— Надо позвать врача, Мирон, быстро! — скомандовал Николаев. За дворецким, как это ни странно, ушёл и князь. Николаев подложил под голову небольшую подушку и сказал Пахому:
— Принеси воды.
Привратник удалился куда-то в глубь дома, и, глядя ему вслед, Бураев подумал, что воду он видел в кабинете профессора. Незамеченным он вышел из спальни и вернулся в кабинет, благо дверь его осталась открыта. Уже взяв в руки графин, Бураев вдруг заметил на столе в открытой маленькой коробочке необычную монету. Несмотря на всю неординарность и нервозность ситуации, Викентий Николаевич сразу понял, что это такое. Он уже видел такую монету в собрании князя Трубецкого. Переведя взгляд чуть левей, Бураев прочитал в открытой тетради запись профессора Андриенко. Левой рукой он быстро пролистал тетрадь к самому началу и за какие-то секунды понял всю суть и ценность последнего приобретения профессора.
Мозг Бураева словно взорвался. Нумизматикой он увлёкся в зрелом возрасте, но и заболел ею гораздо сильнее, чем его друзья. За краткие мгновенья он оценил всю сложность своего положения. Он никогда не сможет приобрести этот рубль! Как раз сейчас весь его немалый капитал до последней копейки был вложен в постройку очередной железной дороги. Ещё неделю назад у него были кое-какие деньги, но все их съела подготовка к свадьбе. Любой из троих его собратьев по нумизматике, не колеблясь, отвалит этому Дергунову пять тысяч рублей! Корф может дать ещё больше, а про князя и говорить нечего, тот не пожалеет и двадцати тысяч ради своей прихоти.
Но недаром среди купцов и коммерсантов ходили легенды о хватке и решительности Бураева. Лёгким щелчком закрыв коробочку, он сунул её в боковой карман, в более обширный внутренний как раз поместилась чёрная тетрадь. Графин он брать не стал. Через открытую дверь было видно, как в спальню протопал Пахом с кувшином в руке.
Потихоньку вернувшись в спальню, Бураев нашёл всех остальных занятыми делом: барон пытался поить профессора водой, Николаев же, разорвав сорочку, растирал грудь Андриенко одеколоном. Все эти меры помогали плохо. Старый учёный по-прежнему хрипел мучительно и надрывно, глаза у него закатились. Никто не заметил долгого отсутствия предпринимателя. Но не было в спальне и Сухорукова. Стоило Бураеву подумать про это, как князь величественной статуей показался на пороге.
— Раб профессора настолько растерялся, что собрался отправить за врачом в другой конец Петербурга. Я послал своего лакея за лейб-медиком Лямке. Он пользует меня, да и живёт здесь недалеко.
Вскоре действительно прибыл врач. Осмотрев больного, пощупав пульс и заглянув в закатившиеся глаза, он отрицательно покачал головой.
— Увы, сделать ничего нельзя. Обширнейший инфаркт. Пошлите за священником.
Но соборовать профессора не успели. Скончался он буквально через пять минут после приговора доктора. Медик ещё пытался что-то сделать: массировал грудь, подносил к губам покойника зеркало, но было видно, что все его усилия тщетны. Все четверо невольных свидетелей смерти перекрестились и вышли из спальни в обширную гостиную.
Корф, Николаев и Бураев выглядели потрясёнными. Лишь Сухоруков, насмотревшийся за свою армейскую жизнь самых разнообразных жизненных финалов, держался более сдержанно, только глаза его блестели сильнее обычного.
— Боже мой, как это ужасно! — высказал общее мнение Корф.
— Да, жалко Александра Фомича, так он неожиданно… — подтвердил Бураев, думая уже совсем о другом.
— Господа, а по какому поводу он собрал нас? Неужели смерть профессора и есть тот самый его сюрприз? — заметил Николаев.
— Да, это странно, — подтвердил его слова барон. — Скажите, ваша светлость, Андриенко ничего конкретного не написал в вашем приглашении?
Князь молча полез в карман и извлёк на свет Божий небольшой листок бумаги.
— Извольте, вот послание покойного.
Записку профессора поспешно схватил Бураев.
— «Ваша светлость, приезжайте ко мне немедленно, я имею желание удивить вас, но… впрочем, это секрет. Приезжайте, не пожалеете. Ваш профессор…»
Почти то же самое, что и у нас, — подвёл итог Викентий Николаевич, — ничего конкретного.
