра в четыре часа будьте в кармелитской церкви на улице Вожирар, в часовне Девы Марии. Вас будет ожидать лицо, желающее узнать о ходе вашего расследования.
Машинально Николя поднес записку к носу и вдохнул аромат. Он вспомнил этот запах духов пожилых дам, вдов светского общества Геранда, которые часто посещали его учителя-каноника и дом маркиза де Ранрея. Он узнал этот запах, смесь аромата рисовой пудры и «Воды венгерской королевы». Он изучил бумагу цвета миндаля, с водяными знаками, без герба и вензеля. Эти наблюдения позволили ему провести связь между автором записки и силуэтом, который он увидел в окне дворца де Рюиссеков. Записка, переданная верным слугой дома, была отправлена, несомненно, графиней де Рюиссек и ясно говорила о ее желании доверить ему какую-то тайну без свидетелей. И все же его озадачивала одна деталь: похоже, что автор записки стремился скорее не прояснить обстоятельства смерти виконта, сколько попросить совета. Николя успокоил себя, решив что одно не так далеко от другого.
Бурдо еле слышно храпел, время от времени слегка постанывая. Николя попробовал снова вернуться к ходу своих рассуждений, но он никак не мог собраться с мыслями из-за грохота фиакра. Неясные предположения роились в его голове. Много вопросов, над которыми он размышлял, словно испарились; он упрекал себя за то, что не записывал их по мере того, как они возникали. Он с раздражением сжал в руке маленькую записную книжку, с которой никогда не расставался, записывая в нее все свои наблюдения и выводы. Он не забыл, что назавтра должен был составить отчет генерал-лейтенанту полиции. Недовольный голос месье де Сартина не переставал звучать у него в ушах: «Точность и краткость». Но в этом отношении Николя никогда не испытывал трудностей, и шеф ценил его четкий, деловой стиль. Он был благодарен иезуитам из Ванна, развившим у него эпистолярный дар, а также нотариусу, контора которого была его первой службой, — там он понял важность и значение верно выбранного слова.