Оперчасть лагеря гудела растревоженным ульем, корпя над составлением плана действий в экстремальных условиях.
Личный состав батальона охраны перевели в режим повышенной боевой готовности. Офицеров и сверхсрочников – на казарменное положение.
А за пределами колонии занимал позиции в полевых палаточных городках оперативный полк внутренних войск, готовый в любую секунду войти в зону с примкнутыми штыками для выполнения особо важного задания…
* * *
Ургальские работяги потягивали махорочку и недовольно переговаривались, собравшись у входа на лесопилку. Сегодня поутру всех их взбудоражил посыльный председателя сельсовета, приказавший от имени Устимыча явиться к восьми часам в означенное место.
– Хера ли ему надо?
– А пес его разберет!
– Все неймется. Жил бы себе, как все живут.
– Говорят, лесопилку запустить думает…
– Как же! Запустит! Тут без инженера не обойтись.
– Запчасти, опять же. Где их брать?
– От житуха пошла…
Каждый стремился высказать свое мнение, поддержав таким образом всеобщее негласное пожелание: «Чтоб эта лесопилка горела синим пламенем!»
Работягам что? Стоит заводик и – пусть себе стоит. Никто план не требует. Никто на работу по утрам не гонит. Брага в избах имеется. Дичи в тайге полно. Чего еще человеку надо?
Ну наезжают к председателю из Хабаровска. Ну требуют с него осточертевшие кубометры обрезной сосновой доски. Ну партвзысканиями грозятся. Так это его беда! Ты начальство, ты и отвечай за все про все. С простого таежника взятки гладки.
– Гребёть! И ишшо с ним хтой-то… – оповестил всех первый, кто увидал появившихся на склоне сопки председателя сельсовета и незнакомца рядом с ним. Оба вышагивали бодро, торопясь на оговоренную встречу.
– Во разогнались!
– Тихо ты!..
Устимыч помахал рукой еще издали.
– Здорово, мужики! – приветствовал он, приблизившись.
– Здравкуйте, товарищ председатель, – уныло ответил один за всех.
Обменявшись рукопожатиями, все расступились, давая возможность Устимычу пройти к воротам лесопилки, чтобы отпереть замок.
Спустя некоторое время все сгруппировались в захламленном цехе.
– Хведор Устимыч! – обратился к председателю один из мужиков. – Ты хушь пообъясняй людям, пошто перетребушил ни свет ни заря. А то мы зараз повертаем в обратну.
– Я те повертаю! – не то в шутку, не то всерьез пригрозил Захаров. – Делов я не маю, штоба без интересу вас сбирать тутась, да? А ну, слухать меня!
– Да ты балакай давай!
– Пральна! Чаво грозить-тось? Говоры!
– Значица, так. – Председатель сельсовета Федор Устимыч Захаров степенно закурил и начал речь держать: – Будема, мужички, лесопилку-то запускать нонче.
– Да хтой будеть?! – послышался удивленный вопрос. – Хтой те машины дурковые знаить? Воны жа попереломаны-тить!
– Вот, ён будить! – ответил Устимыч, выталкивая перед собой Соленого. – Знакомьтеся. Куваев Платон Игнатьевич.
– А хтой ён таков? – недовольно спросил
кто-то из толпы. – Откудова будить?
– Вы меня, мужики, не спрашайте, – выставил перед собой ладонь председатель. – Платон перад вами, его и пытайте.
– А чего меня пытать? Я и сам расскажу, кто такой! – переиначив местный говор в шутливый каламбур, с улыбкой подал голос Соленый.
– Глянь-кось, смелай какой выискался-тить!..
– Видали таких!..
– Болтать все горазды, а как до дела…
Мужики были явно недовольны появлением в Ургале чужого да к тому же претендующего на роль начальника.
– Пусть свово нема! Так чужого тож не надо-тить! – летело из толпы.
Устимыч нахмурился, глубоко затягиваясь папиросным дымком. А Соленого, стоящего рядом, казалось, все эти выкрики не касались. Он преспокойно взирал на кипящую негодованием толпу и словно ждал, когда мужики выговорятся вдоволь.
– Погодь-погодь, – тихонько говорил ему председатель сельсовета. – Сейчас я их поуспокою…
– Не надо, – так же тихо отвечал ему Соленый. – Я сам.
– Ну гляди… – неуверенно произнес Захаров. – А то народец у нас зубастый. Чуть что не по нём, загрызёть…
– Подавится…
Переговариваясь таким образом с Устимычем, Соленый поглядывал по сторонам. Рядом с ним валялся на полу металлический ломик длиной чуть больше метра. Тот, кого председатель представил как Платона Куваева, нагнулся и поднял железяку. Нелегкий, мягко говоря, лом крутанулся в его руке, словно невесомая тростинка. Напряжение Соленого выдавали лишь вздувшиеся на шее вены. Взгляд его был жёсток, а движения порывисты.
