Материал занимал целую газетную полосу. Вильгельм Руст на фото, снятом, наверное, лет двадцать назад, при Железном кресте и прочих регалиях выглядел как самая блестящая ницшеанская мечта.
— Ой, смотри, — воскликнула Пэтти, — материал подписан самим Бронфенбреннером!
— Это здесь написано? — осведомился я. Я не был силен в готических шрифтах, поэтому Пэтти стала читать вслух.
Это звучало даже сильнее, чем было задумано Ферге. Оказывается, я не только спас жизнь Вильгельму Русту — я был его лучшим другом еще до поджога рейхстага. Я находился в Германии по конфиденциальному делу, а Herr Бронфенбреннер преподнес это как тайную миссию. Меня, якобы, было невозможно найти, чтобы получить комментарий при подготовке материала, но остановился я в отеле «Шаумбургер Хоф» в Бад-Годесберге. Валяйте, ребята, приходите, хоть по одному, хоть все сразу. Вход свободный.
Лицо Пэтти сияло. Она еще раз перечла материал про себя. В ее глазах мерцали звезды.
— Чудо, — прошептала она. — Чет, это просто чудо! Если не это, то уже ничто не поможет нам влезть в самую заваруху.
— Похоже, что Herr Бронфенбреннер верит каждому слову из того, что здесь напечатано, — заметил я.
— Но ведь все это — правда?
— Скажем, что-то около. Еще выпьешь?
— Нет. О, нет! Пойдем лучше в номер, а то мы их пропустим.
По счету я заплатил двадцать марок.
В номере Пэтти сразу же прошла к окну и принялась смотреть на улицу. У меня создалось впечатление, будто она ожидала, что Штрейхеры приедут на том же грузовике, который развозил газеты.
К четырем часам ее энтузиазм начал иссякать.
— Что же они задерживаются? — заметила она.
Часам к пяти Пэтти заметно помрачнела.
— Они, верно, газет не читают, — предположила она.
В то время, как она стояла, таращась в окно, я ждал, лежа на кровати, и даже слегка вздремнул. Думаю, что она презирала меня за это.
В полседьмого я заикнулся об ужине. Она резко повернулась, оставив свой пост ровно настолько, чтобы бросить мне:
— Как ты можешь в такой момент думать о пище?! — и опять прильнула к окну.
Я заказал в номер мясное ассорти с пивом. Пэтти стояла, не оборачиваясь, но прислушивалась к тому, чем занимался я. В восемь часов се плечи заметно поникли.
Этот парень появился в восемь сорок, и Пэтти даже не увидела его в окно.
В дверь постучали. Пэтти резко обернулась. Ее «Люгер» был засунут у меня за поясом. Я чувствовал себя в относительной безопасности, но испытывал более чем относительное любопытство. На парне была маленькая круглая шапочка грязно-желтого цвета, украшенная пурпурно-серебряной лентой, и шелковый шарф в таких же пурпурных и серебряных тонах. Он был обут в высокие сапоги, на которые непременно набиваются металлические подковки, хотя я и не слышал их цоканья, когда он шел через холл. Такой тип малого в шапочке вы наверняка встретите где-нибудь в студенческом общежитии на пирушке с подначиванием новичков. Ему было около восемнадцати лет. Безусый еще юнец: прыщавый нос и пухлые щеки, округлившиеся от испуга глаза. Узкие плечи и юношеский жирок на бедрах. Он вытянулся, щелкнул каблуками и произнес:
— Herr Драм?
Я утвердительно кивнул.
— Я из Корпорации, — проорал он. — По поручению заместителя уполномоченного, переданному через фукс-майора, мне оказана честь…
Его голос сорвался, лицо сильно покраснело, и он вспотел. Я поманил его пальцем, и он деревянной походкой прошел в номер. Я закрыл за ним дверь. От него разило пивом.
— Давайте все сначала, — предложил я. — Так что за Корпорация вас направила? Я полагал, что здесь они называются картелями.
— Корпорация, — пояснила Пэтти, — это такое студенческое сообщество, вроде братства.
— Schlagende Korporation Deutsche Senioren Burschenschaft,[8] — провозгласил парень в берете.
Я взглянул на Пэтти.
— Это, должно быть, сообщество дуэлянтов, — сообщила она.
