– Ты здесь из-за двоих мальчишек-гадже.
Это было утверждение, усиленное жестом руки – цыганка указала в сторону Лондона.
Мейси кивнула:
– Да, в том числе из-за них.
– Мы тут ни при чем. – Бьюла отхлебнула чаю, зажмурилась, проглотила обжигающую жидкость.
– Как вы думаете, мальчики из Лондона виновны?
Бьюла уставилась на огонь.
– Не мне решать. У них свои дела, у нас – свои.
– Вашего сына видели возле дома, где произошло ограбление. Возможно, он что-нибудь заметил?
– Вот у него и спрашивай.
Бьюла кивком подозвала Вебба, который рубил дрова. Двое других цыган пилили деревья, повалившиеся еще зимой; такая древесина легко загорается, ведь она отлично высохла за лето.
– Хочешь – поговори с ним.
Вебб поднял глаза ровно в тот миг, когда мать поманила его.
– Румны – женщина – хочет с тобой потолковать, Вебб.
Не выпуская из рук топора, Вебб в несколько широких шагов очутился перед Мейси.
Интуиция заставила Мейси подняться на ноги (ростом она была почти с Вебба) и тем лишить его возможности доминирования. Что касается грозных взглядов, метать таковые Мейси и сама умела. С ее темно-синим оттенком радужки это было нетрудно.
– Мистер Вебб, по поручению родителей мальчиков, которых обвиняют в краже, я расследую вторжение в дом Сандермира. Против этих детей достаточно свидетельств, однако я знаю, что вы были на месте преступления и могли видеть, что там действительно происходило.
Вебб не шевельнулся, не тряхнул головой, не кивнул в подтверждение: дескать, да, я в курсе. Прежде чем открыть рот, он просмаковал в молчании все шестьдесят секунд одной бесконечной минуты. Мейси не отпускала его взгляд, но и не торопила с ответом.
Наконец, куснув губу, Вебб заговорил:
– Я ничего не видел. Просто шел мимо с собакой.
Выговор был не цыганский – никаких гортанных звуков, как у Бьюлы.
– Мой Вебб в школе учился, – прокомментировала Бьюла, словно прочитав мысли Мейси. – Умеет по-вашему говорить. И грамоту знает. Если надо какую бумажку сочинить – он первый человек, и прочесть любой документ может. Когда Вебб с нами, нас не проведешь. Так-то.
– Полезно иметь такого человека в таборе, не правда ли, тетушка Бьюла? – улыбнулась Мейси. – А как вы думаете, мистер Вебб, мальчики действительно виновны? Это они влезли в дом, украли серебро и попытались сбежать?
Вебб снова выдержал напряженную паузу.
– Эти ребята росли в Лондоне. Они не дураки, хоть и малы годами. Если бы они и вправду сделали то, в чем их обвиняет полиция, – они бы не попались. Любой мальчишка быстро бегает. Помню себя в их возрасте. Я был неуловим. Приходилось быть неуловимым.
Вебб отошел, установил полено на пень, размахнулся топором и с силой опустил его, одним ударом расколов полено в щепки. По лесу разнеслось гулкое эхо.
Бьюла тем временем попивала чай, упершись локтями в широко раздвинутые колени, и молча наблюдала за сыном. Наконец она обратилась к Мейси:
– Ты оттуда? – Она вновь движением подбородка указала в сторону Лондона.
– Да. Там я родилась и воспитывалась.
Старая цыганка скроила усмешку.
– Родилась – да. Но воспитывалась ты по-другому, девонька.
Мейси ничего не ответила. Она смотрела на огонь. Днем здесь была лишь горстка золы и несколько головешек; теперь пламя гудело, жадно пожирая поленья и хворост.
– Со стороны матери, да? – уточнила Бьюла.
Мейси кивнула.
– Но мать твоя сама не нашего племени.
– Моя бабушка – цыганка. Из речного народа. У ее родителей была лодка, и однажды они приплыли в Лондон. Дедушка служил матросом на лихтере. Он тогда был совсем зеленый паренек. И бабушка только-только простилась с детством. Он посватался к ней. Прадед долго не давал согласия, но в конце концов сдался. Речной народ говорил, брак долго не продержится – уж очень бабушка была своенравная. Но с дедом они ладно жили и умерли почти одновременно. Мне было всего восемь лет.
– А когда умерла их дочь?
– Мама умерла, когда мне было двенадцать, почти тринадцать.
