Впрочем, встречаются и оригиналы, презирающие стандарт, приверженные личным вкусам. Так у директора акционерного общества «Таран» Ивана Марюхи, известного придонского воротилы, в приемной сидела Валечка Незабудкина, розовощекий симпомпончик весом не менее центнера, с необъятной грудью и ногами с концертный рояль. Сам Марюха — поскребыш из многодетной семьи счетовода — худенький, малорослый, касаясь рукой прелестей Валечки, млел и таял от удовольствия. Некоторые коллеги ему завидовали, но набраться смелости и отступить от моды на размеры грудей и бедер стеснялись.
Забирая у Резника Лайонеллу в счет карточного долга, Порохов рассчитывал одним выстрелом сшибить двух зайцев сразу. На женщину он сразу положил глаз и решил, что она будет неплохой любовницей и его секретаршей. Стесняться ему не приходилось: с прежней женой, бездетной ворчливой бухгалтершей «Горводоканала» Евгенией Айзикович, он разошелся давно и бесповоротно. Новый общественный статус банкира требовал от него нового имиджа, как стало принято говорить в кругу посвященных.
Новый образ старому мужчине может создать только молодая красивая женщина, сопровождающая его. Тем более такая, как Лайонелла — физически привлекательная, знающая экономику плюс два иностранных языка — английский и немецкий. Сам Порохов из иностранных языков знал только украинский, да и тот на бытовом уровне.
От Резника Порохов увез Лайонеллу прямо на свою дачу в Куреневку. Построенная в годы, когда роскошь считалась явлением непозволительным, компрометирующим честных людей, дача тем не менее была удобной, просторной и благоустроенной. В один миг Лайонелла ощутила себя в трех разных ролях — любовницы, управительницы и помощницы банкира.
Материальная обеспеченность не устраняла чувства неустроенности и разочарования.
Лайонелла быстро изменила мнение о способностях Порохова. Он оказался человеком недалеким, лишенным истинной предпринимательской фантазии. Два противоречивых стремления определяли его облик. Первое — желание загрести побольше денег. Второе — не прогореть на риске. Он был скован боязнью: демократия демократией, но если за дело возьмется прокуратура…
Порохов, всю жизнь ворочавший чужими деньгами, все еще побаивался закона. Долгое время погруженный в сферу безналичного обращения, он плохо себе представлял, как выглядит миллион в живом виде. Списывая два «лимона» рублей, потраченных на нулевой цикл при возведении дома, он без трепета пририсовывал к двойке шесть нулей, положенные по нормам, думая лишь о том, чтобы сходился баланс. Зато пятьсот рублей, положенные в свой карман, доставляли ему искреннюю радость, порождали в душе ощущение легкости и свободы.
Первый собственный миллион наличными произвел на Порохова неизгладимое впечатление. Ему привезли домой увесистый чемодан. Он открыл крышку и замер, потрясенный увиденным: четыреста пачек, в каждой по сто лиловых двадцатипятирублевок с профилем Ленина, заполняли вместилище до самой крышки.
Порохов вынимал пачки одну за другой, держал их в руках, взвешивал на ладони то одну, то две, то три сразу. Потом уложил все в чемодан, защелкнул замки, взял за ручку, приподнял. Весомо.
Доставляя себе удовольствие, потаскал чемодан по комнате. Радостное возбуждение не оставляло его: это был свой, им сделанный, им полученный миллион — символ богатства, вседозволенности, особенно если пользоваться деньгами умело.
Занимаясь пополнением кошельков, люди исходят их своих фиксированных в уме потребностей.
Алкаш измеряет состояние в бутылках, которые можно приобрести и распить.
Азартный игрок прикидывает, сколько ставок он в состоянии сделать в попытке удвоить или утроить свой капитал.
Горожанин, тот, что потрезвее, копит деньги на автомобиль или дачу, радуясь каждой отложенной тысяче.
Порохов, по мере того как рос счет его миллионам, потерял интерес к наличным. Его бухгалтерский опыт позволял радоваться числу нулей, прибавлявшихся в его учете. Деньги прибывали, но пускать их в серьезное дело Порохов не рисковал. Он привык искать статьи экономии, а не источники прибыли.
