Вадим Сергеевич не успел вмешаться — так быстро все произошло, а когда хотел все-таки помочь, Алина умолила его этого не делать: «друзья» сестрицы были людьми незамысловатыми, и все проблемы решали одним-единственным способом — силовым.
Полгода длилось это мучение — попытка хоть как-то устроиться в развалюхе с печным отоплением и «удобствами» во дворе. От денежной помощи Вадима Сергеевича Алина категорически отказывалась, хотя он сто раз предлагал купить ей квартиру в любом районе.
— Почему, ну, почему ты такая упрямая? — спрашивал он будущую невестку при каждой встрече. — Мы ведь уже почти родственники. Хорошо, я куплю квартиру на имя Сергея, если ты такая уж щепетильная, запри свою избушку на курьих ножках и живи в нормальных условиях.
— Вот вернется Сережа, тогда и посмотрим, — отвечала Алина, не глядя на собеседника. — Я уже почти привыкла. И мама, кажется, поправляется, скоро ее выпишут…
— Ей тоже нужны человеческие условия…
— Хватит того, что вы платите за ее лечение.
— Я напишу Сергею.
— Это ничего не изменит.
Это действительно ничего не изменило. Сергей ответил, что Алина — самостоятельная и совершеннолетняя, что следует уважать имеющиеся у нее принципы, и вообще, жилье — это, конечно, важно, но не стоит возводить его в смысл жизни.
Чужие принципы Вадим Сергеевич, разумеется, уважал, но… Но считать Алину чужой уже не мог. И был уверен в том, что Инна обязательно поддержала бы его, что она нашла бы убедительные слова, уговорила бы юную гордячку… Если бы Инна была жива.
В годовщину ее смерти Вадим Сергеевич впервые отправился на кладбище, не считая тех, вымученных, визитов на девятый и сороковой дни. Отправился с тяжелым сердцем, предпочитая помнить жену живой и близкой, а не «чтить ее память», убирая могильный холмик и приводя в порядок памятник и ограду.
Памятник, вопреки всем обычаям, был установлен на сороковой день. Для него Вадим Сергеевич выбрал фотографию Инны, сделанную за неделю до рокового падения. Он сам сфотографировал ее на лоджии, превращенную в маленький садик, растрепанную, смеющуюся, с лейкой в руках. Такая красивая, такая счастливая, такая… живая. На простой плите из белого мрамора этот снимок выглядел кадром из какого-то фильма.
К огромному изумлению Вадима Сергеевича, ничего не пришлось приводить в порядок. Белоснежный памятник сиял чистотой, в цветничке перед ним среди густой и короткой зеленой травы яркими пятнышками были разбросаны маргаритки и еще какие-то цветочки, вокруг — ровный желтый песок, чугунная оградка и маленькая скамеечка внутри нее аккуратно покрашены…
— Самая присмотренная могилка на кладбище, — раздался за ним низкий, то ли мужской, то ли женский голос. — Уход за ней… как за актрисой какой.
Вадим Сергеевич резко обернулся. В нескольких шагах от него стояло существо, похоже, женского пола, в каких-то невообразимых лохмотьях, грязное и нечесаное. Больше всего Вадима Сергеевича поразили глаза этого существа — большие, ярко-голубые и очень осмысленные.
— Дочка тут ее приходит, — продолжила бомжиха. — Хорошая девочка, добрая, наверное, мать так воспитала, сразу видно. И уберет все, и камешек вымоет, и свечку поставит, и помолится, и мне, грешной, обязательно что-нибудь подаст. Хотя сразу видно — не из богатеньких, сама копейки считает.
Вадим Сергеевич машинально вынул из кармана какие-то деньги и протянул бомжихе. Купюры мгновенно исчезли в ее лохмотьях.
— Дай тебе Бог здоровья, миленький, — пробормотала она. — Сестра тут твоя, что ли?
— Жена… — с трудом проговорил Вадим Сергеевич.
