Даже если бы кто-то и попытался за ней увязаться, то не успел бы одеться, так стремительно она действовала. До самого вечера она исчезла из отеля. За ужином пришла поздно, одной из последних, сидела с таким видом, что никто из мужчин не решился к ней приблизиться. Спать легла рано, а утром вновь с первыми лучами солнца оказалась на пляже с кисточкой в руках перед видавшим виды этюдником.
И вновь рисовала море, посеребренное восходящим солнцем.
«Кажется, сработало, – подумала Аня, заметив, что один из вчерашних любителей утренней гимнастики появился не в плавках и с полотенцем, наброшенным на шею, а в летнем костюме. – Староват, где-то около пятидесяти, но глаза у него голодные.»
Аня сжала губы и принялась смешивать серебряную краску с желтой. Старая истертая кисточка топорщилась, как плохо связанный веник. Мужчина подошел к Ане и остановился в трех шагах сзади, разглядывая акварель. Аня выждала паузу с полминуты, когда, по ее расчетам, мужчина должен был заговорить, и не дала ему этого сделать.
Посмотрела на него сердито и зло бросила заранее выученную фразу по-немецки:
– Не мешайте мне, пожалуйста, я не могу рисовать, когда на меня смотрят, – и без того грубые слова прозвучали в ее устах вдвойне грубее.
Мужчина стоял как вкопанный, нервно протирая очки и массируя отечные мешки под глазами.
– Я же сказала, вы мне мешаете! – Аня сделала вид, что собирается захлопнуть этюдник.
После этого пожилому немцу ничего не оставалось как уйти. Аня понимала, насколько тому обидно было услышать подобное. Знала, пожилые люди мнительны, теперь целый день немец только и будет думать о том, в какое глупое положение попал. Он проклянет тот момент, когда решил подойти и познакомиться с юной художницей, совсем непохожей на других русских девушек, приехавших отдыхать в Грецию. Ведь, глядя на них, с первого взгляда можно было сказать – проститутки.
После завтрака Анна пошла купаться. Обиженный ею немец не смотрел на нее, когда она раздевалась, но Аня видела, что не смотреть ему удается с трудом: шея немца, когда он, обернувшись, разглядывал отель, подрагивала от напряжения.
«Дождемся вечера», – решила девушка и вновь на целый день исчезла из поля зрения своей жертвы.
Лишь только наступило время ужина, она расположилась в баре за чашкой кофе и, когда пожилой немец, не глядя в ее сторону, проследовал в ресторан, тут же бросилась за ним.
Нагнала у аппарата для выпечки тостеров, когда тот наливал себе молоко.
– Добрый вечер! Извините меня, пожалуйста, – сказала Аня.
Немец испуганно отпрянул в сторону.
– Мне так неудобно за то, что случилось утром, но я, когда работаю, забываю обо всем. Я целый день переживала из-за того, что накричала на вас, – и Аня виновато улыбнулась.
Немец расплылся в довольной улыбке.
– Нет-нет, все в порядке, я понимаю, в работе нельзя мешать, вы же работали, – говорил он.
До конца шведского стола они уже дошли вместе, советуя друг другу, что лучше всего взять на ужин. Естественно, за столиком они оказались вместе. Познакомились.
– Анна.
– Гер Шнайдер.
Аня почувствовала, что в искусстве немец разбирается слабо и поэтому, уже не боясь, бросилась в рассуждения о живописи. Ей вполне хватало того объема знаний, которые она приобрела в изостудии, при этом умудрилась рассказать геру Шнайдеру о том, что живет в Москве одна, что родители ее уже умерли, братьев и сестер у нее нет, а смысл ее жизни – рисование, что приехала она в Грецию затем, чтобы нарисовать настоящий средиземноморский восход солнца.
Для начала она специально держала своего нового знакомого на отдалении, разговаривая с ним так, как может разговаривать дочь с отцом, исключая всякие сексуальные намеки и заигрывания. Господин Шнайдер не раскусил этих уловок, уж очень сильно отличалась Анна от остальных русских проституток, контраст сработал на славу. Он и сам подыгрывал ей, к месту и не к месту вставляя свои суждения об искусстве.
