Она оглянулась, убедилась, что их никто не видит, и ткнула ему маленьким острым кулачком в бок.
— Нет, не намекаю, — с деланной злостью ответила Лайза. — Говорю открытым текстом. Женатый мужчина выглядит солиднее.
— Хорошо, учту, — поспешно согласился Белов.
Это походило на веселую игру. Вряд ли он мог в чем-нибудь отказать Лайзе; к тому же — она говорила по существу. Но никто не должен видеть, как директора комбината пихают кулаком в бок.
— Так вот, — подытожила Лайза. — Психологическая помощь обязательно должна быть. И я уже нашла хорошего специалиста.
— Своего психоаналитика? — пошутил Белов. — Хочешь выписать его из Штатов?
— Зачем? Станислава Марковича, — ответила Лайза.
— Ватсона?
— Ты знаешь кого-нибудь лучше?
— Честно говоря, нет.
— Тогда чего удивляешься?
Крыть было нечем. Белов задумался. А что, наверное, это неплохая идея. Он уже представлял себе Ватсона: высокого, мощного, с крупной бритой головой и густыми усами, в белом халате. Док пользуется большим авторитетом у женщин. Ему-то уж точно не придется сидеть без работы.
— Сама я хочу организовать бесплатные юридические консультации. Я поинтересовалась: последняя юридическая консультация в Красносибирске закрылась полтора года назад. Теперь людям некуда идти; они не знают своих законных прав. Откуда взяться гражданскому самосознанию?
Белов вздохнул. Он обнял Лайзу за талию и притянул к себе.
— Солнышко мое, ты, похоже, задумала изменить мир?
— Почему бы и нет?
— Видишь ли, это еще ни у кого не получалось.
— Я знаю, — ответила Лайза. — Я и не рассчитываю, что у меня получится. Я просто хочу начать. Кто-то же должен начать.
— Согласен, — Белов поцеловал ее в ароматную щечку — Я помогу тебе. Есть еще какие-нибудь задумки?
— Да! — Лайза повела его к лестнице.
Они поднялись на второй этаж и пошли вдоль длинной стены. Через высокие, в два человеческих роста, окна падал яркий солнечный свет. Лучи играли на голубой поверхности мрамора; было хорошо видно каждую прожилку.
— Смотри, — она показала в дальний угол; пространство, полностью залитое светом. — Там я хочу устроить зимний сад. Посадить всякие экзотические растения. А здесь, — она показала на стену, — устроить выставку.
— Выставку чего? — не понял Белов.
— Твоих фоторабот. Ну, твои снимки вулканов! Извержений, восхождений, пейзажей… Думаешь, это никому не будет интересно?
— Думаю… — Белов замялся, — думаю, будет. Ты прямо как Ленин: искусство должно принадлежать народу!
Лайза пожала плечами.
— Ну, во-первых, он не во всем был неправ. А во-вторых, именно эту мысль он позаимстовал у кого-то из великих. Разве Третьяков или Савва Морозов, став предпринимателями, перестали быть русскими? Почему рабочие — народ, а купцы уже нет? Это ведь абсурд. Искусство принадлежит тем, в состоянии его понимать, вот и все!
Лайза говорила еще долго. Она объясняла, что в первую очередь будет опираться на народную инициативу; хочет заставить людей раскрыться, смягчить озлобленные души, показать самое хорошее, что есть в каждом человеке. Белов слушал ее и понимал, что Лайзе это удастся. Надо только дать ей время развернуться. Время и… деньги..
Он снова подумал, что Лайза решилась на очень рискованный шаг: просить деньги у собрания. Всё-таки было куда проще, если бы он сам подписал резолюцию о выделении необходимых средств из директорского фонда. Правда, в этой ситуации он брал на себя роль этакого царька, который лучше знает, как распорядиться деньгами. Для Лайзы такая позиция была неприемлема. Она хотела, чтобы это была воля всего собрания.
Белов опасался, что мужики, собравшись на площади перед правлением, просто зашикают ее и освищут; даже присутствие рядом директора не спасет. «Ну что же? Это наши, российские реалии. Такой уж мы народ: душевный, но немного диковатый». Белов украдкой взглянул на Лайзу. Она переводила внимательный взгляд с мраморной стены на дальний угол, где собиралась разместить зимний сад.
— Саша, мне кажется, очень неплохо будут смотреться растения, привезенные с Камчатки. А? Как ты считаешь?