— Ишь ты, горе, какое! А кольцо, однако, на правой руке носишь… Она для тебя еще живая, правда? Молчи, сама вижу. А дочка у вас хорошая, замечательная дочка…
Вадим Сергеевич молча кивнул. Дочка… Значит, Алина постоянно ездит сюда, вот уже год. И ведь ни словечком ни обмолвилась, ничего не рассказала. Другая бы на ее месте обязательно похвасталась: вот, мол, не забываю я тетю Инну, помню добро ее, за могилкой ухаживаю. Другая бы… А Алина — не такая, она совсем, совсем не такая…
И тут Вадима Сергеевича словно обожгла мысль о том, что и на могилу к собственной матери он выбирался, мягко говоря, не часто, а когда доводилось навещать, не задумывался над тем, кто поддерживает порядок, сажает каждый год цветы и красит ограду. Инна, конечно же, Инна!
И тоже молчала, не считая такой поступок чем-то из ряда вон выходящим. Как же Алина на нее похожа! Действительно можно подумать, что — родная дочь, кладбищенская побирушка не слишком ошиблась.
Та, кстати, не уходила, молча стояла поодаль, словно чего-то дожидалась.
— Как вас зовут? — неожиданно спросил Вадим Сергеевич.
Та не удивилась, рассмеялась:
— Зовут зовуткой, а кличут — уткой. Зачем тебе?
— Может быть, помочь… с работой?
— И-и, милый, какая из меня теперь работница! Спиваюсь я, сам небось видишь. Оно и ладно, надоело уже все.
— Но…
— Не переживай. За заботу, конечно, спасибо. А у тебя, милок, все еще хорошо будет, я вижу. Сын еще родится…
— Да? — недоверчиво усмехнулся Вадим Сергеевич. — А как насчет внуков?
— И внуки у тебя будут, и сын, я вижу. Все будет. Только с плеча не руби, горячку не пори, да на Бога уповай. Все и сладится…
Бомжиха повернулась и почти мгновенно исчезла в густой кладбищенской зелени.
«И сын, значит, будет, — с горькой иронией подумал Вадим Сергеевич. — Конечно, мне только и осталось, что на старости лет все снова начинать. Жениться опять же. Господи, чего только не наплетут с пьяных-то глаз…»
Хотя глаза у этой нищенки совсем не пьяные. Наоборот, красивые глаза, ясные. Как у… как у Инны! Действительно, совсем, как у Инны! Может быть, ему уже мерещится? Может, ему уже пора в дурку, на место будущей сватьи. Ее, кстати, вчера должны были выписать, он сам распорядился послать Алине машину, чтобы та спокойно мать забрала.
Наверное, забрала, только вот спокойно ли? Ой, вряд ли, сегодня-то на кладбище не пришла. Хотя сейчас занятия в институте, может быть, позже. И к нему сегодня, наверное, попозже забежит: два дня ее не было. Соскучился он без нее… Соскучился?
Вадим Сергеевич резко тряхнул головой. Только этого не хватало! В годовщину смерти Инны, на ее могиле думать о другой женщине. И ладно бы о женщине, в конце концов, он живой мужчина, никто бы не удивился. А о девчонке, о невесте собственного сына… Нет, это уже никуда не годится!
— Прости, Инночка, — сказал он негромко. — Вот такой я у тебя нескладный, каким был, таким и остался. Скучаю я по тебе… очень скучаю. А ты мне не снишься даже. Сегодня вот только глаза твои померещились. Я люблю тебя, очень. Прости, что раньше таких слов не говорил, стеснялся. Но ты ведь знала, правда? И не сердилась? Не сердилась, знаю, огорчалась только… про себя. Прости. Скоро Сережка вернется, свадьбу сыграем, внуки пойдут…
Он и не замечал, как по лицу одна за другой катились редкие, но очень, очень соленые слезы…
Вечером он так и не дождался Алины, рассеянно поужинал, рассеянно посмотрел телевизор и рано лег спать. Заснул — и почти тотчас же услышал звонок в дверь, настойчивый, тревожный и одновременно робкий. Господи, кто это на ночь глядя?
Впрочем, ночь уже заканчивалась. Значит, сам не заметил, как заснул. Вадим Сергеевич, не спрашивая, распахнул дверь и остолбенел. На пороге стояла Алина. Растрепанная, грязная, заплаканная и… босая.
— Что случилось? — выдохнул он.
