И Крысолов встал со скамьи, привычно одернул куртку, словно гимнастерку, по-строевому развернул плечи и шагнул, – сам не ожидая такой смелости от себя, – к девушке.
– Простите, – услышал он свой, – словно издалека и чужой – голос, – наверняка именно я и смогу вам помочь. Только я…
5. ПРОКЛЯТИЕ ПАМЯТИ
Крысолов с неудовольствием отметил, что вынимает из коробочки уже четвертую за этот день сигарку, но все равно сунул ее в губы и крутанул колесико зажигалки.
– Так и чем же, Николай Николаич, я вам не угодил? Тем, что в свободное от работы время на маньяков охочусь? Так ведь они тоже представляют определенную угрозу роду человеческому. Или не так?
– Ты идиот! – прошипел куратор. – Мало того, что твои побочные акции ставят под угрозу всю сеть, так ты вообще оборзел! Устранять посторонний объект среди бела дня на глазах сотен людей! А если бы тебя взяли?
– Значит, посадили бы, – пожал плечами Чистильщик. – А вам какое горе? Вы же знаете, что я никого не сдал бы, да и кто бы мне поверил?
– Не в том дело. Если отследить твои связи…
– То можно упереться только в глухую стену, – закончил Чистильщик и зло усмехнулся. – С вашей подачи у меня никого нет, кроме Беса.
– Ну, не преувеличивай.
– Неужели? – восхитился Чистильщик. – Может, у меня есть друзья, семья, любимая женщина, постоянный дом – на худой-то конец? Шиш да кумыш! У меня даже своего лица и имени нет. Да где вам понять, – горько усмехнулся он, – ведь вы-то не аномал. У вас все это есть – и семья, и дети, и дом. Про имя с лицом я уж не говорю,
– Как ты узнал?
– Секрет полишинеля. Как вы думаете, сколько у меня за последние десять лет было ранений и травм, сколько из них смертельных? Вам и не сосчитать. А я бегаю, как молодой жеребчик. Да и не только это. Мне, например, ни разу в голову не приходила идея стать властелином судеб, было достаточно своих личных данных. А заниматься спасением человека как вида, – чем не самое человеческое занятие. Какому аномалу этого возжаждается? А вы спасаетесь изо всех сил. Я уверен, что существуют не только аномалы-мужчины, но и женщины, однако вы старательно держите нас в изоляции друг от друга. Я за свою жизнь знал всего трех аномалов – наших инструкторов в спецшколе, остальных видел только в прорези прицела. Даже соучеников не видел – ведь мы могли подружиться и общаться. Разве не так?
– Сейчас это не важно.
– Еще как важно! Ведь вы, спасая свою гнилую цивилизацию, обрекли нас на роль бездумного оружия, лишив всего, что дано даже дикому животному. Если аномал не становился вашим пособником, то автоматически делался мишенью. Разве нет? Да, многие из нас действительно со временем превращались в чудовищ, но не ваша ли гонка за ними заставляла их возвращаться в первобытное состояние? Как вы внушали нам? Не каждый маньяк – аномал, по всякий аномал – маньяк, жаждущий крови. Именно это и делало нас такими – охотниками, преследующими людей либо друг друга
Вы просто боитесь, что нас станет больше и этот сраный мир выйдет из-под вашего мифического контроля. И не понимаете, что нам он не нужен. Даже ваши теплые сортиры и самое ваше великое достижение – пипифакс – тоже не нужен. Мы самодостаточны. Точнее – могли бы быть такими, если бы вы нас не калечили психически или не убивали. Нашими же руками.
Чистильщик махнул рукой и закурил. Он был опустошен. Все, что наболело годами, выплеснулось в один момент и больше ничего не хотелось. Хотелось лишь лечь на землю и долго лежать, слушая, как пробивается из-под земли молоденькая травка. Внезапно навалившаяся усталость обволокла его тело липкой паутиной. Но куратор, само собой, не желал оставить последнее слово за ним.
– Ты закончил? – сурово спросил Ник-Никыч. Чистильшик вяло кивнул головой. – Ну что ж, ты почти во всем прав. Руководство организации – это обычнейшие homo sapiens. Да, мы действительно боимся, что аномалов станет больше. Но ты видел детей аномалов?