Толпа работяг отпрянула назад, онемевшая на мгновение.
Затем один из них нагнулся и поднял с полу обрезок металлического уголка. Другой приладил в руке деревянный брус. Кто-то достал из кармана нож. Не приглянулся местным Соленый. И по всему было видно, что назревает драка, которая не прекратится на первой крови. Разошедшиеся в неукротимой удали мужики запросто способны на убийство. И ведь замолотят они перехожего с Тырмы, как пить дать. А потом тихонько вынесут в тайгу да в мари утопят. И никто не дознается. Ушел, скажут, в лес и не вернулся. Поди проверь. И Устимычу накажут, чтоб рот на замке держал. А куда он денется? Будет нем, словно карась на сковородке. Против местного мужика попрешь – себе дороже…
– Слышь, паря! – остерегающе воскликнул Устимыч. – Слышь, не балуй!
Но Соленый, похоже, не собирался прислушиваться к его совету. Он взялся за концы лома обеими руками, сжал губы, поднатужился и… согнул-таки лом, придав ему форму подковы. Сплюнул себе под ноги и затем легко отбросил ни на что не пригодную железяку в сторону, где не было людей.
– Ох! Ёшь твою меть!.. – выдохнули хором мужики.
Лица их вытянулись и побледнели. Они смотрели теперь на Соленого с уважением и не без боязни, пораженные его невероятной силищей.
– Ну ты да-а-л, па-а-ря-а! – восхищенно проговорил Устимыч после того, как его отвисшая нижняя челюсть вернулась в привычное положение. – А я чавой говорил? – победно оглядел он работяг. – Нашенскай мужик! – и одобрительно хлопнул Соленого по плечу.
Толпа загудела. Работяги о чем-то переговаривались между собой. Длилось это минуты три. Затем вперед шагнул один. Было ему лет тридцать от роду. Невысок. Сухощав. Ничем особым не приметен. Лишь взгляд у него был колючий и пристальный. В Ургале мужик слыл первым задирой, спорщиком и острословом. А потому председатель забеспокоился, как бы тот чего не выкинул из ряда вон выходящего.
– Ты чаюй, Савелий? – настороженно спросил у него Устимыч.
– Пусть говорит, – кивнул он на Соленого. – Послухаем, чавой скажет. А там – поглядим, как быть: песни петь или воем выть.
Соленый едва заметно усмехнулся, кашлянул в кулак, достал из кармана пачку папирос и закурил. Все ждали. Никто не мешал ему сосредоточиться. А он тем временем оценивал аудиторию. Ох, не просты эти мужики…
– Незачем попусту лясы точить. Лесопилку пускать надо, – ни к кому конкретно не обращаясь, но достаточно громко и твердо произнес Соленый.
– А на кой вона нам? – подал в ответ голос Савелий. И мужики снова зашумели.
– Тихо! Я объясню на кой. Будем лес получать с Чегдомынского леспромхоза. Сделаем план – из Чегдомына электричество проведут. Почта, телеграф в Ургале появятся. Плохо вам от этого? Денег сколько не получали?
– Да уж года два как…
– Будете получать хорошие деньги! Заживете как люди…
Соленый говорил и сам внутренне удивлялся, откуда все эти слова у него берутся. Будто он и впрямь всю свою жизнь был передовиком производства.
– А хтой нам ту лесопилку пустить? Хтой в ентих механиках разбирается?
– Я разбираюсь.
– Ты ж, говорять, охотник с Тырмы! – подозрительно выкрикнул Савелий. – Откудова жаты в механиках понимаешь?
– Да, откудова? – вторил ему еще какой-то голос.
– О Соловках все слыхали? – спросил Соленый, вспомнив рассказ убитого им охотника об отсидке в Соловецких лагерях. – Там и обучили. До войны еще. Да так обучили, что на всю жизнь запомнил! – и добавил с горечью: – Там чему хошь обучат…
Деваться Соленому было некуда. Устимьи притащил его на эту чертову лесопилку, и теперь нужно во что бы то ни стало удержаться на плаву, взять верх над необузданным мужичьим племенем. А этот Савелий, ох, драная сука! Сразу видать, ершистый малый. Ну да ничего, и ему рога пообломаем. Дайте срок! —
– В общем, так, мужики, – продолжал Соленый играть роль партийного агитатора и ударника коммунистического труда. – Устимыч вот обещал через крайком партии похлопотать о запчастях, договориться с леспромхозом. Пойдут дела – заживем лучше!