— А этот, как его, заместитель полномочного? — спросил я.
— Уполномоченного, — поправила она.
Парень проревел:
— Заместитель уполномоченного Отто Руст просит вас пожаловать на Senioren Burschenschaft Kneipe.[9]
Глаза Пэтти расширились.
«Отто Руст», — подумал я. Наверное, сын Вильгельма Руста, если ему приблизительно столько же лет, сколько этому мальчику в берете. Скорее всего, он видел газету и хочет разобраться, что же я сотворил с его дорогим стариканом. Для нас в этом ничего плохого не предвиделось, хотя выходило, что на приманку клюнул один только Отто Руст. Я подумал о близнецах Штрейхерах. Может быть, они уже были не здесь. Возможно, они закончили свою работу или попытались ее проделать, и убрались восвояси. При любом раскладе Отто Руст сейчас знал больше, чем я.
— Ладно, сынок, — промолвил я. — Поехали.
Парень осклабился и промокнул измятым носовым платком пот над бровями. Со словами «Auf wicdersehen, fraulein»[10] он отвесил неуклюжий поклон в адрес Пэтти и повернулся, чтобы открыть дверь.
Пэтти вцепилась в мой рукав.
— Чет, пожалуйста, не уезжай без меня. Ты же обещал.
Парень сказал:
— Kneipe — это только для мужчин.
Я спросил:
— Что это за kneipe?
Пэтти объяснила:
— Пивная пирушка. Не бросай меня, Чет.
— Вы что там, порнуху крутите? — спросил я парня. До него не дошло, а объяснять я не стал. — Либо девушка едет с нами, либо я не еду вовсе.
Он посмотрел на меня так, будто вот-вот заплачет:
— Но заместитель уполномоченного…
— Ну вот и поехали все вместе, проведаем твоего заместителя уполномоченного, — предложил я.
— Herr Драм, у меня приказ… только мужчины… никогда на kneipe…
Я открыл дверь номера. Пэтти вышла первой, парень, ворча что-то себе под нос, прошел за ней. Внизу стоял его «Фольксваген» с люком в крыше. Люк был открыт в ночную тьму. Через пять минут после того, как мы отъехали от гостиницы, я понял, что за нами следят. Парень в берете не почувствовал бы «хвоста», даже если бы машина, которая шла за нами, притерлась к нашей бампером и стала нас толкать.
Я был ненамного смышленее его. Я думал только о человеке, которого послал Йоахим Ферге.
Глава 6
«Фольксваген» прогрохотал по брусчатке, потом прошуршал шинами по асфальту, и вновь въехал на брусчатку. Словно в мгновение ока мы покинули пределы Бад-Годесберга и уже ехали по предместьям Бонна. Пэтти плотно прижалась ко мне, ее рука чуть ли не конвульсивно сжимала мою. Парень в шапочке даже ни разу не оглянулся назад. Машина, ехавшая за нами, сохраняла дистанцию примерно в четверть мили на трассе, но держалась значительно ближе, когда мы ехали по городу.
Мы мчались среди величественных темных сооружений, напоминавших скопище соборов. «Похоже на Боннский университет», — подумал я. Мы прогрохотали по поднимавшейся вверх мощеной булыжником улице между двумя рядами мрачных деревянных и каменных домов, нависавших над ее узким пространством, и остановились у одного из таких домов. Парень посигналил.
Дом не был освещен. В свете уличного фонаря были видны его двускатная крыша, сложенный из камня первый этаж и деревянный второй. Через некоторое время открылась выходившая прямо на улицу дверь, и в ее проеме на фоне едва мерцавшего света обозначился чей-то силуэт. Чтобы получше разглядеть, я высунул голову из заднего окна, но увидел лишь узкую улочку, темноту и желтые пятна уличных фонарей. Вторая машина была где-то позади нас.
Парень вышел из машины, подвинул сиденье вперед и произнес:
— Herr Драм, фроляйн.
Мы выбрались из машины, и тут же рядом с нами оказались два молодых человека. Мы подошли к дому, который выглядел таким же темным и молчаливым, как Пещера Мамонтов в нерабочие часы. Мы вошли внутрь, и один из наших провожатых закрыл дверь. Где-то на дальней от нас стене мерцала единственная электрическая лампочка. Поскрипывал деревянный пол.
