— И какой из всего этого следует вывод, Хавьер? — спросил следователь. — Результаты вскрытия, по сути, не дают основания считать эти смерти убийством. Судебный медик весьма сдержан в своих заключениях.
— Это его официальная позиция, — сказал Фалькон. — Неофициально, как и все в управлении, он очень сомневается, что это самоубийство, поэтому пока не хочет выдавать тело сеньора Веги для захоронения.
— Так, теперь опросы соседей, осмотр места происшествия. Психическое состояние сеньоры Веги было достаточно серьезным, она принимала литиум, это препарат нешуточный. Ее муж не только странно себя вел, как мы видели на снимках Маделайн Крагмэн, он также обращался к нескольким врачам по поводу своих страхов.
Фалькон чувствовал, что Кальдерону очень хотелось произнести ее имя, ощутить его сладость на губах и языке. Инспектор решил, что распечатки статей из Интернета, лежащие в портфеле, должны там и остаться.
— Место преступления… — начал Фалькон.
— Место преступления ничего нам не дает, — перебил Кальдерон. — Непонятно, самоубийство это или убийство. У вас нет подозреваемых. В отчетах нет ни малейшего намека на мотив. Свидетелей нет. Садовника Сергея до сих пор не нашли.
— Над этим мы работаем. У нас есть его фотография, нам известно, что совсем недавно его видели разговаривающим с женщиной в баре возле дома Веги. Кроме того, мы обходим дома в Санта-Кларе и Сан-Пабло, — сказал Фалькон. — Как раз в поисках мотива мы уделяем особое внимание линии русских и…
— Давай не слишком радоваться по поводу русских, пока мы не знаем, кто они, и не имеем фактов, подтверждающих степень их причастности к делам Веги и к его смерти. Я знаю, что в Марбелье и по всему побережью Коста-дель-Соль вовсю отмываются «русские» деньги. А здесь, в Севилье, у нас пока есть только Пабло Ортега, видевший нескольких русских, приезжавших с дружеским визитом семь месяцев назад.
— В среду вечером за мной ехал синий «сеат» с номерами, украденными в Марбелье, а на стройплощадках Веги трудятся русские и украинские нелегалы, — сказал Фалькон. — Есть достаточно вопросов по месту преступления, состоянию тела, отношению покойного к сыну и потенциально опасному воздействию извне, чтобы оправдать дальнейшее расследование.
— Хорошо, согласен по поводу русских. Попробуем что-нибудь из этого сложить, — сказал Кальдерон. — Но если это все-таки самоубийство… Кстати, что ты имел в виду, говоря об отношении Веги к сыну?
— Видишь ли, даже сеньор Кабелло, не питавший к зятю нежных чувств, признал, что Вега очень любил мальчика, — объяснил Фалькон.
— Вега выпил кислоты, вместо того чтобы застрелиться. Это может означать, что он наказывал себя за неизвестные грехи и защищал сына от зрелища насильственной смерти. Возможно, он убил себя именно потому, что не вынес бы, узнай сын о нем какую-то страшную правду. Будь у тебя сын, Хавьер, что бы ты стал скрывать от него ценой собственной жизни?
— Если б мой сын узнал, что я военный преступник, вряд ли я смог бы смотреть ему в глаза, — решительно заявил Фалькон. — Военный преступник — это чаще всего человек, ставший убийцей по убеждениям. Но история не стоит на месте, рано или поздно военный преступник может осознать, что, играя на политических идеях, чувстве патриотизма и чувстве страха, его из обычного человека превратили в беспощадное чудовище, уверенное в своей правоте. Тогда возможны и раскаяние, и стыд… Не могу представить ничего хуже.
Кальдерон закурил и с заминкой произнес:
— Нам, служителям закона, непозволительно предаваться фантазиям.
— Вернемся к делу, — сказал Фалькон. — В одном из холодильников Веги мы нашли паспорт. Аргентинский, на имя Эмилио Круса. Мы проверяем и его, и документы Рафаэля Веги. — Фалькон вздохнул и продолжил: — Васкес сказал, что родители Веги «лишились жизни», подразумевая, что их смерть не была естественной. Кем они были? Что с ними случилось? Это может быть интересным.
— Да, для уточнения биографии, — сказал Кальдерон.
