Полицейские спустились в лифте и молча доехали до центра города, где Фалькон высадил Кристину. Она захлопнула дверь и пошла назад, к перекрестку. Фалькон тронулся и объехал Новую площадь. Он свернул направо, на улицу Мендес Нуньес и притормозил у «Эль Корте Инглес». Когда он выехал с площади Магдалины и приготовился свернуть на улицу Байлен, зазвонил мобильный.
— Не хочу показаться идиоткой в первую же неделю службы, — раздался голос Кристины Ферреры. — Но, по-моему, за вами следят. Синий «сеат-кордоба» через две машины от вас. Я записала номера.
— Передай их в управление и попроси перезвонить мне, — сказал он. — Я проверю.
Уже стемнело, но цвета еще можно было различить. Фалькон заметил «сеат» в зеркало заднего вида. Он проехал мимо магазина плитки перед своим домом, свернул на короткую дорожку и встал между апельсиновыми деревьями. Вышел. Синий «сеат» остановился прямо перед ним. Создавалось впечатление, что внутри машины много людей. Фалькон шагнул по направлению к «сеату»; автомобиль тут же тронулся и неторопливо, без всякий суеты уехал. Фалькон даже успел разглядеть номера, прежде чем он свернул налево за отелем «Лондрес».
Из управления позвонили ему на сотовый. Дежурный сказал, что номера, переданные Кристиной Феррерой, не соответствуют синему «сеату-кордоба». Фалькон велел сообщить номера в дорожную полицию. Если повезет, машину задержат.
Он открыл ворота, загнал машину и запер их. Ему было тяжко. По телу ползли мурашки. Он стоял в патио, оглядывался и прислушивался, словно в доме могли быть грабители. Слышался отдаленный шум машин. Фалькон пошел в кухню. Энкарнасьон, его экономка, оставила в холодильнике немного тушеной рыбы. Фалькон сварил рис, разогрел рыбу и выпил бокал холодного белого вина. Он ел, глядя в странном ожидании на дверь.
После еды он сделал то, чего не позволял себе давно. Взял бутылку виски, стакан со льдом и направился в кабинет. Установил серый шезлонг из мягкой кожи, принесенный из другой комнаты, и улегся в него, пристроив на груди стакан с доброй порцией виски. Фалькона вымотали события прошедшего дня, но он знал: уснуть удастся еще нескоро. К питью виски он подошел методичней, чем к любому из своих расследований. К концу третьего стакана он тщательно обдумал новое детство Марио и трудную жизнь Себастьяна Ортеги с отцом-знаменитостью. Теперь настала очередь Инес. Но Фалькону повезло. Организм не привык к таким дозам алкоголя, и он тихо уснул, прислонившись щекой к мягкой серой коже шезлонга.
7
Четверг, 25 июля 2002 года
За ночь жара не отступила. Когда в половине восьмого утра Фалькон приехал в управление, температура на улице поднялась уже до тридцати шести градусов и воздух был удушающим, как старый режим. Фалькон задохнулся, пройдя всего-то несколько шагов от машины до офиса. Голова с похмелья была тяжелая, перед глазами мелькали странные вспышки света.
Он удивился, увидев, что за одним из столов в общем кабинете уже работает инспектор Рамирес. Когда-то Фалькон получил должность, которую Рамирес считал по праву своей, и с тех пор сомневался, что они смогут стать друзьями. Но в последние четыре месяца, снова приступив к службе, Фалькон начал лучше ладить с заместителем. Дело в том, что, пока он был отстранен от работы (после событий пятнадцатимесячной давности Хавьер надолго впал в глубокую депрессию), Рамирес узурпировал руководящую должность, но очень скоро понял, что терпеть не может руководить и командовать. Да еще нести ответственность за других! Нет, характеру Рамиреса претило подобное напряжение. Он, честно говоря, и сам понимал: нет у него творческой жилки, необходимой для проведения любого расследования. К тому же нрав у него был вспыльчивый. В январе Фалькон начал понемногу работать. К марту его вновь назначили старшим инспектором, и Рамирес первый это приветствовал. Напряжение внутри следственной группы спало. Фалькон и Рамирес даже обращаться друг к другу стали неофициально.
— Боже мой! — удивился Рамирес. — Что с тобой случилось?
— Buenosdias,[11] Хосе Луис. День вчера выдался нелегкий, — сказал Фалькон. — Я опять сдружился с виски. Как там в больнице? — Хавьер со страхом задал этот вопрос: дочь Рамиреса была тяжело больна.