— Фроляйн дальше нельзя, — сказал мне водитель.
— Чет, — умоляюще прошептала Пэтти.
Я начал было с ними спорить, но безуспешно. Я сказал Пэтти, что это — единственный след, который мы получили благодаря нашей «рекламе» на целую газетную полосу. Я просил ее быть умницей. Она беспомощно озиралась в темноте по сторонам, где в неверном свете вырисовывалась громоздкая мебель. Я заверил, что беспокоиться ей абсолютно не о чем и сказал о машине, которая следовала за нами. «Это был человек Ферге», — пояснил я, и это ее приободрило. Она в знак согласия стиснула мне руку и уселась на софу в самой освещенной части комнаты.
И здесь до нас донесся приглушенный расстоянием шум, напоминавший удары в барабан. Наш водитель запел что-то по-латыни, и я услышал неясный скандирующий звук, походивший на пение мужского хора в соседском радиоприемнике.
— Herr Драм, — пригласил водитель, и я последовал за ним.
Второй парень шел за мной. Вдруг пение оборвалось. Мы прошли по коридору, пересекли еще одну комнату и подошли к едва заметной двери на ее дальнем конце. Один из парней открыл ее, и в слепящем свете я увидел прямо перед собой каменную лестницу.
Мы шли вниз по лестнице в полной тишине, и я только услышал позади нас звук закрываемой двери. Спустившись, мы очутились в зале со стенами из отесанного камня, обитыми дубовыми панелями. Над залом доминировал невероятных размеров герб с изображением двух скрещенных серебряных сабель на пурпурном поле и девизом, в котором что-то по-немецки говорилось о крови, отваге и фатерлянде. Прямо под гербом стоял первый из трех длинных дубовых столов. За вторым и третьим столами рядами сидели мужчины и юноши, которые смотрели на трех человек за первым столом. Перед каждым из присутствующих были большая глиняная кружка с пивом и книга с заклепками на обложке для предохранения от пивных пятен.
Один из мужчин за первым столом поднял перед собою саблю, рявкнул: «Silentium!»[11] и врезал плашмя клинком по столешнице.
«Silentium!» — отозвался эхом мужской голос позади нас.
Блондин с саблей прорычал какой-то номер. Все взяли тома с заклепками и зашелестели страницами. Лица парней, которые привели меня в зал, излучали преданность. Плешивый малый за фортепиано, стоявшем в левом углу зала, взял несколько аккордов, и все запели. С портрета одобрительно взирал на происходящее Отто фон Бисмарк. Пение было громоподобным, жилы на шеях вздулись от напряжения. Затем молодой человек, бывший за главного, безапелляционным взмахом сабли прервал пение, все книги с заклепками легли на столы, изукрашенные в пурпур и серебро береты были единым движением сдернуты, кружки с пивом были подняты, сдвинуты, опустошены и со стуком в унисон вновь возвращены на дубовые столешницы. Сразу после этого раздались голоса и смех.
Парень с саблей заметил нас и, улыбаясь, подошел. Да, я действительно был под впечатлением увиденного. При той слаженности, с которой действовала эта банда, мой «Люгер» был полезен не более, чем ивовый прутик.
— Guten abend,[12] Herr Драм, — произнес блондин. Ему было двадцать два — двадцать три года. Лицо у него было жесткое, надменное, с высокими скулами. Он был так похож на фотографию Вильгельма Руста в сегодняшней газете, что представляться ему не было необходимости. Однако он сказал:
— Я — Отто Руст.
Как я и ожидал, ничего особенного не случилось. А потом он сделал мне подножку. На безупречном английском он произнес:
— Я — студент выпускного курса факультета английского языка и литературы университета, так как английский — это международный язык середины двадцатого столетия. Не соблаговолите ли вы, Herr Драм, пройти, чтобы увидеться с моим отцом?
Присутствовавшие отодвигали в сторону стулья, сдвигали столы, пили пиво и, в общем, не замечали нас. Пианист наигрывал мелодию из Вагнера. Я спросил:
— Ваш отец здесь?
— Конечно.
Мы пересекли комнату. Рядом с пианино находилась запертая дверь. Отто Руст вытащил из кармана связку ключей, отыскал нужный, и мы вошли в темное помещение. Отто осторожно закрыл дверь. Послышался легкий щелчок, и комнату залил свет. В небольшом помещении стояли кровать, пара стульев и бюро. На кровати спал человек в измятой ночной рубашке. Во сне он слабо стонал.