— И еще кое-что, чего нет в отчете. В кабинете Веги я нашел папку под названием «Правосудие». В ней газетные статьи и материалы из Интернета по международным правовым организациям, в частности, Международному уголовному суду…
— Вот и твои военные преступники, Хавьер!
— …а также статьи о деятельности Бальтасара Гарсона и уголовном законодательстве Бельгии, — закончил Фалькон. — Очень специфический материал для человека, работающего в строительном бизнесе, даже если он интересовался текущими событиями. Сложи это со странной запиской, зажатой в его руке, и аргентинским паспортом — и, возможно, перед тобой возникнет некая таинственная фигура: человек, обладавший важной информацией, которая могла кое-кому повредить.
— И Крагмэны, и Ортега упоминали его антиамериканские настроения, — припомнил Кальдерон.
— Не думаю, что все настолько серьезно. Тот же Ортега говорил и о том, что Вега американцев любил.
— Как мне помнится, правительство Штатов не подписало Римский статут и выступает против деятельности Международного уголовного суда. И это после одиннадцатого сентября, когда весь мир бредит от страха перед терроризмом! А тут еще странная записка Веги…
— Я начал читать что-то на эту тему вчера в «Эль Пайс», но дочитать не успел.
— По официальной версии правительство Америки не хочет, чтобы кого-то из ее граждан судили нечестно, — сказал Кальдерон. — На деле же американцы хотят оставить за собой право решать, что честно, а что нет. И не забывай о том, что происходит на Ближнем Востоке: у американцев рыльце в пушку. Им вовсе ни к чему, чтобы кого-то из членов их правительства отдали под суд за военные преступления. Они самое мощное государство в мире, они насаждают свое влияние, где только могут. Другим странам не нравится их тактика запугивания: «Если вы нас не поддерживаете, останетесь без нашей военной помощи».
После одиннадцатого сентября в мире вообще все смешалось, сменились критерии. Как отличить идейного борца от преступника и кто сможет это сделать?.. Я, предположим, считаю некоего человека борцом за свободу, а ты считаешь его террористом. Но борец преследует законные военные цели, а террорист совершает кровавые бесчинства. Как нам с тобой договориться?
— Жаль, что я не дочитал статью… Но ведь в таком случае особенно важно было бы расследовать, почему Вега проявлял интерес к Международному уголовному суду и прочим судебным системам.
— Не знаю, чего он ждал от Международного суда. Он действует только с первого июля этого года и не может рассматривать преступления, совершенные раньше этой даты. Интерес к бельгийской судебной системе и Бальтасару Гарсону означают просто, что следует держаться подальше от Европы, если боишься, что тебя арестуют или отдадут под суд. Так что, Хавьер, не растекайся мыслью… — сказал Кальдерон. — Давай вернемся к деталям. В доме нашли соляную кислоту?
— Пока нет. У нас не было возможности обыскать весь дом и сад. Моя группа рассредоточена: пытаются найти Сергея и знакомятся с делами Веги.
— Ты знаешь, что я ищу: мотив, подозреваемого, надежного свидетеля, — сказал Кальдерон. — О чем я не хочу слышать, так это о вещах, которых там не было. Если вы не найдете соляную кислоту, это еще ничего не значит. Больше никаких разговоров о… призраках.
— Вот потому-то мы и стараемся не обсуждать свои подозрения в присутствии судебных следователей, — улыбнулся Фалькон.
— Я много болтаю, — сказал Кальдерон. — Знаю, ты сосредоточен на реалиях и фактах, но сейчас у нас есть только нюанс и намек — причастность русской мафии, одержимость Веги международными судами, педофильский кружок Карвахаля…
— Об этом мы еще не говорили.
— Имена в записной книжке. Некоторые вычеркнуты. Мяса нет, Хавьер. Даже скелетов нет, одни фантомы.
— Ну вот, опять.
— Ты знаешь, какое мясо мне нужно, и я не позволю вести полноценное расследование убийства, пока не получу его, — отрезал Кальдерон. — Мы встретимся в начале следующей недели, и, если ты опять не предоставишь мне доказательств, принимаемых в суде, придется искать дальше.