— Да, пожалуй, — уклончиво ответил Белов, продолжая думать о своем: «Может, еще не поздно попытаться ее отговорить? Представляю, какой это будет для нее удар!»
Он уже мысленно видел вздрагивающую от рыданий Лайзу, и ему становилось нестерпимо ее жалко. Но и остановить ее не удастся. Она все равно будет стоять на своем.
— Ну ладно, — вдруг сказала Лайза. — Ты сейчас куда? На комбинат?
— Да…
— Тогда — пока. А у меня еще куча дел. Домой приду поздно, раньше одиннадцати не жди. Будешь меня ревновать?
— Ревновать? — Белов замешкался, пытаясь угадать, какой ответ она ожидает услышать. — Нет.
— Как это нет? — притворно возмутилась Лайза. Она уперла руки в боки и стала похожа на закипающий самовар. — Такую красивую, молодую женщину — и не будешь ревновать? Александр Николаевич, я на вас обижена.
— Я хотел сказать: «Нет, конечно же, буду!» — подкорректировал себя Белов.
— Да? — лицо Лайзы озарилось довольной улыбкой. — Ну и зря. Я тебе верна и вообще… Я пока не давала тебе поводов для ревности. Отелло несчастный! Собственник! — она посмотрела на Белову осуждающим взглядом. Тому осталось только развести руками.
Тогда Лайза бросилась ему на шею и звонко расцеловала.
— Как я тебя люблю, Саша!
— И я тебя…
Они долго целовались, потом Лайза внезапно отстранилась и убежала — только ее и видели. Белов слышал, как стучат ее каблучки по лестнице.
«Ох, девочка! — подумал он. — Боюсь, туго тебе придется. Не знаешь ты России: много она перестройщиков переварила».
Он достал из кармана платок, стер с губ и щек помаду и стал медленно спускаться следом.
XXII
Самые худшие предположения Степанцова, к счастью, не оправдались. Мальчишки восприняли его как безусловный авторитет. Но Сергей прекрасно понимал, что отныне он балансирует на грани: один неосторожный шаг в сторону, и все! Авторитет начнет убывать.
Попросту говоря, бомжата открыли ему кредит доверия, а уж остальное — будет этот кредит расти или, не дай бог, уменьшаться — зависело от него самого.
В день открытия он провел ознакомительную экскурсию. Потом прочитал долгую лекцию об истории бокса, о великих чемпионах, о том, какой это прекрасный и трудный вид спорта, требующий большого мужества и полной самоотдачи. Пацаны, сняв обувь, расположились прямо на настиле ринга. Бомжи из Дома Сорского сидели вдоль стен и на подоконниках.
Пока он говорил, никто не проронил ни звука. Закончив, Сергей спросил:
— Какие будут вопросы?
И тут началось. Он отвечал без передышки полтора часа, и решил, что это была самая трудная пресс-конференция в его жизни. Здесь нельзя было врать ни единым словом: дети очень остро чувствуют фальшь, хотя сами не прочь прихвастнуть и пофантазировать. Ответив на все вопросы, Степанцов взял ручку, толстую тетрадь и записал всех воспитанников. Набралось тридцать шесть человек.
— Значит, так! — сказал он. — Тихо! — Голоса мгновенно смолкли. — Завтра, в десять утра — первая тренировка. В двенадцать — вторая. Когда лето закончится и начнется учебный год, будем назначать время попозже, а пока лучше заниматься с утра. Разделитесь на две равные группы.
Сергей вытянул руку. Пацаны послушно разбились на две группы и встали: одни — справа от Степанцова, другие — слева.
— Вы, — показал он на тех, что справа, — приходите в десять. А вы — в двенадцать. На этом на сегодня все. Жду вас всех завтра. До свидания.
Ребятишки стали расходиться. Сергей стоял и смотрел, как они толкутся в дверях. Первый раунд он выдержал. Каково-то будет дальше?
— Послушай, Федор, — обратился он к Лукину, когда все мальчики вышли. — Чего это тебя вдруг понесло? Богатырь земли русской? А в следующий раз ты меня как назовешь? Ильей Муромцем?
Федор лукаво усмехнулся в бороду.
— Пойми, Сергей: ты больше себе не принадлежишь. Ты для них — герой, на которого они будут равняться. Запомни это, и, как говорится — в добрый час, с богом! — и Лукин ознаменовал его крестом.
«Вот ведь черт бородатый! — подумал Степанцов. — Святого он из меня хочет сделать, что ли?» Но вслух ничего не сказал. Понимал, что Федор прав.
Отныне ему придется быть с собой по строже.