Рамирес смотрел на него из-за своего стола. Хавьер испытал головокружительное чувство, словно заглядывал в две пустые, темные лифтовые шахты, ведущие прямо к боли и невыносимой неизвестности.
— Я не спал, — сказал Рамирес. — Впервые за тридцать лет ходил к утренней литургии и покаялся в грехах. Молился усердней, чем когда-нибудь в жизни, но этим ведь ничего не изменишь, правда? Это моя епитимия. Я должен наблюдать страдания невинного ребенка. — Он вздохнул и положил голову на руки. — Ее оставили еще на четыре дня, чтобы сделать анализы, которые делают только при подозрении на самые страшные болезни — рак лимфы и лейкемию. Врачи понятия не имеют, в чем дело. Хавьер, ей тринадцать лет, тринадцать!
Рамирес прикурил сигарету и затянулся, обхватив рукой грудь, как будто не давал себе рассыпаться. Он говорил про анализы так, будто уже признал, что она серьезно больна. Будто подтвердил для себя страшный диагноз. Он привычно произносил жуткие термины, от которых Фалькона дрожь продирала: химиотерапия, тошнота, выпадение волос, разрушение иммунной системы, риск заражения. В воспаленном воображении Фалькона промелькнули кадры — дети с огромными глазами, безволосые хрупкие черепа, обтянутые кожей.
Сигарета вдруг показалась Рамиресу мерзкой, он раздавил ее и припечатал колечко дыма к колену. Как будто дым был в ответе за здоровье его ребенка. Фалькон принялся утешать коллегу: это всего лишь анализы, надо держаться и верить в лучшее. Предложил Рамиресу свободный график, чтобы тот мог уходить со службы в любое время. Однако Рамирес замотал головой и попросил загрузить его работой. Это единственное, что отвлекает от бесконечных мыслей. Фалькон привел его в кабинет, принял еще две таблетки аспирина и вкратце рассказал о смерти супругов Вега.
Перес и Феррера появились сразу после восьми. Два других члена команды, Баэна и Серрано, обходили дома. Фалькон решил наступать с двух сторон Он проведет обыск дома Веги, а Рамирес тем временем займется его компанией. Поедет в офис и опросит руководителей объектов и бухгалтера, наведается на все стройки. Кроме того, необходимо найти пропавшего садовника Сергея и постараться разжиться информацией о тех русских, которых Пабло Ортега видел возле дома Веги шестого января.
— Где нам искать Сергея? — спросил Перес.
— Для начала можешь узнать, работают ли русские и украинцы на стройплощадках Веги, и поговорить с ними. Они тут все друг друга знают.
— Если верить словам Васкеса, нам потребуется ордер на обыск офиса Веги.
— А мы не получим его, пока не докажем наличие подозрительных обстоятельств. Придется дожидаться результатов вскрытия, — сказал Фалькон. — Кто-то из членов семьи Лусии должен опознать трупы, так что надо ехать к Кабелло. Заодно покажу им обрывок фотографии, который мы нашли в жаровне.
— Пока ордер не получен, мы должны рассчитывать на любезность сеньора Васкеса? — спросил Рамирес.
— Да, ведь он сам предложил мне поговорить с бухгалтером Веги, — ответил Фалькон и обратился к Феррере: — Выяснилось, что это были за номера?
— О каких номерах речь? — поинтересовался Рамирес.
— Вчера вечером кто-то, почти не скрываясь, ехал за мной на синем «сеате-кордоба».
Феррера позвонила в дорожную полицию и доложила:
— Номера сняты с «фольксвагена-гольф», стоявшего в Марбелье. Больше никаких сведений.
Для обыска дома Веги Фалькон выбрал в напарники Ферреру. Кристина Феррера одевалась намеренно скромно, не пользовалась косметикой, не носила украшений, если не считать таковым нательный крест на цепочке. У нее было широкое, плоское лицо, а нос казался островком спокойствия в толчее веснушек. Внимательный и несуетливый взгляд карих глаз. Невысокая, почти хрупкая, она тем не менее производила впечатление человека, исполненного несгибаемой внутренней силы. Рассматривая фотографии кандидатов, Рамирес даже не задержал взгляда на ее лице, но любопытство Фалькона было задето. С чего вдруг бывшая монастырская послушница решила пойти служить в отдел по расследованию убийств? На собеседовании Кристина ответила на этот вопрос не задумываясь: она хочет стоять на стороне Добра и биться со Злом. Рамирес предупредил, что убийства никак не связаны с теологией. Они алогичны по сути — результат сбоев и коротких замыканий в общественном механизме; ничего общего с битвой небесных колесниц.