Кальдерон откинулся на спинку кресла, прикурил еще одну сигарету. «С чего это он так много курит? — недоумевал Хавьер. — И о чем так глубоко задумался?»
— Ты хотел встретиться со мной наедине, — сказал он вслух, пытаясь извлечь Кальдерона из его раковины.
— Во-первых, я не хотел, чтобы инспектор Рамирес выбил из меня согласие…
— Сейчас у него поубавилось пылу, — сказал Фалькон. — Его дочь в больнице на обследовании.
— Надеюсь, ничего серьезного, — машинально произнес Кальдерон. Новость прошла мимо, пока его разум искал выход из собственных затруднений. — Не знал, что вы с Инес до сих пор общаетесь.
— Мы не общаемся! — решительно возразил Фалькон и подробнейшим образом объяснил, как они оказались в «Эль Каиро».
— Инес как будто очень нервничала, — заметил Кальдерон.
— Бракосочетание — вообще очень нервический процесс. Смотри, что получилось, когда она в последний раз вышла замуж, — проворчал Фалькон и развел руками, предпочитая выглядеть комично. — По-моему, ее волнуют твои сомнения. Я…
— С чего она взяла, что у меня есть сомнения? — спросил Кальдерон, и Фалькону показались странными зазвучавшие в его голосе пронзительные нотки.
— Ей тоже кажется, что ты нервничаешь.
— И что ты ей на это сказал?
— Что для мужчины естественно нервничать в таких обстоятельствах, — ответил Фалькон. — А нервозность легко принять за колебания. Со мной тоже было что-то подобное.
— Ты… сомневался? — спросил Кальдерон.
— В ней я никогда не сомневался, — ответил Фалькон, по спине тек пот.
— Хавьер, я не о том спросил.
— Мои сомнения были не того рода, что сейчас… посещают тебя.
— Что ты знаешь о моих сомнениях?! Подумать, какой психолог нашелся!
Фалькону очень не понравился тон Кальдерона, но он был почти благодарен за скрытое предупреждение не совать нос в личную жизнь судебного следователя. Отлично, он и пытаться не станет! У него хватает и своих забот.
— Что-то я тебя не пойму, — бесстрастно бросил он в ответ на запальчивые слова Кальдерона.
Фалькон сидел за столом, прокручивая беседу в голове. Он был рад, что не вытащил интернет-материалы по Мэдди Крагмэн. Это могло разъярить Кальдерона. Судебный следователь понимал, что Фалькон видел, как он млел подле Мэдди. Но в их деликатной личной ситуации Фалькон не мог начать разговор об участии Мэдди в расследовании ФБР, пока он до конца не уверен в фактах. Он видел, как две жизни идут к саморазрушению, и сожалел о них, набирая номер своего адвоката Исабель Кано.
Она согласилась встретиться с ним, но не больше чем на десять минут. Он поехал в ее маленький офис на улице Юлия Цезаря и прошел мимо трех студентов-юристов, сидевших в общем кабинете. Исабель встала поприветствовать его, и он увидел, что она босая. Он сел и высказал предложение заключить сделку с Мануэлой.
— Хавьер, ты в своем уме?
— Не всегда, — пошутил он.
— Теперь ты хочешь отдать ей дом, за который мы бились последние полгода! Да ведь ты потеряешь бог знает сколько денег! Около полумиллиона евро. Почему бы заодно не отдать ей и остальное?
— Неплохая идея, — сказал Фалькон.
Она наклонилась к нему через стол. Длинные черные волосы, темно-карие, почти черные глаза — красивая, жестокая и величественная мавританка.
Большинство обвинителей боялись ее как огня, поскольку она была способна без особого напряжения заткнуть им рот в суде.
— Этот психолог до сих пор копается в твоей голове?
— Да.
— Лекарства не меняли?
— Нет.
— Ты еще принимаешь таблетки?
Он кивнул.
— Ну-ну, не знаю, что у тебя там происходит, но явно что-то серьезное, — сказала она.
— Я больше не хочу жить в этом доме. Не хочу жить с Франсиско Фальконом. Мануэла хочет. Она одержима этим местом… но у нее нет денег.
— Значит, он не для нее, Хавьер.
— Просто подумай об этом.
— Я подумала и отказываюсь, сразу же.
— Подумай еще.