Лайонелла легко определила, в чем слабинка Порохова. Сперва она пыталась подвигнуть его на несколько рискованных операций, которые предлагали компаньоны, но из этого ничего не вышло. Воровать Порохов привык понемногу, но часто. На большие аферы не шел. Тогда Лайонелла пришла к мысли о возможности завести собственное дело, которое позволило бы ей создать состояние и стать самостоятельной. Глупее тех, с кем встречалась в доме Порохова, себя она уже не считала.
Все упиралось в самую малость — в первоначальный капитал. Лайонелла наивно рассчитывала, что помочь ей в этом согласится ее любовник.
Разговор о деньгах, как водится в таких случаях, Лайонелла затеяла в постели. Некоторая холодность, с которой наложница встретила его ласки, тон, которым заговорила, сразу насторожили Порохова.
— Ты чем-то недовольна? — Он не скрывал подозрительности.
— Да.
— Чем же?
— Какая разница? Если я и скажу, ничего не изменится. Верно?
Ее сопротивление задело Порохова. Ощущая противодействие близких людей, он всегда начинал нервничать. Возникали черные мысли, которые бередили душу. От Лайонеллы Порохов избавляться не собирался, во всяком случае, в то время. Он делал все, чтобы женщина, которая ему нравилась во всех отношениях, чувствовала себя удовлетворенной в той мере, в какой большие деньги могут приносить человеку видимость счастья. И вот вдруг…
— Все же скажи. Легким движением руки она поправила прическу на затылке. Взяла из пачки, лежавшей на тумбочке, сигарету. Закурила. — Ты уверен, что тебе хочется это услышать?
— Да, уверен.
— Хорошо, я скажу. — Она затянулась, выпустила тонкую струйку дыма. — Мне всегда казалось, Андрэ, что между нами есть понимание. Но теперь все больше убеждаюсь, что нужна тебе только как подстилка.
Порохов нахмурился. Человек интеллигентный, он не любил, когда правду говорят столь прямо, не облекая ее в одежду красивых слов. К тому же он не ожидал, что разговор коснется именно этой стороны их отношений.
— Что ты предлагаешь? Она ехидно улыбнулась.
— Не бойся. Требовать жениться на мне не собираюсь.
Порохов сумел скрыть, какое испытал облегчение. Она угадала его состояние: голос смягчился, напряженность в глазах ослабла.
— Чего же ты хочешь?
— Совсем немногое. Ты не видишь во мне специалиста. А я, между прочим, экономист, кандидат наук, знаю, как делать деньги, ничуть не хуже тебя.
— Это предисловие, а я спросил: чего ты хочешь?
— Хочу начать свое дело.
— Начни.
— Нужны деньги.
— Сколько?
— Сто миллионов.
Порохов присвистнул.
— Ни больше ни меньше?
— Да.
— Возьми кредит.
— У кого?
— В банке. У состоятельных людей. Мало ли где?
— Я прошу у тебя. У состоятельного банкира.
— Извини, это несерьезно. У меня все деньги в деле.
Ярость, какой она еще никогда не испытывала, обожгла Лайонеллу болезненным жаром. Она хотела вскочить, но Порохов крепко схватил ее за плечи и прижал к постели. Он взял ее злую, кипевшую возмущением и оттого исключительно привлекательную. Взял и спокойно уснул, отвернувшись к стене.
Лайонелла не простила Порохову ночного происшествия.
Ненависть возникает у людей по-разному. Иногда она накапливается из года в год, внешне ни в чем не проявляясь. В других случаях вспыхивает внезапно и начинает обжигать душу, как огонь, пожирающий кучу листьев. Лайонелла начинала ненавидеть внезапно, хотя кусать бросалась не сразу. План мести вырабатывался и осуществлялся без какой-либо спешки и был изощренным до крайности.
Первым делом Лайонелла приблизила к себе, а затем подчинила Эдика, великовозрастного племянника Андрея Андреевича.
Эдик приехал в Придонск из Ставрополя, собирался поступать в институт. Но пройти даже самый малый конкурс не смог. Видимо, в российских институтах стали более внимательно приглядываться к ставропольцам, чтобы не растить из них новых разорителей страны вроде Горбачева.
Дядя, доверявший в делах больше всего узам родства, взял Эдика в личные телохранители.