— Старший инспектор спросил, — объяснил Кристине Рамирес, — по какой причине женщина, которая хотела служить Богу, пошла служить в полицию Кадиса, а теперь мечтает работать в отделе по расследованию убийств.
Кристина сделала вид, что не замечает сарказма в его словах:
— Я наивно полагала когда-то, что делать добро, приносить пользу можно если не служа Богу, то служа людям. Однако десять лет на улицах Кадиса показали мне, в чем истинная причина Зла, и я пришла к вам.
Фалькон хотел сию же минуту объявить, что принимает ее в отдел, но Рамирес продолжал расспрашивать:
— Почему вы отказались от своего призвания?
— Я встретила мужчину, инспектор. Забеременела, мы поженились, и у нас двое детей.
— Именно в таком порядке? — уточнил Рамирес, и Феррера кивнула, не отводя карих глаз от его лица.
К тому же падший ангел! Христова невеста нашла себе более земное призвание. Фалькон утвердился в своем решении. Перевод из полиции Кадиса оказался делом затяжным, зато за несколько дней работы Кристины в отделе Хавьер убедился, что сделал правильный выбор. Даже Рамирес теперь приглашал Ферреру на чашечку кофе. Впрочем, раньше он вряд ли бы был так внимателен к скромнице Кристине — лишь после того, как дочь Рамиреса заболела неизвестной болезнью, тот понял, что ищет скорее духовной пищи, а не плотских радостей, за которыми обычно охотился среди судейских секретарш, кокеток в барах и продавщиц. Фалькон подозревал, он и проститутками порой не брезговал…
Феррера вела машину. Они молча ехали к Санта-Кларе. Фалькону нравилось, что Феррера не страдает столь свойственной андалузцам говорливостью. Он умышленно заставлял себя не сосредоточиваться на предстоящем деле. Если позволить мыслям медленно блуждать по кругу, можно неожиданно выйти к неординарным идеям. Насколько кризис меняет мужчин, — рассуждал он сам с собой. Рамирес пошел в церковь. Фалькона туда никогда не тянуло. В церкви он чувствовал себя обманутым. Фалькон предпочитал идти к реке, как сеньор Вега. Однако стоит признать, ее течение не всегда навевает здравые решения. Река тянет к себе, предлагая самый простой выход из положения, и тогда приходится отступать и бежать домой — утешаться стаканчиком виски.
Они подъехали к дому Веги. Фалькон с помощью пульта открыл въездные ворота. В доме все еще работали кондиционеры. Он показал Феррере места преступления, провел по дому и саду к хибарке Сергея. По пути он рассказал про обе жертвы.
Они вернулись в дом и просмотрели полицейские фотографии. Фалькон поведал, что сообщили соседи о странном умонастроении сеньора Веги, но не сделал никаких выводов о возможном убийстве или самоубийстве. Он хотел, чтобы Феррера взглянула на события с женской точки зрения, обдумала поступки Лусии Веги, представила себя на ее месте и воспроизвела ее действия.
Фалькон прошел в кабинет Веги и сел за стол под постером с корридой. Ноутбук изъяли и увезли в лабораторию. На столе остался только телефон и чуть заметный контур ноутбука. Он просмотрел список номеров в памяти телефона. Номера офиса, прямой телефон Васкеса, а также Крагмэнов и Консуэло. Возле последнего номера фамилия не значилась. Фалькон взял трубку и набрал его.
— Да… здравствуй, Василий, — по-русски произнес мужской голос с заминкой: человек явно ожидал звонка от кого-то другого.
— Ваш номер выпал в нашей грандиозной лотерее! — воскликнул Фалькон. — Рад сообщить, что вы с женой выиграли приз. Просто назовите свое имя и адрес, и я расскажу, где забрать ваш чудесный приз.
— Вы кто? — спросил мужчина. По-испански он говорил с чудовищным акцентом.
— Пожалуйста, сначала скажите ваше имя и адрес.
Трубку прикрыли рукой. На том конце звучали приглушенные голоса.
— Что за приз?
— Имя и…
— Назовите приз, — грубо сказал мужчина.
— Часы для вас и вашей…
— У меня есть часы, — рявкнул он и бросил трубку.
