- Давайте выберем, что спеть, - предложил я. - Где ваш инструмент?
...Я проторчал на телевидении еще не меньше часа. Гитарные переборы имели призывный эффект пастушеской свирели - двери не закрывались, и скоро комната была набита битком. И поскольку среди сбежавшихся овечек были о-очень даже завлекательные экземпляры, не распустить хвост я просто не мог. Тем более, что в моем репертуаре было несколько песенок, которые не могли не растрогать женские сердца. Многозначительно поглядывая на длинноволосую юную блондинку в сокрушительном мини-платьице, я с выражением пел:
Мне, красавица, с тобою очень трудно будет жить:
В сторожа к тебе податься? То ль в темницу посадить?
У тебя ума палата, а глаза полны огня...
Это, братцы, многовато, скажем прямо, для меня.
Для меня твоя повадка, словно для корыта шторм, Не по Сеньке эта шапка. Не в коня, ей Богу, корм!..
В такой аудитории я, как правило, теряю не только чувство меры, но и чувство ответственности. Мне пора было в издательство - ненароком вернется "главарь" чуть раньше, и тогда жди неприятностей: отсиживание от сих до сих он считал наиважнейшим долгом подчиненных. Я отчетливо сознавал, что кадрить никого из этих милых длинноногих ягнят не буду - не время, не место да и башка забита совсем другим. К тому же моим рыжым дамам пора было обедать - обе они к двум часам должны быть где-то еще. Но себя не переделаешь, тем паче на ходу, тем более в запале. Я прекратил свое "а вот еще одна о любви", лишь заметив краем глаза, как, переглянувшись с кем-то, выскользнуло за дверь то самое златоволосое созданье, которому я непроизвольно адресовал свои канцонетты.
Разочарование чуть кольнуло сердце, настроение петь пропало и...
И опять, правда, всего лишь на считанные мгновенья, предо мной с пронзительной отчетливостью появилась заставившая внутренне содрогнуться картинка:
молодящийся хмырь с гитарой, с ироническим интересом слушающие и разглядывающие его девицы, ровесницы его дочери, тоскливое нетерпение в глазах двух рыжих дамочек, в душе проклинающих этого бестактного писателя Ходорова, который не хочет понять, что у них есть еще и другие дела и заботы...
- Почему вы не выступаете со своими концертами? - наивно таращась, чирикнула маленькая брюнетка, похожая на симпатичную обезьянку в очках.
- Знаете, когда-то я отказался вступать в Союз кинематографистов только потому, что быть членом сразу трех творческих союзов просто подозрительно, - пояснил я. - Есть основное дело твоей жизни, твоя профессия и призвание, остальное же - хобби, увлечение, слабость - как ни назови. Правда, сейчас все кому не лень стали писать книги - даже писклявые певички делятся своей мудростью. Не хочу уподобляться им, только и всего.
- И зря! У вас просто чу-у-дные песенки! Вам бы аккомпаниатора...
- Зачем? - возразила Рената Петровна вставая. - А Высоцкий? Всего пять аккордов - и сотни песен.
- Да, но у Высоцкого был такой голос, что...
"Так, все правильно, - подумал я. - На гитаре играть не можешь, голоса нет, а песенки чу-у-дные. Спасибо и на этом".
Но обиды в глубине души, как ни странно, не было. Наверное, я настолько изголодался по успеху у публики, уж какой бы она ни была, что даже фальшивые комплименты готов глотать не морщась. И все же, и все же... Готов руку отсечь
- девицы западали искренне, особенно когда пел это: "Но как мне быть с тобой счастливым? Тебе ж всего двадцатый год...". Романс бронебойный, проверено.
Спускаясь по лестнице в вестибюль в сопровождении торопившейся в столовую редакторши, я договорился с ней о встрече через три-четыре дня, на записи передачи. Из здания студии я вышел в состоянии легкой, словно облачко, медленно рассеивающейся эйфории. Из головы не шла длинноволосая блондинка: она не могла не заметить моего к ней внимания. И вроде бы ей это нравилось. Но вот ушла она с улыбочкой несколько двусмысленной. Что она должна означать? Ох уж эти наши средневолжские джоконды...
За два часа, которые я провел в студии, июльское солнце поработало на славу.