На следующее утро Сергей поднялся в шесть часов и побежал на разминку. Хороший из него будет тренер, если сам он растеряет спортивную форму.
Впрочем, тяжелый физический труд на стройке в течение месяца был ничуть не менее напряженным, чем привычные тренировки.
Для начала он наметил пробежку в пять километров. Потом решил постепенно увеличивать дистанцию. От порога Дома Сорского уходила узкая асфальтированная дорожка. Она упиралась в небольшой лесок, синевший вдали. Степанцов направился туда.
Он взял нужный темп и спокойно трусил, прислушиваясь к телу. Мышцы понемногу разогревались и становились более эластичными; с каждой минутой они требовали все большей нагрузки. Но Сергей пока не ускорялся. Он знал, что торопиться не стоит. По левую руку от него стояли пятиэтажные дома из серого силикатного кирпича. Затем дома сменились двухэтажными приземистыми бараками, построенными, наверное, еще при Сталине в заботе о благе рабочих.
Сергей видел запыленные стекла, покрытые паутиной трещин; неопрятные занавески и засыхающие цветы на подоконниках. Было видно, что здесь живут не очень обеспеченные и не самые благополучные люди. Степанцов натянул на голову капюшон ветровки и ускорил бег, подумав, что, возможно, некоторые из его воспитанников живут именно в этом квартале.
Сергей невольно сравнил увиденное с картинами из своего детства: тоже не слишком счастливого и не всегда сытого. С тех пор прошло пятнадцать лет, но немногое изменилось. Унылая действительность российской глубинки не отпускала его; от нее нельзя было так просто отгородиться, натянув поглубже капюшон. Нет, это не выход — закрывать глаза. Выход — вот он, в ежедневной работе. Шаг за шагом, кирпичик за кирпичиком — только так можно выстроить здание. В этом он убедился на собственном опыте.
По правую руку стояли машины; старые, проржавевшие-автомобили неизвестного года выпуска. Хозяева не особенно старались продлить их жизнь; четырехколесные друзья гнили на стоянке, выстроившись в длинный ряд.
Краем глаза Сергей заметил мелькнувшую за автомобилями тень и насторожился. Он продолжал- бежать — размеренно и неторопливо — и вместе с тем внимательно следил за происходящим вокруг. Тень метнулась снова; послышался тихий неприятный звук — скрежет стекла по металлу.
Степанцов поравнялся с тем местом, где он впервые увидел неясную тень, и вдруг стремительно метнулся в сторону Сергей проскочил между зеленой «копейкой» и темно-синей «Волгой» и резко развернулся.
У «копейки» не было заднего стекла. Оно лежало на земле; из проема торчали ноги в стоптанных кроссовках.
— А ну-ка вылезай! — негромко крикнул Сергей.
Обладатель стоптанных кроссовок, поняв, что его поймали с поличным, бросил старую дешевую магнитолу, которую хозяин машины поленился вытащить из гнезда, и пробовал вылезть через переднюю дверь, но она оказалась закрытой, а Степанцов был начеку
Он крепко ухватил воришку за ногу и вытащил его на свет божий.
Злоумышленником оказался щуплый пацан лет десяти-одиннадцати. Он вырывался изо всех сил, но не произнес ни звука и все норовил укусить Сергея за руку. Что-то в чертах лица или в повадках чертенка показалось ему знакомым.
— Эй! Прекрати дергаться! А то… — Степанцов взял паренька за воротник черной куртки, оторвал его от земли и несколько раз энергично встряхнул. — Все равно не уйдешь.
Демонстрация силы подействовала. Мальчишка шмыгнул носом и затих.
— Ну что? Бить будешь? — угрюмо спросил он, не поднимая головы.
— Нет, поговорить хочу, — ответил Степанцов. — Не убежишь? Тогда отпущу.
Пацан поднял глаза на Сергея.
— Не-а, не убегу, — сказал он.
— Вот и хорошо. Только — давай-ка уйдем отсюда. Не ровен час, застукает нас хозяин. Некрасиво будет. Краденое вернем.
Степанцов кинул приемник через окно на сиденье, оттащил воришку на дорожку и здесь отпустил.
— Ты кто такой?
Парень сплюнул сквозь зубы, достал из кармана сигарету, зажигалку и закурил.
— Козырь я, — ответил он с вызовом.
— А-а-а, Козырь. Теперь понятно.
Степанцов молниеносным движением выбил сигарету изо рта мальчишки.
— Ты чего? — вскинулся тот.