Бьюла глотнула чаю, наклонилась потрепать собаку по холке.
– Приходи завтра, на закате. Будем чай пить.
* * *
По дороге к дому отца Мейси размышляла о том, как легко открылась перед цыганкой. Ей задавали прямые вопросы, без подвохов – так же она и отвечала. Приглашение на чай было на самом деле приказом. Завтра Мейси сможет задать больше вопросов, проникнуть глубже в суть вещей.
На въезде в Челстоун Мейси сбавила скорость и свернула влево, к особняку Комптонов. Еще один левый поворот на гравийную дорогу – и перед Мейси вырос отцовский домик. План действий на завтра был готов: утром она поедет в Мейдстоун, побеседует с адвокатом. Заодно заскочит в редакцию местной газеты, почитает в старых номерах все, что связано с Геронсдином. Потом наведается в Геронсдин, просто чтобы прогуляться по главной улице и уловить общий настрой селян, возможно, ей светят один-два намека на происхождение этого настроя. Придется ножками топать; в Лондоне это делал бы Билли. Не беда, даже интересно (и полезно) будет вновь ощутить себя стажеркой, только постигающей азы следовательской работы – как в добрые старые времена, с Морисом Бланшем.
Мейси черкнула пару строк в блокноте и лишь потом выбралась из «Эм-Джи». В данный момент ее больше всего занимало, почему Вебб так напряженно следил за усадьбой Сандермира, что для него значат дом и хозяин, что лежит в основе любопытства (если, конечно, «любопытство» – подходящее слово). Мейси отложила карандаш и блокнот, взяла рюкзак. Навстречу уже спешил отец, заранее раскинувший руки, чтобы обнять свою обожаемую девочку.
* * *
Позднее, после ужина из отварной солонины с морковью и картошкой, когда и посуда, и сковородка были вымыты, отец с дочерью устроились в маленькой гостиной с массивными потолочными балками.
– Скоро уже вечерок без огня не скоротаешь, да, дочка?
– Ой, пап, не прощайся с летом раньше времени. Зима и так всегда неожиданно приходит.
Фрэнки откинулся в кресле, закрыл глаза.
– Ты устал, да, папа?
– Нет, милая. Просто маму твою вспомнил. Это сколько будет в апреле, как она умерла, – двадцать один год, верно? А мне порой кажется, еще вчера она была с нами.
Мейси заерзала на стуле. Если задача Времени – утишать тоску по тем, кто покинул этот мир, – значит, Время безбожно халтурит. В отцовских глазах Мейси до сих пор ясно читает боль утраты. А прочтя, сама вспоминает Саймона, даром что обещала себе задвигать подальше все мысли о нем вплоть до воскресенья, на которое намечен визит в ричмондский военный госпиталь. Короткая отлучка из Кента в разгар расследования заодно позволит Мейси проанализировать материалы по делу, которое она мысленно называла «Комптоновским» – и которое успело выйти далеко за границы, Джеймсом Комптоном обозначенные. Кроме того, Мейси сможет присовокупить к делу обстоятельства кражи в доме Сандермира.
– Много работы, детка? А будет еще больше?
Фрэнки порой терялся в разговоре с дочерью, боялся проявить чрезмерное любопытство, задать вопрос, отвечать на который Мейси будет не вправе. Часто ему хотелось, чтобы Мейси вышла замуж, устроила свою жизнь по-человечески или нашла обычную, доступную его, Фрэнки, пониманию работу. С другой стороны, он любил в Мейси именно независимость и ужасно гордился успехами своей девочки.
– Летом все было как-то смутно, неопределенно. А теперь появилась достойная работа. Меня ангажировал Джеймс Комптон; для него я кое-что расследую в Геронсдине. Есть еще пара дел, так что в ближайшее время скучать не придется.
– Это не опасно?
Мейси рассмеялась:
– Нисколько не опасно, пап, не волнуйся. – Помедлив, она добавила: – Странное место этот Геронсдин. У меня ощущение, что в деревне все должно быть по-другому.
– Никогда там не бывал, в смысле, не задерживался. В такие деревни наведываются либо к родне, либо проездом в другое место. А так там делать нечего. И ярмарок они не проводят.
– Ты прав, папа. Кстати, ты слыхал о Сандермире?