Ужин закончился тем, что Анна пригласила Шнайдера в небольшое уличное кафе выпить немного мартини.
Она была последовательна в своих действиях и окончательно уверила Шнайдера в своей порядочности тем, что настояла:
– Заплачу за двоих, ведь я приглашаю. Я вас обидела, и вижу, что зря. Вы тонкий человек. Мартини – в знак примирения…
Назавтра Анна уже спокойно восприняла то, что Шнайдер стоял рядом с ней и давал советы, как лучше изобразить солнце, восходящее над спокойным морем. Еще два дня ушло на то, чтобы Анна согласилась поужинать за счет Шнайдера. Сделав вид, что перебрала немного лишнего, она оказалась в постели пожилого человека, но, пока тот принимал душ, притворилась уснувшей, а у Шнайдера не хватило духа разбудить бедную уснувшую русскую девушку-художницу, утомленную рисованием солнечного восхода. На следующий день Анна умело изображала смущение и потерю памяти, мол, я практически никогда не пью и вот мне ужасно стыдно за то, что произошло.
И потом логическим продолжением последовал утешительный приз в виде ночи, проведенной с немцем на трезвую голову. Шнайдер, будучи очень осторожным в финансовых делах, не заметил подвоха, ведь за все Аня старалась платить сама, и к концу своего отдыха, на вечернем променаде, сказал Ане, что влюбился в нее. Та отвернулась, чтобы не расхохотаться немцу прямо в лицо. Она не сказала ни «да» ни «нет», лишь сообщила, что это признание ничего не изменит в ее жизни.
После отъезда Ани, Шнайдер обнаружил, что та забыла свою записную книжку в его номере. На первой странице записной книжки, конечно же, имелся московский телефон Ани, написанный жирным фломастером. Шнайдер позвонил ей еще из Греции и поинтересовался, может ли он переслать записную книжку ей почтой.
– Конечно же, – отвечала Аня, – но я и так собиралась приехать в Германию на открытие фотовыставки одной своей московской подруги, так что могу зайти и забрать книжку лично.
Это был последний прокол осторожного Шнайдера.
До этого он никогда не давал женщинам, с которыми познакомился на отдыхе, ни телефона, ни адреса. Остальное было уже предрешено. На оставшиеся после поездки деньги Аня купила самый дешевый тур в Германию. Шенгенской визы, открытой на сорок пять дней, вполне хватало для ее планов. Добравшись до Кельна туристическим автобусом, она сообщила руководительнице группы, что у нее здесь знакомые и она присоединится к остальным на обратной дороге.
Оказавшись дома у Шнайдера, она окончательно убедилась, что тот не женат, квартира выглядела чисто по-холостяцки. Но обстановка свидетельствовала, что ее хозяин – человек с большими деньгами. Затем через два дня она вернулась с прогулки заплаканная и сообщила легковерному немцу, что ее обокрали то ли турки, то ли арабы: двое черноволосых, проезжая мимо нее на мотороллере, вырвали сумочку с деньгами, с документами и скрылись.
Паспорт нашелся под лавкой, неподалеку от знаменитого Кельнского собора, – там, куда его подбросила сама Анна.
Полиция передала его в консульство. Но за то время, пока искали документы, Шнайдер успел ощутить прелесть присутствия в доме молодой женщины. И незадолго до окончания действия шенгенской визы Анна и Шнайдер уже подписали брачный контракт. Там имелся один пункт, введенный по настоянию осторожного немца и которому она не придала сначала особого значения. А звучал он так, что Анна получает возможность вступить во владение имуществом, принадлежащим ее мужу, в случае его смерти, лишь прожив с ним десять лет вместе. На большее Аня и не рассчитывала: было бы глупо полагать, что Шнайдер сразу же сделает ее владелицей половины своего состояния. Она довольствовалась тем, что давал ей муж. Но она не учла одного – возможной болезни шестидесятилетнего мужчины.
Шнайдер был смертельно болен, ему требовалась пересадка почки. Дело осложняло то, что он имел редкую группу крови и мог не дождаться того момента, когда появится подходящий донор. Он готов был заплатить за пересадку дорого, очень дорого, но беда для него заключалась в том, что медицина на Западе прозрачна для прессы и полиции.