– Боюсь, что их никто никогда не видел. – устало ответил Чистильщик. – Вашими стараниями…
– Неправда. Я сам видел парочку. Не скажу, что это доставило мне удовольствие. Они были уродливыми кретиническими животными, снабженными при этом всеми качествами, имеющимися у тебя – стремительностью, ночным зрением и прочими. И жаждой убивать все. что движется. Просто так, играя в охоту.
Чистильщик мотнул головой – ему почему-то не верилось. Ему сейчас ни во что не верилось.
– Давайте на сегодня закончим, – попросил он. – У меня просто нет сил. Завтра встретимся здесь же в любое удобное вам время. И вы выскажете свой вердикт относительно меня. До завтра.
Не слушая возражений, он встал и побрел прочь.
Женщина легко дотронулась до щеки Чистильщика, и тот досадливо дернул головой, словно его обожгли.
– Что, – спросила Мирдза, – тебя это нервирует?
– Нет, – ответил Чистильщик и замялся. – … не знаю. Все это как-то…
– Незнакомо, – продолжила Мирдза, – неестественно – для тебя. Не так ли?
Она пытливо заглянула ему в глаза. И Чистильщик быт вынужден согласиться:
– Да.
И отвести глаза. Это случилось с ним впервые, но он почему-то не мог врать в глаза этой женщине. Может быть, он любил ее; может быть, любви не существовало – был лишь жесткий комплекс, состоявший из эмоций, инстинкта воспроизводства, аппарата сравнения и предпочтения и собственнического чувства. Все равно солгать он не мог.
Словно спасая его, давая возможность уйти от трудного разговора, запищал пейджер на столе. Коротко выдохнув, Чистильщик схватил его и быстро пробежал глазами текст сообщения, удивляясь, почему не позвонили по домашнему телефону. Потом коротко матюгнувшись – беззвучным шепотом, почти мысленно, – вспомнил, что два часа назад собственноручно выдернул штепсель из телефонной розетки. Встал и с немного неискренним огорчением развел руками.
– Ладно уж, иди, – тихо сказала Мирдза, не глядя на него. И с какой-то тоскливой усмешкой в голосе добавила. – Крысолов…
Проникнуть незамеченным в этот маленький обветшалый двухэтажный дом не составило труда. Гораздо труднее оказалось быть бесшумным – проклятые половицы скрипели и стонали, как семидесятилетняя старуха, которую кто-то решился, так сказать, уестествить.
Крысолов, почти в прямом смысле, нюхом чуял, что в доме шесть человек – ребенок и пятеро взрослых. Один или двое сидели на кухне, в окне которой он увидел свет, подходя к дому. То ли они пили чай либо что покрепче, полуночничая, то ли дежурили. Их следовало вырубать первыми, но планировка дома была дурацкой – сразу за сенями и маленькой прихожей была проходная комната, типа гостиной или столовой, а из нее две двери вели в кухню и на лестницу. В комнате на диване спал богатырским сном здоровенный детина габаритами два-на-два, которого Крысолов надежно успокоил, сунув узкое лезвие трехгранного стилета – на манер шила или шабера – в ухо. Детина даже не вякнул, лишь судорожно всхлипнул, дернул ногами и перестал дышать. Крысолов выдернул стилет, вытер с него кровь и мозговую ткань о свитер детины.
И в этот момент понял, что вся операция не будет хирургически чистой, как это первое убийство. Сзади лязгнула щеколда и скрипнула дверь туалета, которую Крысолов не заметил. Мгновенно развернувшись, он левой рукой выхватил из-за пояса пистолет, тонкий ствол которого удлиняла короткая толстая трубка глушителя. Чувства были настолько обострены, что Крысолов услышал звонкий щелчок наколотого бойком капсюля, хлопок воспламенившегося порохового заряда и влажный шлепок удара пули в человеческое тело. Словно в замедленном кино увидел, как отошел назад затвор, неторопливо выбрасывая стреляную гильзу, как возвратился назад, захватив новый патрон и досылая его в патронник. Увидел, как получивший пулю точно между глаз, молоденький, бритый наголо паренек качкового вида падает, взмахнув руками, в угол прихожей, на какие-то ведра и садовый инвентарь, понял, что произойдет через долю секунды.