Такой свирепой жары, какая стоит уже неделю, я не припомню. Ярко белесое небо, размытые очертания слепящего диска, густо парящий мокрый проспект... Поливалка еще не скрылась из глаз, а на асфальте уже проступали и на глазах расширялись бледные проплешины. Прохожих на раскаленных тротуарах мало - в большинстве магазинов перерыв, до автобусной остановки два квартала, а прогуливаться сегодня в полдень отважился бы разве что безумный. Даже автомобильный поток, обычно почти непрерывный на этом спускающемся к Волге проспекте, был сейчас какой-то вялый, словно машины побаивались надорвать свои бензиновые сердца.
Рассеянно посмотрев налево, я без какой-либо опаски вступил на проезжую часть и, воспользовавшись паузой в движении по моей стороне улицы, быстро, почти бегом попытался проскочить к разделительной полосе. Я никак не мог ожидать, что из-за большого телевизионного автобуса - кажется, их называют лихтвагенами, - который стоял у тротуара метрах в пяти от меня, вдруг вынырнет несущаяся на большой скорости машина. Но именно так и случилось: запыленная красная "ауди" с тонированными стеклами мчалась прямо на меня. По инерции я сделал еще два-три шага вперед, пересек полосу и тут же, чуть было не оказавшись под колесами "волги" из встречного потока, рванулся назад. Завизжав тормозами, шикарная иномарка вильнула к обочине, крутанулась вокруг оси и с размаху ударила задним крылом о фонарный столб, возле которого то ли пережидала движение, то ли читала объявление немолодая женщина с зонтиком и хозяйственной сумкой. Сшибла ее машина или только задела, я не разглядел - увидел уже лежавшее боком на бордюре тело с неестественно, "блошкой" подогнутыми ногами, высыпавшиеся из сумки пестрые пакетики печенья и кочанчик капусты. Раскрытый выцветший зонтик отлетел в сторону метра на четыре и еще покачивался, словно большая выдыхающаяся юла. Почему-то именно эту деталь отметило в тот злополучный миг мое сознание, видимо, изо всех сил противившееся воспринимать жуткую реальность того, что только что произошло.
13
Дальнейшее развитие событий запечатлелось в моей памяти кадрами немого синематографа - какими-то рваными, нервно дергающимися фрагментами. Широко раскрытый рот перепуганной мороженщицы - крика не слышу... Мальчишка, оглядываясь на бегу, машет рукой, кого-то зовет... Вот и я... Ватными ногами я шагаю к этой несчастной... Вот распахивается дверца заднего салона "ауди"... Я наклоняюсь... Чьи-то могучие руки обхватывают меня сзади за поясницу... Я инстинктивно вырываюсь, от сильного удара по шее темнеет в глазах, сознание на какое-то мгновенье отключается... Но только на мгновенье: когда меня грубо запихивают в машину, я уже в состоянии как-то контролировать себя и потому не предпринимаю никаких попыток к сопротивлению...Автомобиль, словно на старте ралли, с рыком срывается с места, я болезненно ударяюсь затылком о что-то металлическое, установленное у заднего окна, и, слабенько охнув, окончательно прихожу в себя. Вернее, обретаю способность реально оценить ситуацию и, выражаясь языком редактируемых мною наукообразных брошюр, назвать ее составляющие адекватными их сущности именами.
Я ощущаю, как лихорадочно пульсирует мой мозг. Да, да, я - виновник дорожного ЧП, которое, похоже, стало трагедией для незнакомой мне женщины с зонтиком.
Сейчас я убегаю с места происшествия, хоть и не по своей воле, меня насильно увозят они. Кто - они? Их трое - двое впереди, третий рядом со мной. Я вдвое старше любого из них, этих загорелых мордоворотов с одинаково подбритыми затылками, однотипно одетых. Мой мускулистый сосед в узкой черной майке и пестрых "бермудах", на его корешах - расстегнутые до пупа расписные рубашонки.
Желтая цепь на бычьей, мокрой от пота шее водителя мутно отсвечивает, нахально лезет в глаза. В машине невыносимо душно, но стекла опущены только на два пальца - люди, подхватившие меня словно худого котенка с тротуара, предпочитают быть невидимками для водителей и пешеходов. Я слышу, как время от времени они обмениваются отрывистыми репликами, смысл которых не доходит до моего сознания. Я просто фиксирую звуки и шкурой ощущаю бьющийся в их интонациях страх:
- Сразу на седьмую?
- Охренел?! А краску?
- У Джиги навалом, жми!
- Переулком, Серый, переулком надо!..