— Отец, — тихо проговорил Отто.
Он подошел к спящему и сжал его плечо. Вильгельм Руст застонал, его иссохшее тело дрожало. Отто вонзил свою саблю в дощатый пол, клинок затрепетал.
— Вставай, — сказал он. — Поднимайся же, старина.
Вильгельм Руст медленно сел на кровати. Он был настолько изможден, что вполне мог бы сойти за одного из своих заключенных лет двенадцать-пятнадцать назад. Он слегка вздрогнул, когда Отто опять сжал его плечо. Костяшки пальцев Отто побелели, и по обтянутой кожей стариковской щеке скатилась единственная слеза.
— Теперь ты проснулся, старина? — спросил Отто.
— Отто, — беззвучно прошептал старик одними губами. — Отто, сынок.
— Вот вам и оберштурмбанфюрер, — с горечью сказал Отто, взглянув на меня. — Гордый пруссак.
Он подошел к бюро и выдвинул один из ящиков. Достав бутылку с бренди, он налил немного в стакан и дал его отцу. Тот отпил немного бренди, но больше пролил себе на подбородок и воротник ночной рубашки.
— Вы хотели бы заработать пять тысяч долларов, мистер Драм? — спросил меня Отто.
Я посмотрел на старика. Его взгляд медленно сосредоточился на торчащей из пола сабле. Он ощупал эфес и слегка подтолкнул ее. Сабля закачалась, и он, пуская слюну, растянул в улыбке губы.
— Интересно, каким это образом? — спросил я.
— Вы — давний друг старикана. Может быть, вам удастся чего-нибудь добиться от него. Мне не удалось.
Я не ответил, и Отто продолжил:
— Все, что он знает, это имя человека. Старое, доброе имя, он всегда знал только его. Мы бедны, мистер Драм. Любой из этих мальчишек может купить меня на свои карманные деньги и снова продать. Вы полагаете, мне это нравится? Пять тысяч долларов ваши. Двадцать тысяч марок.
— Я думал, что вы бедны.
— Но это при условии, что вы заставите старика открыть вам, где спрятаны деньги Управления стратегических служб, и после того, как я найду эти деньги. Идет?
— Он был в таком же состоянии, когда вы его нашли?
— Я его не находил, он сам добрался сюда. Он был весь мокрый и дрожал, с этим же идиотским выражением на лице. И это мой отец, гордый пруссак! Вы только посмотрите на него.
В дверь постучали. Отто рывком распахнул ее, что-то буркнул и стал слушать, что ему говорили. Потом он произнес по-немецки:
— Я об этом не знал. Ну хорошо, давайте ее сюда.
— Американка? — осведомился я.
— Да. Скажите, мистер Драм, вы приехали в Германию за деньгами?
— А как вы думаете?
— А эта девушка, кто она такая?
Думай, Драм. Случайная знакомая? Но эта случайная знакомая, лишь только увидев Вильгельма Руста, сразу забросает его вопросами о своем папаше. Дочь майора Киога? Но дотошный, как бухгалтерская книга, мозг Отто Руста сразу придет к заключению, что она находится в Германии по той же причине, по какой он сам держал в заточении своего отца. Что же тогда? Ты ведь приехал сюда, чтобы искать Фреда Сиверинга? Пускай-ка лучше действуют они, а мы посмотрим.
Но не успел я ответить, как дверь приоткрылась ровно настолько, чтобы в комнату могла проскользнуть Пэтти. Дверь опять закрылась, и она съябедничала:
— У них там дуэль.
Оглядев поочередно меня, Отто и Вильгельма Руста, Пэтти тут же подошла к старшему Русту, сидевшему на краю кровати. По его лицу блуждала улыбка.
— Herr Руст, — начата она по-немецки, — я Патриция Киог, дочь майора Киога. В Гармише…
Она осеклась, впервые ясно разглядев лицо оберштурмбанфюрера.
— Чет, этот человек не в себе.
— Фроляйн Киог, — проговорил Отто. — Ах, какая неожиданность! Через двенадцать лет начинают собираться самые разнообразные претенденты на деньги УСС.