На нелегальную операцию в Германии не хотел идти ни один хирург, пришлось подсуетиться Анне, ведь в ее интересах было, чтобы Шнайдер прожил эти несчастные десять лет, пусть даже намертво прикованный к кровати. Ей пришлось вспомнить своих московских друзей, поднять телефоны былой клиентуры.
Шнайдер согласился отпустить ее одну в Москву на месяц, там ее свели с Грязновым, а с ним она уже пришла к главному врачу психиатрической лечебницы Марату Ивановичу Хазарову. Это для неискушенного западного жителя может показаться странным то, что психиатрическая лечебница имеет отношение к трансплантации органов, в России возможно многое, если не все.
Уже на закате перестройки психиатр Хазаров вовремя сориентировался. Вовсю шла конверсия, сокращалась армия, и он без особых усилий сумел получить под новую психиатрическую лечебницу бывший военный городок неподалеку от Минского шоссе. Городок был небольшим, но прекрасно оборудованным: казармы, офицерская гостиница, столовая, клуб, спортивный комплекс, отдельное двухэтажное здание штаба.
Но самым привлекательным для Хазарова в этом городке было другое, скрытое от глаз непосвященных, – подземный госпиталь с операционными, с палатами, с процедурными. Госпиталь составлял единое целое с недавно возведенным подземным пусковым комплексом «Гранит», в который так и не были завезены ракеты.
Городок передавали медикам с показухой, в присутствии иностранных дипломатов и министра обороны, потому в нем ничего и не разворовали, а, наоборот, американцы еще выделили деньги на оборудование и ремонт. Помогли знакомства Хазарова с американскими психиатрами.
Лечебница специализировалась на содержании душевнобольных, которые считались неизлечимыми, от которых отказывались родственники, поэтому и штат врачей был минимальным. Зато санитаров-охранников тут было не меньше, чем охраны в тюрьме.
Первый год существования клиники Хазаров присматривался, подыскивал хирургов, оборудовал операционные в подземном госпитале. Затем создал строительную бригаду из сумасшедших и замуровал переход из ракетного пускового комплекса в подземный госпиталь. Стоило на пару месяцев отключить насосы, откачивавшие подземные воды, как пусковые шахты заполнились грунтовыми водами. Теперь по бумагам выходило, что все подземные сооружения непригодны к использованию вследствие отказа водооткачивающего оборудования, а особо недоверчивым всегда можно было показать заполненные водой переходы, заплывшие грязью тоннели и ржавые остатки оборудования.
Вот тогда Хазаров и развернулся. Грязнов поставлял ему доноров, отыскивая их среди нелегалов в Москве, заманивал их в свои сети. А богатая клиентура подбиралась самим Хазаровым, преимущественно среди иностранцев, чтобы поменьше наследить в России.
Вот так судьба и свела вместе Грязнова, бывшую московскую проститутку Анну, ее богатого мужа и Хазарова, взявшегося подыскать Шнайдеру почку для пересадки.
– Доброе утро, господин Шнайдер, – лицо Марата Ивановича лучилось улыбкой.
Пожилой немец не отрываясь смотрел на пасмурное небо. Ему хотелось, чтобы сегодня светило солнце: возможно, это последний день, когда он может сам идти по аллее, видеть небо, деревья. Ведь если операция пройдет неудачно, то в лучшем случае он останется прикованным к постели, подсоединенный к громоздкому аппарату «искусственная почка», а в худшем – так и не очнется после наркоза. Он понимал, в случае неудачи никто не станет его хоронить, опасаясь неприятностей, тело, расчленив, сожгут по частям в котельной или растворят в кислоте, проклиная тот день, когда согласились делать ему операцию.
Вздохнув, он повернулся к Хазарову. Медленно высвободил руку из-под локтя Анны и уже второй раз за этот день пожал ладонь главному врачу.
– Вот и Валерий приехал, господин Шнайдер. Все подтверждается, донор найден: сильный, молодой, здоровый, с вашей группой крови. Так что уже сегодня после обеда начнем готовить вас к операции.
– Видишь, я же тебе говорила, все хорошо, а ты волновался, – Аня, фальшиво улыбаясь, поцеловала Шнайдера в губы, глаза же ее оставались при этом абсолютно холодными.