Фрэнки ответил не сразу:
– Слыхал – краем уха. Он вроде охоту любит. А еще говорили, будто имению теперь конец, раз Сандермир его унаследовал. У него, мол, все идеи какие-то, деньги швыряет на станки, которые в производстве кирпича и не нужны вовсе, да еще хороших клиентов отвадил – целых две строительных фирмы, из Лондона. Брат его – тот был толковый, совсем еще мальцом в делах разбирался.
Мейси вздохнула. Она было хотела спросить Фрэнки про лошадей, вверенных его заботам, но он заговорил снова:
– Правда, в войну деревня пострадала – ее чуть с землей не сровняли.
– Как это?
– Где тебе знать – ты тогда во Франции была. А на деревню случился налет. «Цеппелин» снаряд сбросил. Помню, эти мерзавцы к Лондону летели нарочно пониже – тренировались бомбить. В общем, насколько мне известно, тогда в Геронсдине погибли три человека. Правда, с самой войны об этом как-то помалкивают. Ну, будто вот случилось – и случилось, что тут обсуждать. Я еще удивлялся – вон какое событие, в деревнях ведь и пустяки годами мусолят. Наверно, им только и оставалось, что смириться. Перешагнуть и жить дальше. – Фрэнки покачал головой. – Сначала думали, «цеппелин» метит в кирпичный завод, может, летчику казалось, там какое-то крупное предприятие, – а вышло вон как. И с тех пор никто ни гугу на эту тему.
– Когда случилась трагедия?
– Не поручусь, что правильно помню, – только вроде как раз в сезон сбора хмеля. В сентябре шестнадцатого, значит. – Фрэнки поднял глаза к потолку, сам себе кивнул – Да, точно. За неделю до этого Лондон бомбили, дымище на мили был виден, а этот пожар, конечно, мелочью по сравнению с лондонским показался.
– Завтра поеду в Мейдстоун, попробую что-нибудь выяснить.
Фрэнки кивнул, и несколько минут отец и дочь провели в молчании.
– Вот какое дело, папа: я почти ничего не знаю про нану.
– Мамину маму? Старая Бекка была из тех, кого раз увидишь – не забудешь.
– По-моему, ты ее любил. Правда, я толком ничего не помню. Отдельные эпизоды, но зато какие яркие!
– Когда я впервые увидел твою будущую бабушку, у меня, веришь, душа в пятки ушла от страха. – Фрэнки заулыбался, устремил взгляд в воображаемую даль, словно хотел вытащить воспоминания из темного туннеля Времени. – Но старая Бекка любила твоего деда, а тот симпатизировал мне, так что пожениться нам с твоей мамой разрешили без скандала.
Фрэнки рассмеялся.
– Так и вижу: вот она, Бекка, стала, руки в боки, да нудит – то не так, это не этак. А дед твой знай улыбается, в глазах искорки. Дескать, продолжай, говори. Бекка была цыганкой, причем из речных цыган. Маму твою обожала, а в тебе просто души не чаяла. Когда ты совсем крошкой была, она называла тебя или Маленькая Бекка, или Бусал. Или еще как-нибудь ласково.
– Как ты думаешь, нана тосковала по своему народу – ну, после замужества?
– Ответ на этот вопрос – рождение твоей мамы. Впрочем, помню, однажды твой дедушка сказал: когда речные цыгане приближаются к шлюзу, у Бекки глаза так и горят. Она могла даже вскочить на лошадь и берегом, по бечевнику, следовать за цыганами до следующего шлюза. Потом, конечно, домой возвращалась.
– Их когда-нибудь обижали – ну, из-за бабушкиной национальности?
– Твоя мама рассказывала, что да, в них тыкали пальцами, даром что Бекка не носила цыганскую одежду. Она одевалась как все – ну, ты понимаешь. Только с сережками расстаться не могла. Когда твоя мама была маленькой, Бекка глаз с нее не спускала, чтоб не затравили. Конечно – смугленькая, чернявенькая. А уж мама, в свою очередь, за тебя боялась, когда ты в школу пошла. Волосы-то у моей девочки совсем цыганские. Зато мама проследила, чтоб выговор у тебя был как у леди. Знаешь, просто чудо, что тебя не дразнили.
– Еще бы не чудо. Но дело не только в правильном произношении. Я всегда умела найти нужный тон и вовремя вставить нужную фразу. Пожалуй, мама огорчилась бы, если бы услышала, как я общалась в школе. – Мейси помедлила. – Скажи, папа, – нана умерла старенькой?