Спортивно сложенный, с накачанными мышцами — еще немного поработать, и записывайся на конкурс культуристов, — Эдик прошел краткосрочные курсы при какой-то московской охранной фирме, получил диплом, удостоверявший, что обладатель его отлично владеет приемами костоломства, умеет стрелять по-снайперски.
Порохов выхлопотал в Управлении внутренних дел разрешение на ношение оружия и вручил его племяннику.
В один из тихих теплых летних дней Лайонелла и Порохов возлежали в шезлонгах у стола с самоваром, вынесенным на улицу. Загорали. В саду деревянно кряхтел удод: «уп-уп-ху-ду-ду». С места на место торопливо перелетала горихвостка, скрывалась в ветвях, и оттуда раздавался ее веселый крик: «фьюить-трр…»
Из глубины сада, пугая птиц, доносились резкие сильные звуки, словно кто-то бил палкой по сухой доске: бах! Бабах!
Лайонелла спросила с раздражением:
— Что там, Андрэ? Уже надоело.
— Эдик руку набивает, — ответил Порохов.
— В смысле? — не поняла она.
— Он там тир соорудил. Стреляет из пистолета. Лайонелла оживилась.
— А можно мне пострелять?
Порохов оглядел ее ревнивым взглядом.
— Сходи. Только оденься.
Через минуту она вышла из дома в цветастом сарафане.
— Так можно?
— Иди.
Когда Лайонелла подошла к тиру, Эдик стоял у мишени и рассматривал пробитые в ней дырки. В руке он держал пистолет Макарова. Его голая загорелая спина переливалась жгутами мускулов.
— Эдик, я к тебе, — сказала Лайонелла. — Андрей Андреевич разрешил мне пострелять.
Эдик щелкнул предохранителем и повернулся. На любовницу дяди он заглядывался давно, но предпринимать атаку не рисковал. Терять расположение дяди из-за минутной страсти было не очень-то разумно. В некоторых вопросах Эдику хватало ума.
— Значит, пострелять? — спросил он. — Уже умеете или вас поучить?
— Поучить. — Лайонелла открыто заигрывала.
— Сюда. — Эдик вернулся на огневой рубеж. Положил на два вкопанных в землю чурбака доску. Получилась полка — упор для локтей. Передал пистолет Лайонелле. Сам встал сбоку, обхватил ее рукой со спины, показывая, как удобнее расположить локти на упоре. Лайонелла слегка подалась вперед. Верхняя часть сарафана оттопырилась, и Эдик узрел красивые, слегка подрагивавшие груди.
Близость женщины, флюиды, истекавшие от молодого здорового тела, часто лишают мужчину благоразумия. Те желания, которые Эдик давно подавлял в себе усилием воли, вдруг обрели необыкновенную силу, стали неодолимыми. Ощутив его волнение, Лайонелла придвинулась еще ближе, горячим плечом уперлась в его грудь. Повернула голову вполоборота, дохнула жаром:
— Так правильно?
— Та-ак… — голос Эдика напряженно вибрировал. Он убрал ладонь с руки Лайонеллы, осторожным движением скользнул пальцами по спине, залез под подол. Под сарафаном ничего не оказалось. Ладонь Эдика коснулась холодных ягодиц.
Изображая возбуждение, Лайонелла страстно вздохнула. Она уже давно замечала взгляды, которые бросал на нее Эдик. Ее забавляло откровенное желание, светившееся в его глазах, и ей нравилось разжигать его страсть. Сидя в качалке, она расставляла колени и сквозь опущенные ресницы с улыбкой наблюдала, как при взгляде на нее у Эдика стекленели глаза.
Иногда она вдруг вскрикивала, делала страдальческое лицо и просила Эдика жалобным голосом:
— Мне что-то залезло под платье. Посмотри.
Эдик запускал руку за воротник, касался бархатистой кожи, сопел и тяжело дышал…
После такой подготовки исполнить свой план для Лайонеллы не составляло труда. Ей на практике открылась правота Марии Матвеевны, предупреждавшей, что женщина, умеющая управлять своими чувствами и телом, легко сможет повелевать мужиком, недалеким животным, живущим только инстинктами.