— Надо осмотреть кабинет покойного, — решил князь. — Все здесь люди чести, так что, я думаю, нам позволительно.
И вся компания, вкупе с освободившимся врачом, проследовала в кабинет. Взоры пяти мужчин устремились на стол. Кроме стопки книг, затейливой чернильницы в виде арапчонка, сидящего у диковинного сосуда, подставки с заточенными перьями, декоративного ножа для разрезания книг и тетради с переводами, имелся и ещё один листок бумаги. Николаев, зайдя за стол и не прикасаясь к листку, а лишь нагнувшись над ним, прочитал:
— «Я, Андриенко Александр Фомич, завещаю свою нумизматическую коллекцию в пользу Санкт-Петербургского археолого-нумизматического общества с целью создания музея соответствующего направления. Также …» Далее, господа, только длинный прочерк.
— Судя по тому, что в руке Александра Фомича осталось сломанное перо,
за написанием этой фразы и настигла его смерть, — сделал вывод суровый служака князь. Он снова размашисто перекрестился, за ним это сделали и остальные.
Через полчаса, передав печальное дело в руки подъехавших родственников покойного, все четверо нумизматов вышли из дома Андриенко.
— Благое дело задумал покойный, — заметил князь, взмахом руки подзывая свою стоящую в отдалении карету.
— Да, только исполнится ли оно? — вздохнул Корф. — Профессор не успел дописать своё распоряжение, да и оформить. Насколько я знаю его наследников, — он покосился в сторону дома и понизил голос, — они не упустят своего.
Корф оказался прав. Про последнюю волю покойного никто из наследников даже не вспомнил. Через полгода коллекцию продали по частям. Похороны же профессора были омрачены странным и диким поведением некоего сумасшедшего, дважды до этого выгнанного из дома. Он шёл по тротуару параллельно траурной процессии и изводил всех скорбящих абсолютно непонятными криками.
— Воры, жулики! — кричал этот молодой человек, хорошо и добротно одетый. — Отдайте либо монету, либо деньги! Я на вас мировому жалобу подам!
Кричал молодец не долго. С помощью двух дюжих городовых его посадили в пролётку и увезли в участок. Даже в руках полицейских этот сумасшедший продолжал вести себя буйно, все вырывался и кричал про честь, про какие-то деньги, монету. Всем было очень стыдно за подобные действия столь молодого и с виду благородного человека.
Лишь один Бураев, со скорбным видом шествующий в общей толпе, проводил любопытствующим взглядом отъезжающую пролётку с конвоированным наглецом, а затем снова скорбно потупил очи. В то же воскресенье он венчался, присутствовали и Корф, и Николаев. На обоих молодость, свежесть и красота невесты произвели очень сильное впечатление.
Господина Дергунова осудили за невыплату долгов и кредитов.
5. КАРЛСОН С «ПУШКОЙ».
Остаток того дня Силин провёл, делая большие круги вокруг дома на ипподроме. Увы, это ему не дало ничего. Глухие шторы и высокий забор наглухо отгородили Нумизмата от повседневной жизни обитателей трехэтажной громады. Подходить ближе Михаил боялся: первое, что он разглядел в бинокль, были телекамеры на крыше дома и по углам забора. Поразмыслив, Силин в конце
концов вернулся в тот короткий тупичок, носивший странное название — Хлебный переулок. Окна на четвёртом этаже были залиты светом, и Михаил, перейдя улицу, по пожарной лестнице забрался на крышу дома напротив.
Чердак чуть не задушил Силина запахом пыли и голубиного помёта. Осторожно пробираясь в темноте по хрустящему под ногами керамзиту, Михаил добрался до одного из боковых чердачных окон, глянул вниз и понял, что угадал. Лучшей точки для наблюдения он найти бы не смог. За лёгкой дымкой белоснежного тюля все происходящее в двухкомнатной квартире было видно как на ладони. Хозяйка дома в блестящих обтягивающих лосинах и широкой блузке с короткими рукавами принимала гостей, двух молодых девиц. Все трое попивали кофе вперемешку с ликёром и коньячком, заедали шоколадными конфетами, пощипывали громадную гроздь винограда и непрерывно, как три сороки, щебетали. Судя по тому, что порой все трое неожиданно пускались в пляс, Нумизмат понял, что в квартире во всю гремит музыка.