Алина опустилась на пол возле двери и отчаянно, по-детски зарыдала. Сквозь эти рыдания пробивалось нечто совершенно бессмысленное:
— Мама… поздно пришла… печку керосином… вытащить не успели…
Вадим Сергеевич почти на руках внес девушку в квартиру и больше часа пытался как-то успокоить. Но рыдания Алины не утихали, перешли в самую настоящую истерику и он, перепуганный, вызвал «Скорую», которая на сей раз оправдала свое название и приехала с рекордной скоростью — через пятнадцать минут. Пожилой, уставший врач молча сделал Алине какой-то укол, а потом негромко сказал медсестре:
— Помоги девушке умыться, что ли…
Та повела уже бессловесно-покорную Алину в ванную, а Вадим Сергеевич задал, наконец, измучивший его вопрос:
— Что с ней?
— Сильный стресс, — отозвался врач, слегка оживившийся после того, как в его кармане оказалась крупная купюра. — Я бы даже сказал — сильнейший. Пару часов назад коллеги с другой подстанции на пожар в слободу выезжали. Думаю, девушка ваша оттуда прибежала, не случайно вся в копоти.
— Она что-то пыталась сказать о пожаре, — вспомнил Вадим Сергеевич.
— Домишко деревянный там сгорел. То ли проводка подвела, то ли с сигаретой кто-то заснул…
— Она что-то говорила про печку…
— Стресс у нее. Ну, кто в такую погоду печки топит, сами посудите. Она вам, простите, кем будет?
— Она будет женой моего сына, — с холодком в голосе ответил Вадим Сергеевич. — Сын сейчас в армии.
— А-а, ну, значит, под присмотром будет. Укол я ей сделал сильный, может до вечера проспать. А там, простите, только время поможет. Там ведь кто-то погиб, на пожаре этом. Женщина какая-то…
— Это ее мать, — тихо сказал Вадим Сергеевич. — Недавно из больницы выписали.
Тут вернулась медсестра с почти уже спящей, зато умытой и причесанной Алиной, на которой вместо закопченного платья был надет махровый халат Инны Ивановны, так и висевший в ванной комнате. Точнее, не надет: тоненькую Алину этот халат укутывал едва ли не в три слоя.
— Уложите вашу невестку спать и по возможности последите за ней. Дома, кроме вас, кто-нибудь есть?
Вадим Сергеевич покачал головой.
— Я вызову сиделку. Хорошая женщина, помогала моей жене, когда та бедро сломала…
— Ну, и ладно, — покладисто согласился врач. — Покой, только покой. До свидания.
— До свидания, — машинально отозвался Вадим Сергеевич.
Алину уложили в Сережиной комнате и Вадим Сергеевич, вызвав сиделку, долго курил на кухне, пытаясь собрать разбегавшиеся мысли. Потом решительно тряхнул головой и позвонил знакомому полковнику милиции, чтобы получить хоть какую-то информацию.
Вопреки ожиданиям, информацию он получил почти сразу и достаточно полную. Деревянный домишко, вторая половина которого давно пустовала из-за аварийного состояния сооружения, загорелся часов в девять вечера. Пожарные приехали как раз вовремя для того, чтобы спасти… девушку, рвущуюся в самый огонь. Она кричала, что там осталась ее больная мать, рыдала, умоляла спасти пожилую, беспомощную женщину…
— Так убивалась, — хмыкнул полковник, — что некоторые даже подумали: сама подожгла. Матушка-то у нее была головой скорбная, с такой возиться молодым не очень-то интересно. Да еще хибара эта… А ты, Сергеич, с какого бока интересуешься?
— С такого, — довольно резко ответил Вадим Сергеевич, — что эта ваша злоумышленница — Сережки моего невеста. И я точно знаю, что на преступление она не способна.
— Да? — искренне удивился полковник. — Твоя, значит, почти родственница? А что в такой халупе живет?
— А то, что сестрица ее старшая последней сволочью оказалась…
Вадим Сергеевич вкратце рассказал историю квартирных мытарств Алины. На другом конце провода полковник только присвистнул:
— Ну, дела! А что ж ты мне раньше не позвонил?