- Не учи, блин, ученого... Кровянки вроде не было? А?!!
- У той-то? ... ее знает, не глянул...
- Жмурика нам еще не хватало, падла...
- А Джиге, Джиге... Кто ему доложит?.. Толян, может, ты, Толян, а ?!
- Да пошел ты...
Мат, мат, мат - через каждое слово, иногда ничего кроме... Я даже не пытаюсь запоминать, куда они меня везут - понимаю, что куда-то к Волге. "Ауди" петляет по улочкам между дач, сердце лихорадочно стучит. Но мне жгуче приятно, что эти крутые смертельно перепуганы. Куда больше меня, хотя уж мне-то, казалось бы, есть чего опасаться. Явные бандиты, по меньшей мере рэкетиры, уносят меня, как лиса петушка, черт знает куда, чтобы расквитаться за аварию. Но оцепенение уже проходит, и я решаюсь подать голос:
- Зачем вы меня везете? Если вы...
Договорить не успеваю: мой сосед больно бьет меня в локтем в солнечное спелетение.
- Узнаешь, сука! Заткнись!
- Еще спрашивает, - оборачиваясь и обдавая меня густым водочным перегаром, сипло выдыхает амбал, сидящий рядом с водителем. Его маленькие, глубоко запавшие глаза бегают по моему лицу, в них откровенная ненависть.
- Ништяк, ништяк... - цедит сквозь зубы худощавый цыгановатый водила. - Подразберемся...
- Собственно, в чем я...
Твердая потная лапища сжимает и тотчас отпускает мое лицо. "Смазь", вспыхивает воспоминание детства, у дворовых блатарей это называлось "смазь"...
- Бороду выдеру... папаша! Сказано тебе - заткнись!
"Проезд 6" - успеваю прочитать я, когда "ауди" внезапно сворачивает с просеки налево. Заборы с прильнувшей к ним пожелтевшей муравой, неказистые и добротные дачки, снова заборы... Смуглый сбрасывает скорость - дорога здесь грунтовая, с засохшими колеями. Машина останавливается в клубах вяло окутываюшей ее пыли.
Парень в черной майке вываливается из кабины и вперевалку бежит к последней в переулке калитке, сливающейся с облупленным зеленоватым забором. Сует зубчатую железку в щель, поворачивает и, навалясь, распахивает ворота. Запыленная "ауди" вздрагивает и с радостным рыком собаки, которую хозяева наконец пустили домой, бросается во двор. Мотор умолкает, сзади слышен стук поспешно захлопнутых ворот. Все. Приехали.
- Давай, борода, выходи!..
Я никак не нащупаю ручку дверцы. Чертовы иномарки!.. Уже выбравшийся из машины парень в черной майке заглядывает в кабину и, презрительно матюкнувшись, выдергивает меня за руку наружу.
- Иди за ним! - Толчок в спину совсем не дружеский.
Узкий проход меж изгородями, увитыми краснеющей малиной, ведет к деревянному домику с неказистым гнилым крыльцом. Я покорно бреду следом за коренастым увальнем, он на ходу стаскивает с бугристых плеч потемневшую от пота рубашку.
В двух шагах сзади меня шаркает шлепками мой амбал. Но дойти до крыльца мы не успеваем.
- Никак у нас гости? - раздается хрипловатый баритон откуда-то сбоку.
Мы останавливаемся и дружно, как по команде "равняйсь!", поворачиваем головы направо.
Из глубины яблоневого сада к ограде направляется, вытирая тряпкой ладони, невысокий сутуловатый человек примерно моего возраста - пятидесяти ему явно нет. Замызганные спортивные штаны, далеко не чистая майка, растоптанные кроссовки... В темных курчавых волосах красиво серебрится седая прядь, словно высветлена специально. Но непохоже, чтобы этот простоватый дяденька, глазки которого добродушно щурятся на нас из-под кустистых бровей, был завсегдатаем парикмахерских. Типичный дачник, вся светская жизнь его, конечно, проходит здесь, в обществе ему подобной огуречно-баклажанной профессуры, озабоченной если не гусеницами, то паршивым напором воды. Батрача на собственном участке, я время от времени удостаиваюсь их мудрых советов.
- Что за приятель, а, Максим?
Слабенький и все ж таки различимый акцент... "Лицо кавказской национальности", это несомненно. Как-то не вяжется с садово-огородной идиллией.