И в то же мгновение ощутил себя летящим в плавном настильном прыжке-кувырке к освещенному проему кухонной двери, попутно всадив две пули в электросчетчик. Успел максимально расширить зрачки. Грохот, отключение света во всем доме и приземление случились одновременно. Точнее, только Крысолов смог бы определить, что свет вырубился на несколько тысячных секунды позже, чем раздался грохот. Но ему было не до того. В полумраке – рассеянный свет дальнего уличного фонаря чуть-чуть разгонял ночную тьму – он ясно увидел сидящего за столом человека. Лежа на спине, вскинув руки над головой, дважды нажал на спуск. Обе пули попали в цель – чуть выше кадыка, снизу вверх прошили шею и затылочные доли мозга. Человек ткнулся лицом в стол.
Крысолов полежал так с секунду, потом, убедившись, что контрольный выстрел не требуется, пружинисто встал и бесшумно шагнул к лестнице. Наверху слышалось ворочанье и кашель.
– Эй, – вдруг донесся оттуда голос. – Витек, Жора, че там у вас? Опять передрались, что ли?
Крысолов замер. Но вопрос требовал реакции.
– Угу, – неопределенно хрипанул он, направив ладонью звук в сторону кухни. И начал подниматься.
– А чего света нет?
Крысолов стал подниматься быстрее. И тут под его ногами предательски скрипнула ступенька.
– Че света нет, спрашиваю? Я ж предупреждал, чтобы сюда не ходили, козлы, – снова рявкнул голос.
И внезапно простучало захлебывающееся звонкое сгаккато. На голову присевшего от неожиданности Крысолова посыпалась древесная труха.
– Выходи, сука, изрешечу! – рявкнули сверху. – Леха, Витек, Жорка! Проспали ментов, коты помойные!
«Скорпион», – по звуку определил Крысолов. – Расстрелял он полмагазина, обращаться не умеет». Рывком стянул с себя шапочку и забросил наверх лестницы. Вновь звонкое стаккато. Щелчок. Крысолов рванул вслед за шапочкой. Успел – заросший до глаз бородой мужик, лежа на кровати, еще только доставал из кармана брюк, лежавших рядом на стуле, запасной магазин.
– Брось, – тихо приказал Крысолов, наведя пистолет в лицо мужика. – Брось по-хорошему.
И тот бросил курносый пистолет-пулемет. Рядом с ним одеяло бугрилось, выдавая наличие в постели еще одного тела В ушах Крысолова застучала кровь. «Ну, если он…» – мелькнула мысль.
– Откинь одеяло, – все так же тихо приказал Крысолов.
Мужик мгновенно повиновался. «Ф-фу, – подумал Крысолов, – хвала Аллаху…» Рядом с бородатым лежала, свернувшись клубком, голая девица лет двадцати с пегими крашеными волосами.
– Где девочка?
– Да пошел ты, мент помойный, – вдруг неожиданно и покойно ответил мужик и сел.
– Последний раз спрашиваю – где девочка?
– Oтсоси!
Крысолов на мгновение отвел ствол пистолета от лица мужика и нажал спусковой крючок. Голова девицы разлетелась как арбуз, забрызгав постель и мужика кровью и мозгами.
– Ошибочка вышла – я не мент. Где девочка?
Ствол пистолета был уже направлен не в лицо, а в пах мужику. И это, вкупе с холодными словами, подействовало сильнее всяких угроз.
– В подвале, в каморе справа, – зачастил, давясь словами, мужик.
Крысолов кивнул, удовлетворенный. Он знал цену Момента Истины. Звякнула, вылетев на пол, еще одна стреляная гильза, и на лбу бородатого расцвел темно-красный цветок.
Спуститься в подвал и сбить замок с каморы было делом минутным. Приоткрыл дверь и увидел в уголке крохотного чулана – полтора на полтора метра – сжавшуюся в комок девочку лет десяти. Ужаснулся – ни в каморке, ни в подполе не было ни единой лампочки. Как она тут бедовала все две недели в потемках и вони собственных экскрементов. Вряд ли ведро, стоявшее в ближнем к двери углу, выносили каждый день.
– Марта, малышка, – как можно более ласково позвал Крысолов и почувствовал, что его голос дрогнул, зачесались глаза, стиснуло горло, – поехали. Мирдза ждет.
Девочка не пошевелилась. Тогда он шагнул в зловонную духоту каморки, подхватил почти невесомое тело на руки и покинул дом.