«Кобылы молодые, — подумал Силин, разглядывая телодвижения девок. — Пахать бы на вас. Плуг и борону прицепить — и в поле.»
Минут через десять девчонки уморились, дружно плюхнулись на диван, долго над чем-то хохотали, допили коньяк и начали прощаться. Повинуясь воле интуиции, Михаил также торопливо спустился вниз, притаился за углом и стал ждать. Вскоре обе гостьи, довольные и пьяные, выплыли на улицу.
— Ой, как хорошо, прохладно! — воскликнула одна из них, та, что повыше.
— Да, надурились, жарко, — согласилась вторая, с наслаждением вдыхая свежий воздух. Для Силина, болезненно воспринимающего осеннюю стужу, весь этот трёп звучал как издевательство.
— А все-таки классно Нинка пристроилась, — продолжила высокая. Силин различал их только по росту, одеты они были абсолютно по-инкубаторски: одинаковые кожаные куртки, джинсы, осенние сапоги на высокой, массивной платформе.
— Да ладно, чего хорошего-то? Все равно что на панель вышла. Я ни в жизнь бы на такое не согласилась, — довольно резко ответила вторая подруга Нины.
— Ну, ты сказала тоже — на панель. Он просто её любовник, один к тому же.
В тихом ночном переулке голоса хоть и звучали приглушённо, но Нумизмат слышал каждое слово. Осторожно выбравшись из-за угла, он потихоньку сопровождал наслаждающихся прохладой, тишиной и лёгким кайфом подружек.
— Тоже мне — просто любовник, — возмутилась низенькая гостья. — Вон какую квартиру ей купил, просто люкс. Шлюха, она и есть шлюха!
В этом месте Силин заслушался и, не углядев в темноте небольшую лужу, с маху ступил в неё. Хруст тонкого льда и хлюпанье грязи заставили обеих девиц оглянуться. Увидев в трех метрах за собой на пустынной улице высокую, угрожающего вида фигуру, девчонки пронзительно взвизгнули и припустились бежать со всех ног. Силина это позабавило. Впервые за много дней он позволил себе улыбнуться. Эта полуулыбка-полуусмешка блуждала на его губах, когда Нумизмат снова штурмовал пожарную лестницу. Оказывается, это даже приятно, когда тебя боятся.
Ночь Силин провёл там же, на чердаке, пристроившись около тёплых труб отопления. От неудобной позы затекла спина, но если она хоть немного согрелась, то ноги Нумизмата неизбежно зябли. А к утру начал одолевать и голод. Ещё до рассвета он спустился вниз. Смутные замыслы в его голове к этому времени окончательно сложились в определённый план. Надо было только хорошенько подготовиться.
В первую очередь он прошёл в нужный ему подъезд, осмотрел дверь квартиры номер пятьдесят шесть. Внешне она впечатляла: железная, выкрашенная угрожающе-чёрной краской. Вот только толщина железа заставила Силина хмыкнуть. Изготавливали её явные халтурщики, пустили на это дело двухмиллиметровый лист.
«Дерьмо, ковырнёшь ломиком, и она рассыплется», — решил Михаил. К тому же дверной глазок стоял слишком низко, и был не с широкоугольной призмой, а с самой обычной.
Выяснив все с дверью, Нумизмат поднялся выше. В отличие от дома, где он провёл прошлую ночь, этот не имел чердака и был покрыт мягкой кровлей. Как раз в том подъезде, где жила пассия Чалого, лестница поднималась выше площадки пятого этажа и выводила на крышу, в специально построенную для этого бетонную коробку размером с добрую комнату. Дверь, ведущая из неё непосредственно на крышу, оказалась запертой. Подсвечивая себе фонариком, Михаил осмотрел скважину, иронично улыбнулся и спустился вниз. В подъезде уже начали хлопать двери, народ с утра расходился по делам, и ему не стоило попадаться на глаза постоянным жильцам.
Далеко уходить Силин не стал. В ближайшей столовой он заказал две порции пельменей, три вторых блюда, горячий чай. Хорошее настроение от обильной пищи и тепла подпортило брезгливое выражение лица кассирши, сидевшей в конце раздаточного стола. Михаил полчаса потратил на разгадывание странного поведения женщины, но потом догадался, в чем дело. От его матерчатой куртки жутко несло голубиным помётом.