– Мы и так хорошо живем! – прорвалось у кого-то.
– Как же! Хорошо! – насмешливо выкрикнул в ответ Соленый. – – Водку жрете денно и нощно – вот и вся ваша жизнь!
– Дело говорит Платон! – отозвался кто-то в поддержку Соленого. – В Чегдомыне вона как живут! Продмаги у них, школы всякия. А наши дети и грамот не знають, и конфетов не ели в жисти!
– В Чегдомыне – шахта! Потому и школы у них, и магазины! – снова выступил Савелий. – А у нас что?
– У нас лесопилка будет! – уверенно сказал Соленый. – И не хуже, чем ихняя шахта! Просто вы работать ни хрена не хотите, вот и ищете всякие причины!
– Все, товарищи! – взял инициативу в свои руки председатель. – Хватит трепаться без дела. Я предлагаю проголосовать.
– За что голосовать-то?
– А за то, чтобы избрать Платона Игнатьевича Куваева, который сейчас стоит перед вами, бригадиром лесоперерабатывающей артели!
– Дык мы жа его не знаем! – возмутился Савелий.
И Соленый еле сдержался, чтобы не подскочить к нему и не придушить на глазах у всех.
– Вот в работе и узнаете! – сказал Устимыч. – Кончай треп! Кто «за», поднять руки! – Председатель первым и проголосовал.
Мужики еще немного потоптались в нерешительности, а затем стали тянуть ладони над головами. Безучастным к процессу избрания остался лишь Савелий.
– Ты чего? – удивленно глянул на него Федор Устимыч. – Против, что ли?
– Я не против, – ответил тот. – Я пока-мось воздержусь.
– А работать-то будешь? – с недоброй ухмылкой спросил Соленый.
– Буду, – оскалившись в ответ, буркнул свое нравный мужик.
– Ну тады и хрен с тобой! – с наигранной веселостью сказал председатель.
– Ён завсегда со мной! – не остался в долгу Савелий.
Мужики захохотали. Гогот длился недолго. Порешили на том, что с завтрашнего дня, с самого утра, все до одного выходят на работу сюда, в цех лесопилки. Организуют что-то вроде субботника: расчистка помещений и подготовка оборудования к ремонту. А Савелия Устимыч откомандирует вскоре в Хабаровск – с письмом к первому секретарю крайкома партии.
Разошлись работяги, продолжая гудеть о том, как заработает артель и какие светлые перспективы их ожидают в будущем.
Устимыч и Соленый вернулись после импровизированного митинга в помещение сельсовета. Председатель вновь достал бутыль самогона и закуску.
– Ну ты их уел! – одобрительно заметил председатель. – Лихо ломик-то согнул! Откуда силов-то столько?
– Сам не знаю, – пожал плечами Соленый. – От рождения у меня это.
– Ну давай, – протянул Устимыч ему наполненный стакан. – За успех!
Выпили с удовольствием и закусили вяленой медвежатиной. Хитро прищурившись, Соленый обратился к председателю:
– Вот скажи мне, Федор Устимыч, ты мужиков за пьянство ругаешь?
– Ну…
– А сам почему пьешь в рабочее время?
– Ты не сравнивай! – Устимыч даже пристукнул по столу кулаком. – То мужик, а то – я! Это, я тебе скажу, разные вещи. Я – власть в этом поселке. Или вот, участкового нашего возьми, Петра Кузьмича. Ён хто?
– Мент! – вырвалось по привычке у Соленого.
– Ты свои соловецкие замашки брось. Старшина милиции ён. Значица, тожа – власть! А на власти ответственность великая. Выходить, отдых нужон, расслабление нервеное…
– Так старшина, он же каждый день расслабленный! – хохотнул Соленый, подливая самогон в стаканы.
– Знаешь чаво, – насупился председатель. – Ты Петра Кузьмича не трожь! Он, в отличие от некоторых, войну прошел, награды имеет.
– А я виноват?! – вскочил с места Соленый и изо всех сил шарахнул по столешнице своей здоровенной ладонью. – Я, может, тоже воевал бы! Да кто меня спросил?! По доброте души беглого политического укрыл!..
– Ну охолонись, охолонись! – примирительно заговорил Устимыч. – Ты жа мне рассказывал ту историю. Знаю-знаю. Не хотел я тебя обидеть.
Вознегодовал Соленый очень натурально. И в душе даже гордился удавшейся ролью незаслуженно обиженного судьбой. Заглотив полстакана без закуски, он вновь присел за стол. И может, горячий их разговор продолжился бы, но в сельсовет зашел упомянутый только что участковый.