Фрэнки качнул головой:
– Нет. В смысле, она, конечно, уже начала сдавать, но все-таки была куда крепче твоего деда. Он умер – и для Бекки словно смысл жизни пропал. А еще ее источила тревога за твою маму. – Фрэнки взглянул на Мейси. – Она уже тогда была очень плоха. Старая Бекка говорила, она все это предвидела, с самого начала, – поэтому и не хотела, чтоб мы женились. Себя во всем винила: мол, зачем рожала в Лондоне, где дышать нечем из-за смога. Ты же знаешь – когда твой дед служил на лихтере, они с Беккой жили в Ротерхайте. Это уж после Бекка на своем настояла – дед устроился смотрителем шлюзов, они перебрались за город. Когда ты родилась, Бекка хотела и нас к себе в дом перетащить, чтобы твоя мама дышала свежим речным воздухом. Но мама не согласилась. Бекка и вбила себе в голову, будто виновата в болезни дочери. Конечно, маме твоей она этого не говорила, да только поклясться могу: Бекка знала, что ее дочь умрет совсем молодой. Знала прежде, чем врачи диагноз поставили.
Мейси беззвучно плакала – заодно и о Саймоне, даром что после встречи с Присциллой запретила себе думать о нем.
– Что случилось, детка? Что тебя гнетет?
Мейси прикусила губу, перебралась со стула к отцовскому креслу, села на пол.
– Папа, Саймон умирает.
Фрэнки обнял дочь, стал укачивать, как маленькую.
* * *
Они засиделись далеко за полночь. Говорили сначала о Саймоне, вот уже много лет находившемся на грани. Его смерти ждали с первых недель после ранения. Однако годы шли, а состояние Саймона не менялось – он завис между двумя мирами. И постепенно обе женщины – Маргарет Линч и Мейси – привыкли к этому. Потом Фрэнки спросил, намерена ли дочь навестить Мориса – тот сейчас в Дувр-хаусе, в Челстоуне. Мейси отрицательно покачала головой, и Фрэнки не стал развивать тему.
* * *
После завтрака, впрочем, он снова поднял вопрос, предварительно плюхнув дочери на тарелку глазунью из одного яйца, два ломтя бекона и румяный гренок – все с пылу с жару. Затем наполнил собственную тарелку, уселся напротив Мейси за тяжелый деревянный стол и разлил чай по чашкам.
– По-моему, доктор Бланш был бы рад тебя видеть.
Фрэнки говорил, не поднимая глаз – был занят нарезанием гренка и обмакиванием кусочков в яркий растекшийся желток.
– Сейчас мне некогда, папа.
Фрэнки отложил нож с вилкой.
– Мейси, я без обиняков скажу. Упрямство хорошо до поры до времени, если, конечно, знаешь, что права. А ты почти всегда права – этого не отнять. Что там у вас произошло с доктором Бланшем, я не в курсе…
– Пап, не надо…
Фрэнки взмахнул рукой.
– Послушай меня, детка. Послушай отца.
Мейси резала бекон; Фрэнки терпеливо ждал. Наконец она оставила нож в покое и приготовилась слушать.
– Вот что я тебе скажу, дочка. Когда много лет назад ты стала брать уроки у доктора Бланша, я был не в восторге. Конечно, я благодарен леди Роуэн за то, что она предоставила тебе такую возможность, но только…
Фрэнки замолк. Он не привык произносить длинные тирады, раскрывать душу.
– Честно говоря, я ревновал. Боялся, что этот доктор, ученый человек, станет для тебя важнее, чем я, родной отец. С тех пор как я служу в Челстоуне, я ближе узнал доктора Бланша. Помнишь мою травму? Он тогда проследил, чтоб за мной был хороший уход и все такое. И я понял: доктор Бланш к тебе со всем уважением. Он твои успехи ценит, дочка. Не знаю, из-за чего вы повздорили. Я человек необразованный, не тебе чета, да только я не дурак и кое о чем догадываюсь. Так вот. Может, доктор Бланш что-то от тебя и утаил – но не потому, что не доверяет тебе. Он просто хотел избавить тебя от проблем, защитить. Наверно, ошибся – так ведь не по злому умыслу. – Фрэнки снова взялся за нож и вилку. – Порой приходится даже и на попятную идти, Мейси. Помирись с доктором Бланшем – а заодно и с самой собой. Зачем кукситься? Лучше быть друзьями.