– Я хотел бы сам посмотреть на него.
– Пожалуйста, – с готовностью предложил Хазаров, – когда его привезут в клинику, мы предоставим вам такую возможность.
– Нет, я бы хотел увидеть его раньше, может, поговорить с ним до того, как он узнает, что его ждет. Если он мне не понравится…
– Это сложнее, – помрачнел Хазаров, – мне бы не хотелось, чтобы вы покидали пределы клиники.
– Зачем тебе это? – принялась уговаривать Шнайдера Анна. – Разнервничаешься, а тебе сердце беречь нужно для операции.
– Можно будет это сделать? – бесцветным голосом произнес немец.
– С такими вопросами – к Валерию, – развел руками Марат Иванович, – я тут не компетентен.
– Это сложно, вообще-то, но раз возникло такое желание, можем поехать.
– Когда?
– Думаю, прямо сейчас, вечером сделать это будет не очень удобно.
– Ваши анализы в норме, мы улучшили вам сворачиваемость крови, Катя недавно принесла результаты, – произнес Хазаров и с легкой ненавистью посмотрел на своего пациента, создающего ненужные проблемы.
До этого Шнайдер потребовал, чтобы его познакомили с врачами, которые проведут операцию, подолгу говорил с ними, обсуждая детали. Он вел себя чисто по-мазохистски, вникая во все тонкости технологии. Обычно же пациенты вели себя по-другому, стараясь не знать, каким образом Хазаров раздобудет органы для пересадки, эта тема была для них табу. Шнайдер же за свои деньги хотел знать все в подробностях.
– Я уже отдал распоряжение приготовить вам предоперационную палату, так что попробуйте встретиться с донором, если только это получится прямо сейчас. Езжайте, а к вечеру вернетесь.
– Один день ничего не решает, – задумчиво произнес Шнайдер, – подготовку к операции можно начать и завтра.
Спорить не получалось, немец технологию выучил досконально.
– Вы, Аня, поедете с нами?
– Нет, – за нее ответил Шнайдер, – она останется здесь.
– Что ж, воля ваша.
– Я подожду здесь, на лавке, а вы подгоните машину, – Шнайдер тяжело опустился на мокрую после дождя лавку и вновь уставился на небо.
Глава 6
Уже через полчаса машина Грязнова остановилась напротив девятиэтажного дома, облицованного белой смальтой.
Виталик Конопацкий стоял под фонарным столбом, прикрываясь от моросящего дождя женским зонтиком. Грязнов помог Шнайдеру выбраться из машины, и тот, опершись на его руку, пошел к Конопацкому.
– Вот наш новый сотрудник, – представил он Виталия немцу, – а это ваш работодатель. У него представительство в Москве, будете работать на немецкую фирму, вам повезло.
Виталик с недоверием смотрел на болезненного с виду немца, по взгляду которого нетрудно было понять: его интересует сейчас только собственное самочувствие, а никак не бизнес.
Шнайдер смерил Конопацкого взглядом от макушки до подошв растоптанных кроссовок.
– Я плохо говорю по-русски, – с сильным акцентом произнес он, – но, кажется, вы подходящая кандидатура – занять вакансию.
Грязнов подмигнул Виталию, мол, все идет отлично, мало кому так везет в этой жизни, как тебе.
– Завтра же выходите на работу, – глухо произнес Шнайдер и, высвободив руку, двинулся к машине.
– А я даже не знаю, чем заниматься буду, – зашептал Конопацкий.
– Не бойся, тебя научат. Дело несложное, с ним и дурак справится. Тысяча баксов на улице не валяются.
– Но это хоть законно?
– Не совсем, – усмехнулся Грязнов, – но бояться нечего, крыша у нас надежная. В крайнем случае, если поймают, отделаешься высылкой из Москвы. Это же не торговля наркотиками, немцы в таких делах осторожные. Да, Виталий, никому пока не говори о том, что устроился на работу.
Дело-то такое, скользкое, сам понимаешь…
– Понимаю, – кивнул Конопацкий, хотя ровным счетом ничего не понял, – я не трепло какое-нибудь.
– Ну и хорошо.., ну и отлично. Завтра собери все свои документы и жди меня на этом самом месте, в офис поедем.