Фалькон пометил в блокноте: спросить Васкеса об этом номере телефона. В ящиках стола не нашлось ничего необычного. «Хеклер» забрали для проверки. Он открыл шкафы ключами, найденными днем раньше. Фалькон перебирал папки со счетами телефонной и страховой компаний, с документами из банка. Папки упирались во что-то, стоящее позади них, — это оказались переплетенный в кожу ежедневник с отрывными листами и записная книжка.
Личный ежедневник. Минимум записей. В графе «время» по большей части просто стояли кресты; все встречи были преимущественно ночными. Фалькон долистал до шестого января, там тоже нашлись отметки. Первая дневная встреча назначена в марте с «доктором А.». В июне были пометки о приемах у доктора А. и одной встрече с доктором Д. В адресном разделе Фалькон нашел фамилии нескольких врачей — Альвареса, Диего и Родригеса. Он пролистал ежедневник и понял, что доктор Р. был последним врачом, который видел Вегу. Фалькон позвонил и уговорился побеседовать с ним в полдень.
Адресов в записной книжке почти не было, только имена и номера телефонов. Имя Рауля Хименеса есть, но вычеркнуто. Фалькон листал страницы, то и дело мелькали знакомые фамилии. Многие он смутно помнил по расследованию убийства Рауля Хименеса: люди из мэрии, общественные деятели. Одно имя заставило его вздрогнуть, возвращая память в то неспокойное время. Эдуардо Карвахаль. Также вычеркнуто. Карвахаль был мертв, как и Рауль Хименес. Фалькон так и не узнал, что связывало этих людей. Зато ему удалось обнаружить, что Хименес заплатил Эдуардо крупную сумму через подставную консалтинговую фирму во время выставки «Экспо-92». К моменту гибели в автокатастрофе на Коста-дель-Соль в 1998 году Карвахаль должен был вот-вот предстать перед судом за связь с кружком педофилов.
Ортега тоже был упомянут в книжке, а последнее имя, которое бросилось в глаза, вынудило Фалькона встать и отправиться бродить по дому: ему нужно было убедиться, что на стенах не висят дорогие картины популярных мастеров. Рамон Сальгадо, один из самых известных торговцев живописью в Севилье. Его имя тоже было вычеркнуто. Возможно, «Вега Конструксьонс» вкладывала деньги в произведения искусства или покупала картины для рабочих кабинетов. Однако мелькало тревожное воспоминание о детской порнографии, найденной на жестком диске Сальгадо после того, как его жестоко убили. В этих кругах все друг друга знали, связанные золотой цепью богатства и влиятельности. Не забыть спросить о Сальгадо у Васкеса.
Русских имен в книжке не нашлось. Фалькон вернул ее в шкаф и перешел к следующему, где хранились пронумерованные коробки, набитые чертежами и фотографиями зданий. В нижнем ящике третьего шкафа лежала коробка без номера, только с надписью: eJusticia.[12] Внутри оказались распечатки скачанных из Интернета статей, в основном на английском языке. Большинство статей помечено текущим годом, и все они так или иначе имели отношение к международной системе правосудия. Там лежали газетные статьи, посвященные Международному уголовному суду, созданному не так давно, вслед за Гаагским трибуналом,[13] воинственному судебному следователю Бальтасару Гарсону,[14] а также сложностям, возникающим при попытке привлечь к ответственности международных военных преступников в рамках бельгийского законодательства.
Раздался звонок в дверь. Фалькон запер шкаф и пошел открывать. В дверях стояла сеньора Крагмэн в черном льняном топе и расклешенной юбке; концы алого шелкового пояса свисали сбоку. Она держала в длинной белой руке пластмассовый термос.
— Я подумала, инспектор, что вам захочется кофе, — сказала Мэдди. — Крепкий, как варят только в Испании. Никаких американских помоев.
— Я думал, Америка совершила кофейную революцию, — пробормотал он, размышляя о другом.
— Америка пыталась, — отозвалась она. — Но ничего нельзя гарантировать.
Фалькон впустил ее и закрыл дверь, отсекая нападение немыслимой жары. Он не желал этого вторжения. Мэдди достала чашки с блюдцами. Хавьер окликнул Ферреру, но та отказалась от кофе. Они прошли в кабинет Веги и сели за стол. Мэдди курила и стряхивала пепел в блюдце. Она не пыталась начать разговор. Ее физическое, а скорее сексуальное присутствие заполнило комнату. Фалькона все еще мутило, и ему нечего было ей сказать. Он пил кофе, собираясь с мыслями.