Насытившись и согревшись, Силин снова отправился на Птичий рынок. Нумизмат хотел избавиться от увесистой тяжести орденов и медалей. Он мог бы продать их в ДК «Звезда», там бы выручил больше, но Силин опасался показываться в столь цивилизованном месте. Кроме запаха и грязных сапог, сильно портила облик Нумизмата чёрная двухсуточная щетина на лице.
В этот день ему повезло, часа за два он продал почти все, не сойдясь в цене только за орден Ленина. Приберёг он и два ордена Боевого Красного Знамени, ещё из первой серии, времён гражданской войны. В своё время Силин выцыганил их у дочери почётного гражданина города Свечина Семена Пустовойтого, лихого рубаки и не менее лихого алкаша. Бывший комэск у самого
Чапаева мог пропить все — квартиру, одежду, но ордена хранил свято. Заразил он этой своей болезнью и единственную дочь, Коммуну Семёновну. Силин обхаживал Каму, как её звали соседи, два года. Помогли ему товарищи Лигачев и Горбачёв, придумавшие антиалкогольный указ. Водку Силин не пил, но талончики, позволявшие покупать в месяц целый литр спиртного, отоваривал неизменно. Дочь героя не устояла против тринадцати бутылок столь любимой ею отравы. Из этого запоя Коммуна уже не вышла. Допив все до конца, мучаясь похмельем и угрызением совести седая, грузная старуха открыла газ и сунула голову в духовку. Часа через два её сосед выйдя покурить почувствовал неприятный запах, но спросонья не поняв что это такое все же чиркнул спичкой. Пожалеть об этом он уже не смог. Бабахнуло так, что в подьезде вышибло все двери. Кроме Камы и невезучего курильщика, раскроившего себе череп о стенку, пострадали ещё трое, но не так сильно Опустевшую сумку Нумизмат быстро наполнил самыми разнообразными вещами: походным примусом «Шмель», двумя котелками, легко вставляющимися друг в друга, пятилитровой пластмассовой канистрой, спичками, набором слесарных инструментов и литыми заготовками для изготовления ключей. В завершение закупочной страды Михаил прошёлся по магазинам и запасся чаем, солью, сахаром, хлебом и даже тёплым одеялом. Были и непривычные расходы: Силин разорился на несколько одноразовых станков для бритья, крем для этой же процедуры и сильный одеколон, дабы перебить устоявшийся чердачный запах.
К трём часам дня Нумизмат был готов к длительному проживанию в «шведских» условиях, но взлететь на чердак подобно Карлсону побоялся. Пришлось шататься рядом с Хлебным переулком. Силин собирался и дальше барражировать по городу, но вдруг понял, что ему сейчас лучше заняться дверью на крышу. Ночью возиться с ней будет и неудобно, и подозрительно. Беспрепятственно поднявшись наверх, Нумизмат вытащил купленные заготовки для ключей, набор надфилей, синьку и за десять минут изготовил нужный ему ключ. Подобными делами он раньше занимался часто, и хотя последние годы ему пришлось трудиться на более грубой работе, руки его не забыли былой сноровки.
Очутившись на крыше, Силин внимательно осмотрелся и остался доволен открывающимся отсюда видом. После этого он сотворил нечто странное: прикрутил с обратной стороны двери самый обычный шпингалет и скобу к нему. Лишь в темноте Нумизмат вернулся к себе на чердак. Первым делом он приник к биноклю. Девица была дома, позевывая, смотрела телевизор. Тогда Силин занялся устройством своего быта. Пройдясь с фонариком по чердаку, он обнаружил в углу беспощадно истрёпанный временем и голубями матрас. Переборов брезгливость, перетащил его к своему наблюдательному пункту, прикрыл его вместо простыни освободившимся от орденов и медалей алым стягом. От слухового окна нещадно дуло, Силин чуть-чуть переместил постель, затем оторвал кусок шифера, так, чтобы можно было наблюдать за квартирой Нинули, не вставая с лежбища. Бросив на матрас одеяло, Нумизмат отправился на охоту.
Голубей он не ловил с детства, но навыков не растерял. Сизари в темноте не летают, и Силин по утробному воркованию быстро нашёл место ночёвки. Поймав одного, Михаил зажал между указательным и средним пальцами голову голубя и, резко встряхнув рукой, почувствовал, как хрустнули и подались шейные позвонки. Голубь ещё бился в агонии на полу у его ног, а Нумизмат уже шарил руками по загаженной балке перекрытия в поисках следующего дармового куска мяса. Все хлопоты с разделкой дичи он оставил на утро.