— Она же и запретила, Алина. Гордая очень. Матушку ее я, правда, в приличную лечебницу определил, а дальше уже ничего сделать не мог. Ничего, теперь сделаю. Квартиру я куплю, конечно же, на Сережку куплю, чтобы лишних разговоров не было, а ты помоги девочку там прописать. Все равно ей новый паспорт делать и все такое… Пока спохватится — уже штамп о прописке стоять будет.
— Я могу и штамп о браке организовать, — на полном серьезе предложил полковник.
— Не сомневаюсь. Только потом они с Сережкой мне, старому, голову-то и оторвут. За злоупотребление, значит, знакомствами.
— Что, оба такие принципиальные?
— Оба, — со вздохом подтвердил Вадим Сергеевич.
— Значит, в тебя пошли, — неожиданно заключил полковник. — Или в Инну твою, царствие ей небесное.
— Наверное…
— А где она сейчас будет жить?
— У меня, где же еще? Только что «Скорая» уехала, сейчас сиделку жду. Сережкина-то комната свободная.
— Ладно, все сделаю. Только сестрице ее прописку устраивать вообще нигде не буду, не взыщи. Пусть, если вернется, сама старается, коли такая шустрая.
— Да мне бы век о ней не слышать! А за помощь — заранее спасибо. Заходи как-нибудь, Инну помянем, поговорим не о делах.
— Зайду, — искренне пообещал полковник. — Вот самые неотложные дела разгребу — и зайду. Давно не виделись.
Оба прекрасно знали, что все это останется только мечтами: свободного времени у полковника не было уже тогда, когда он носил лейтенантские погоны. И что увидятся они, скорее всего, на свадьбе… если, конечно, до этого не произойдет что-нибудь из ряда вон выходящее и вовсе не радостное. Двух-то школьных друзей они похоронить уже успели…
Алина поправлялась долго. Исхудала почти до прозрачности, была неестественно молчаливой и почти все время спала. Она и не ела бы ничего, если бы Вадим Сергеевич буквально силком не впихивал в нее все мыслимые и немыслимые деликатесы, которые только мог раздобыть. В его ресторане один из поваров вообще готовил только для Алины — крохотные порции, но по десять-двенадцать блюд в день.
Наконец, врач, который наблюдал Алину все это время, сказал, что кризис вроде бы миновал, но хорошо бы отправить девушку в санаторий, закрепить результаты лечения и развить, так сказать, успех. Радостный Вадим Сергеевич притащил домой целую кучу красочных проспектов лучших санаториев мира и… обнаружил, что Алина действительно поправилась.
— Никуда я не поеду, — слабым, но решительным голосом заявила девушка. — Не нужны мне никакие санатории.
— Так ты никогда не поправишься, — рассердился Вадим Сергеевич. — Что за детский сад, в самом деле! Поедешь, как миленькая.
— Не поеду, — еще более твердо сказала Алина. — Я здесь все запустила, семестр вот-вот закончится, нужно сессию сдавать.
— Возьмешь академический отпуск, подумаешь!
— Не хочу.
— А что ты хочешь? — повысил голос Вадим Сергеевич. — Стать инвалидом? Это в лучшем случае, между прочим. Про худший даже говорить не хочу, хватит с меня Инны…
Он осекся, резко встал и вышел на кухню. Не хватало еще орать на девочку из-за своих страхов. Но за время ее болезни он так извелся от тревоги, так гнал от себя мысль о том, что может потерять… опять потерять. Вздор! Она молодая, в общем-то здоровая, поправится, обязательно поправится.
Вадим Сергеевич почувствовал легкое прикосновение к локтю. Вздрогнул, обернулся и увидел Алину, которая неслышно вошла на кухню. Такая трогательная в новом, пушистом халате ее любимого цвета, цвета слоновой кости…
— Не сердитесь, дядя Вадим, — прошептала она. — Мне, правда, не нужен санаторий, вот честное слово. Не хочу никуда ехать, буду здесь гулять, принимать витамины, хоть рыбий жир пить. Только не отправляйте меня никуда, пожалуйста…
Она замолчала и опустилась на первый попавшийся стул.
— Девочка моя, — растроганно сказал Вадим Сергеевич, — я же хотел для тебя… Ну, успокойся, никуда никто тебя силком не отправит. Только обещай, что пока поживешь тут, не будешь ничего делать по дому и вообще…