— Твои десять минут истекли, — сказала Исабель, надевая туфли. — Проводи меня до машины.
Исабель шагала через офис, а студенты-юристы забрасывали ее вопросами. Она сделала вид, что не слышит. Каблуки простучали по мрамору фойе.
— У меня еще один вопрос, — сказал Фалькон.
— Надеюсь, он дешевле предыдущего, — пробормотала она. — Иначе я стану тебе не по карману.
— Ты знаешь судебного следователя Кальдерона?
— Конечно, знаю, Хавьер! — Исабель резко остановилась, и Фалькон в нее врезался. — Теперь понимаю. У тебя душевное расстройство из-за них с Инес. Давай считать, что этой встречи не было, а когда успокоишься, мы…
— Нет у меня расстройства.
— Тогда к чему вопрос про Кальдерона?
— Скажи, про него много болтают?
— О, еще бы! Языками длиной с твою руку… длиннее твоей ноги… длиннее этой улицы.
— Я имел в виду… о его историях с женщинами.
Фалькон внимательно смотрел на ее лицо и увидел, как свирепость исчезла, уступив место огромной боли: как загарпуненный кит, она показалась и исчезла. Исабель отвернулась и направила ключи на машину, та в ответ моргнула фарами.
— Эстебан всегда был охотником, — сухо произнесла она.
Отворачивая лицо, села в машину и отъехала, оставив Фалькона на мостовой с мыслями о том, что Исабель Кано замужем вот уже более десяти лет и счастлива в браке.
12
Пятница, 26 июля 2002 года
Пока Фалькон добирался до дома Ортеги, позвонил Хорхе и заверил, что бумага, на которой сделана фотография Инес, отличается от образца из начатой пачки по составу и качеству. От этой новости у Хавьера мигом поднялось настроение, пока он не понял, что если с памятью у него все в порядке, значит, кто-то проник в его дом, чтобы прикрепить фотографию над столом. И еще: они знали, как причинить ему боль. Сердце тяжело забухало, пульс отдавался даже в кончиках пальцев, но он попытался успокоить себя мыслью, что после скандала с Франсиско Фальконом про него все всё знают.
Пабло Ортега возвращался после прогулки с собаками. Когда он проходил мимо, Фалькон опустил стекло и попросил уделить ему несколько минут. Ортега мрачно кивнул и придержал для него ворота. Вонь от коллектора окружала дом, как стена. Они зашли за угол и попали в кухню. Собаки шумно лакали воду.
— У меня хорошие новости про коллектор, — сказал Ортега, не сумев изобразить радость по поводу встречи. — Один из подрядчиков брата считает, что сможет все починить, не снося комнаты, и всего за пять миллионов.
— Я рад за вас, — откликнулся Фалькон. Они прошли в гостиную и сели.
— У меня для вас еще одна хорошая новость, — сказал Фалькон, поддерживая оптимистическое начало разговора. — Я хотел бы попробовать разобраться с делом Себастьяна. Думаю, смогу ему помочь.
— Какой смысл в помощи, если Себастьян не желает ее принимать?
— Полагаю, тут я тоже смогу помочь. — Фалькон рискнул еще до уговора с Алисией пообещать содействие Агуадо: — У меня есть знакомый психоаналитик, который изучает материалы дела, она может поговорить с Себастьяном.
— Психоаналитик, — медленно повторил Ортега. — И о чем она будет с ним разговаривать?
— Она попытается выяснить, почему Себастьян хотел попасть в тюрьму.
— Он не хотел! — Ортега вскочил и драматически вскинул крупную руку. — Власти его засадили с помощью этого carbon, судебного следователя Кальдерона!
— Но Себастьян не сказал ни слова в свою защиту. Казалось, он рад наказанию. Почему, как вы думаете?
Ортега упер кулаки в свою обширную талию, набрал побольше воздуха, словно хотел закричать.
— Потому что, — вдруг очень тихо произнес актер, — он виновен… Вот в состоянии его рассудка на тот момент я сомневаюсь. Суд решил, что он вменяем, но я с этим не согласен.
— Это она и выяснит, — заверил Фалькон.
— Да что тут выяснять! — воскликнул Ортега. — У мальчика и без того хрупкая психика. Не хватало только, чтобы он вообще расхотел жить.