— Ничего. Я с тобой разговариваю, а ты токсикоманишь. Отравляешь себя, чтобы казаться взрослым дураком. А знаешь, что курение индейцы придумали? У них других развлечений не было в тропическом лесу. И кстати, курили они по-другому — через нос. Разжигали из табака костер, вставляли в ноздри трубки и через них выдыхали дым. Хочешь попробовать? Вставим тебе два бычка в носяру, подпалим и посмотрим что получится. Может, тебе тоже понравится?
— Да пошел ты! — огрызнулся пацан и принялся искать сигарету в траве.
— Не стоит, — сказал Степанцов.
Он первый нашел сигарету и втоптал ее в землю. Козырь… Он уже где-то слышал эту кличку, вот только никак не мог припомнить, где и от кого. Что-то такое случилось, по всей видимости, не очень приятное, и это «что-то» было напрямую связано с прозвищем Козырь. Сергей медленно стянул капюшон с головы и вдруг увидел, как побледнел мальчишка. Его губы затряслись, глаза округлились.
Степанцов почувствовал напряжение в его движениях и интуитивно понял, что парень сейчас попытается дать деру. Сергей положил руку на худое плечо.
— Ты чего дрожишь?
Малец не отвечал.
— Ты меня знаешь? — спросил его Степанцов, рассчитывая на то, что слух о новой спортшколе наверняка уже разнесся по всему Красносибирску.
— Я тренер.
— Чего ты докопался? — внезапно взорвался пацан. — Нету у меня твоего фотоаппарата, нету! Понял? Потерял я его! Потерял!
Все стало на свои места. Теперь Сергей понимал, почему парень показался ему чем-то знакомым. И кличка Козырь сразу всплыла в памяти вместе с картинкой аэропорта и убегающего пацана.
— Так это был ты… Тогда все ясно. Где ты живешь? Пошли к родителям.
Парень снова начал вырываться, но Сергей не отпускал.
— Еще потрясти?
— Хватит! Что я тебе, груша, что ли?
Степанцов рассмеялся. Он вдруг представил себя со стороны: здоровый дядя, ростом за сто восемьдесят, трясет щуплого пацана.
— А как тебя зовут? По-настоящему? — не переставая смеяться, спросил он.
Мальчишка одернул куртку, отряхнулся и только после этого ответил:
Вадим, — с очень серьезным видом сказал он.
— Вот что, Вадим, — Сергей присел на корточки рядом с ним;, отряхнул его грязные джинсы и куртку. — Давай сразу обо всем договоримся. Я не собираюсь на тебя жаловаться. Про фотоаппарат тоже забудем. Я просто хочу поговорить с твоими родителями.
— Просто поговорить? — в голосе мальчишки слышалось недоверие.
— Я никогда не вру, — заверил его Степанцов. — Может, они еще спят? Время-то раннее.
Перед глазами встала обычная картина: грязная, захламленная квартира; пустые бутылки по углам; красное, опухшее лицо отца; всклокоченные волосы матери. Наверное, этот паренек рос в не самых лучших условиях, и вряд ли его можно винить в том, что он по утрам вскрывает чужие машины. Как ни крути, среда очень многое определяет.
— Не-а, — махнул парнишка. — Мамка скоро должна прийти с работы.
— А отец?
— Мамка одна у меня, — ответил Вадим.
Ну да, знакомая история. Очень часто мужчина, вместо того, чтобы стать опорой всей семьи, превращается в обузу и исчезает. Сергей взглянул на спортивные часы «Casio», которые всегда надевал на пробежки, чтобы точно фиксировать хронометраж. Без четверти семь.
— А что у тебя мамка, по ночам работает?
— Ну да, — с грустью ответил пацан. — Сейчас позавтракает, переоденется и снова на работу пойдет.
— Понятно, — кивнул Сергей. — Ну показывай, где живешь.
Степанцов полагал, что Вадим отведет его в один из близлежащих бараков, но на деле все оказалось гораздо хуже. Позади двухэтажных неказистых домишек начинался густой запущенный сад. На ветках висели маленькие сморщенные яблочки, сплошь червивые. Корявые стволы яблонь растрескались; кое-где кора сходила с них, как обожженная кожа. Земля заросла сорняками; среди них валялись разбитые бутылки, пакеты от чипсов, обертки от конфет и жевательной резинки. Вадим взял вправо, огибая невысокий покосившийся заборчик, настолько ветхий, что Степанцов опасался глубоко дышать, чтобы не повалить его.