В тот миг, когда рука Эдика коснулась ее тела, она не дернулась, не выразила протеста. Просто положила пистолет на полочку и слегка расставила ноги…
Использовать тайную связь с Эдиком Лайонелла не торопилась. Она медленно, незаметно и терпеливо распаляла его самолюбие, стараясь привить и взрастить в его душе чувство неудовлетворенности положением служащего при дяде. Одновременно она по крупицам собирала и накапливала сведения о деловых связях Порохова, о его бизнесе и истинных размерах состояния.
Однажды в порыве откровенности Эдик случайно бросил фразу, заставившую Лайонеллу задуматься.
— Если на то пошло, о дяде все до последней точки знает Витька Гуляй.
— Кто он? — спросила Лайонелла с удивлением. Названное имя ни в разговорах, ни в деловых бумагах Порохова, проходивших через нее, не упоминалось.
— Персональный компьютерщик.
— В банке?
Эдик сделал удивленные глаза.
— Ты что, не знаешь, что у дяди свой компьютерный центр?
— Не-ет, — растерянно протянула она, и вдруг ее озарила внезапная догадка, которую следовало проверить.
— Ты можешь познакомить меня с ним?
— С кем?
— С этим. С Гуляем.
Эдик злорадно рассмеялся.
— Разбежалась! На кой хрен тебе инвалид?
— Инвалид?
— Паралитик.
— Значит, тебе нечего опасаться. Познакомь. Это важно для нас обоих.
В один из вечеров Эдик с таинственным видом подошел к Лайонелле.
— Скажи дяде, что тебе нужно в город. Туда и обратно. Он послал меня к Гуляю отвезти пакет.
Виктор Сергеевич Гуляев жил на Темрюкской в большом частном доме, окруженном садом. Оставив машину на улице, Эдик вошел во двор. Лайонелла последовала за ним.
На крыльце, увитом плетями винограда, их встретил хозяин, сидевший в инвалидной коляске. Изможденное лицо, к тому же навеки испорченное юношеской прыщавостью, сальные бурые волосы, собранные на затылке в пучок и стянутые резиновым кольцом, непропорционально длинные руки — все это производило отталкивающее впечатление.
Гуляев пожал руку Эдику двумя ладонями столь подобострастно, что у Лайонеллы мелькнула мысль, не облобызает ли он поданную ему длань с преданностью больной собаки.
Эдик передал Гуляеву кейс, закрытый на замок с шифром, и тут же попрощался.
— Слизняк, — брезгливо бросила Лайонелла, когда машина тронулась. — Смотреть противно.
Эдик довольно хохотнул.
— Не дай Бог, если этот слизняк исчезнет!
— Что это значит?
— А то, что он на самом деле игла, кончик которой хранит кощеево богатство дяди.
Подозрения Лайонеллы, возникшие раньше, еще больше окрепли. Их надлежало проверить.
Уже на другое утро она уехала вместе с Пороховым в город, заявив, что ей нужно сделать покупки. От универмага, где ее высадили, Лайонелла, не задерживаясь, отправилась на Темрюкскую.
Гуляев, увидев гостью, сперва растерялся. На его лице, рябом, исколупанном лице, некогда покрытом прыщами, Лайонелла легко прочла смятение чувств. Затем смущение уступило место паническому страху: с какой стати хозяйка явилась сюда, не несет ли этот визит неприятностей, которых Гуляев втайне боялся и днями, и ночами. С другой стороны, к страху примешивалось восхищение, которое он не мог подавить в себе усилием воли. Таких красавиц, у которых природа каждую деталь вылепила с максимумом вкуса и старания, ему доводилось видеть нечасто. Точнее, в натуре и столь близко он их не встречал никогда. Настоящие красавицы, яркие и привлекательные, населяли только дорогие заграничные журналы, которые Гуляеву в изобилии привозил и присылал Порохов. Одетые и начисто раздетые, они даже в наготе и бесстыдстве выглядели одинаково прекрасно и влекуще, вызывали жаркие плотские желания.
— Виктор Сергеевич, — голос Лайонеллы источал медовую сладость. — Вчера я побывала здесь с Эдиком, но до сих пор не могу простить себе, что не познакомилась с вами поближе…
Гуляев онемел. Язык словно присох к гортани. Он едва выдавил из себя два слова:
— Очень рад.
И было неясно, чему он радовался — приезду гостьи или ее желанию познакомиться с ним поближе.
— Что ж мы остановились на крыльце? — по-хозяйски спросила Лайонелла. — Может быть, пригласите меня в дом?