- Из-за этой падлы тачку гробанули! - зло выплевывает коренастый и оглядывается на меня. - И бабу сбили... На Советской Армии...
- Тю-тю-тю-тю!.. - останавливает его "типичный дачник" и недовольно дергает чуть крючковатым носом. - Не так сразу, парень! Ведите в саклю, джигиты вонючие, я сейчас...
- Слушай, Джига, в перекраску сразу бы... - подключается торопливо приблизившийся к нам водитель. - Заднее крыло тоже, блин...
Худощавое лицо хозяина дачи еще более заостряется, легким жестом, будто капли с пальцев стряхнул, он заставляет заткнуться разболтавшегося шофера. Я замечаю, что все трое сдрейфили не на шутку. Улыбочка этого Джиги в сочетании с быстро перебегающим по нашим лицам жестким взглядом, видать, ничего приятного им не сулит.
14
* * * В маленькой квадратной комнате с оклеенными голубенькими обоями стенами и щелястым полом мебели совсем негусто. Похожая на грубый топчан кровать без спинок, три некрашеные табуретки, светло-желтый старообразный комод с полукруглой горкой. За мутными от пыли, а может от времени, пластинками стекол белеют пятна чайных чашек. После знойной духоты только что, видимо, политого дворика здесь довольно прохладно. Пахнет яблоками и еще чем-то кислым, напоминающим азиатские ароматы айрана и старой овчины. Максим подбородком указывает мне на табурет и садится сам, Толян заглядывает в нижний ящик комода, роется в нем, звякает бутылками, по звуку - пустыми.
Ждали мы Джигу недолго - ровно столько, сколько ему понадобилось, чтобы умыться. Что договариваться о чем-либо с моими похитителями - пустое дело, мне было понятно: их реакция на его слова и мимику сказала мне все. Шестерки...
Или как там зовут их на сегодняшнем сленге - "торпеды", "бойцы"? Они сделают все, что прикажет сутулый кавказец с эффектной прядью. Вот только что он скажет? На душе было пакостно, история, в какую я влип, не сулила мне ничего хорошего. Я успел заметить вмятину на заднем левом крыле "ауди", глубокую и широкую - на всю толщину столба. Подлежит ли оно теперь ремонту? Если придется менять, то... Страшно представить, в какую сумму выльется такая починка.
Когда Джига вошел в комнату и сел на застланную лоскутным одеялом кровать, по лицу его нельзя было прочитать ничего похожего на раздражение или недовольство. Напротив, судя по тому, как хозяин дачи весело ощерился, он, казалось, был в хорошем, вполне добродушном настроении. Возможно, сегодняшние сельхозхлопоты были в чем-то особенно успешны, по крайней мере, садясь, он потирал руки с видом много и в охотку поработавшего человека. Мы трое сидели на табуретках вокруг застеленного нечистой клеенкой стола, водитель, заглянув на минутку, ушел копаться в машине. До прихода Джиги я помалкивал, Толян с Максимом, вяло матерясь, вполголоса препирались из-за цвета краски, в какую стоило бы перекрасить машину. Но, когда вошел старшой, сразу умолкли, как младшеклассники при виде учительницы. Мне показалось странным, что они не вскочили с мест.
- Вот теперь мы спокойненько побеседуем, - доброжелательно проговорил Джига и с удовольствием осмотрел еще влажные ладони. И - остро, словно финкой ткнул, взглянул на меня.
- Как все случилось, бородач ты наш замечательный, можешь мне не рассказывать, Шурик уже изложил. Чуть не плачет, бедолага, так ему мою тачку жалко. Я его, правда, успокоил маленько - не ты, мол, виноват, не тебе ее и выправлять. А ты как считаешь, борода-бородушка? Что, разве я так уж и не прав?
Парни с острым интересом смотрели на меня: что скажу? Но я ожидал именно такого поворота разговора и уже успел приготовить, как мне представлялось, достойный ответ.
- Давайте определим степень вины, - произнес я, стараясь придать интонациям максимальную значительность. С такой несколько усталой, почти равнодушной интонацией солидные начальники ответствуют поднадоевшим кляузникам. - Да, верно, я был неправ - улицу пересекают у светофора. Но если нетрезвый водитель жмет на газ там, где люди - ну, привыкли, что ли, ее переходить?.. Да к тому же еще неожиданно выскакивает из-за автобуса, как черт из табакерки, то, знаете ли...