Для всего этого процесса нужна пуленепробиваемая «крыша». Что будут делать организаторы этого конвейера, если поймут, что в его механизм засунул палку некто Загорский? И не просто засунул, а с целью его сломать? Загорского необходимо устранить. Мочить? Можно и мочить. В принципе, даже нужно, а не можно. Но это грубо. Не исключено, что на фоне смерти оперативника, занимающегося этим делом, события будут выглядеть чересчур откровенно. Может и ФСБ заинтересоваться. Что это за дельце такое, что в ходе его расследования опера ноги протягивают один за другим? Рискованно. Лучше Загорского уволить. А адресок его — это так, на будущее. Через пару месяцев после увольнения его пропажу никто и не заметит. В полиции быстро забывают бывших друзей. Мент за мента готов глотку перегрызть только до тех пор, пока оба в форму упакованы.
А что касается убийства Тена… Так оно раскрыто! В морге отдыхает труп некоего Шарагина.
В суматохе последних событий у меня совершенно вылетело из головы, что нужно позвонить в экспертно-криминалистический отдел. Даже если результаты экспертизы покажут, что гильзы и пули с места убийства Тена идентичны тем, что появились в результате контрольного отстрела «ТТ» Шарагина, это не доказывает то, что убийцей Тена является Шарагин. Однако если идентичности и не будет наблюдаться, то после всего произошедшего не исключено, что эти сволочи могут кого-нибудь заставить дать ложные показания и составить подложное заключение экспертизы. Слишком многое поставлено на карту.
Я защищался как мог.
Несмотря на свою природную сдержанность, я чувствовал, что могу просто не выдержать такого скотского к себе отношения. В памяти еще сохранился эпизод с корейцами, и я сдерживал себя, сколько хватало воли.
Комиссия, состоящая из моральных уродов, не имеющих к существу розыска никакого отношения, проведшая в здании ГУВД за бумагами всю жизнь, пытала меня, как инквизиция ведьму. Где моя профессиональная гордость? Почему я вместо того, чтобы раскрывать убийство, пьянствую? Каков мой моральный облик, если я развелся с женой? Ее опросили — чудная женщина! Чудная женщина пояснила, что все годы, проведенные со мной, она видела лишь побои и пьянки мужа Загорского Сергея Васильевича. Как такое положение дел соответствует облику офицера полиции?
— Обрезанов, скажите, насколько велик процент раскрываемости у Загорского?
— Невелик…
— Сколько преступлений он раскрыл в течение этого года?
— Двенадцать…
— Двенадцать?! По одному раскрытию за месяц?! Вы сколько уже работаете в уголовном розыске, Загорский?!
— Вы забыли, что я раскрываю убийства, а не квартирные кражи, — вмешался я, понимая, что вопрос, заданный мне, риторический.
Возражения в ходе работы аттестационной комиссии — это бензин, вылитый в костер. Обрезанов стоял чуть поодаль, отвечая на вопросы так, словно пытался протолкнуть меня в отверстие деревенского туалета. Единственное, что в полиции делают быстро, качественно и основательно, — это мажут в дерьме или втыкают в погоны новые звезды. В этом случае дело спорится. Сегодня настал мой час. Предупреждали ведь тебя, Загорский, предупреждали…
Заключение: предупреждение о неполном служебном соответствии.
Когда я шел по крутой лестнице с третьего этажа ГУВД, где заседала комиссия, за моей спиной спускался, стараясь ступать тихо, Обрезанов. Выйдя на улицу, я достал сигареты. Обрезанов прошел мимо и стал спускаться к своей машине.
— Может, подбросишь? — я склонился над зажигалкой.
— Конечно! — непонятно чему обрадовался Макс. — Садись. Ты куда сейчас? В отдел?
Он думает, что я идиот? Он хочет мне дать понять, что не случилось ничего страшного? Что не произошло ничего, что могло бы изменить наши отношения?
— Зачем в отдел? В гастроном, за водкой. Потом — по блядям, — я удобно разместился в кожаном сидении.
Добротные чехлы. Дорогие и уютные. Нет, чувство прекрасного и вкус к хорошим вещам у Обрезанова есть. Жаль, что только к вещам.
— Да брось ты! — лицо Макса слегка исказило подобие улыбки. — Ну, ты что, не понимаешь? Задача поставлена, ее надо выполнять. А ты бы поступил по-другому, что ли?
— Конечно, в отдел, — невпопад продолжил я. — Куда же еще. Только по пути адресок один проверим? Я мигом.
Обрезанов, поняв, что трудный разговор закончился, обрадовался и согласился. Неужели он думал, что разговор и должен был закончиться именно так?..
— Вот сюда, во двор. Здесь кент один проживает. Пойдем, тряхнешь стариной?
Пока Максим закрывал дверцу машины, я присел на капот. Ты даже не знаешь, что этот «колодец» — двор брошенной, приготовленной к сносу четырехэтажки?.. Хорош начальник уголовки, нечего сказать.
Я сложил на капот удостоверение и пистолет. Кивнул на них:
— Выкладывай.
Обрезанов понял и побледнел. Он слишком хорошо меня знал, чтобы сердить.
— Сергей, — я видел, как вмиг пересохли его губы, — брось дурить. Ты не первый день в полиции… Кому это нужно?
Он спрашивает меня, сколько я в полиции. Где-то я уже слышал этот вопрос. Кому это нужно? Мне.
— Если не выложишь пистолет и удостоверение, мне сейчас придется бить рожу своему начальнику. А так поговорим как мужики. Давай, Обрезанов, не бойся. Я сейчас объясню тебе то, чего не смог объяснить, когда ты мне лет пять назад в рот заглядывал. Я тебя опером учил быть, а нужно было из тебя человека делать. Между этими понятиями иногда бывает пропасть. Может, и не знал бы я того стыда, который испытал… Выкладывай корки и ствол!
Обрезанов повиновался, и я пошел на него, как бульдозер на столб. Я ненавидел его всеми клетками своего организма. Растереть его по стене?..
Когда дорожка, умощенная битым кирпичом, закончилась и Обрезанов, упершись в стену, закончил пятиться, я встал в трех шагах от него. Меня вдруг обожгло мыслью, что если я сейчас начну, то могу потом и не остановиться.
И вдруг все схлынуло. Словно из ведра выплеснули воду. Мне стало жаль этого подонка. И мне нечего было ему сказать. Постояв еще секунд десять, я развернулся и пошел к машине. Обрезанов, как приговоренный к расстрелу, продолжал стоять у стены. Его пальто было перепачкано в известке и кирпичной крошке. Мой начальник был жалок.
Я шел домой.
И не забыть бы купить хлеба.
Но прежде я должен позвонить Ване. Это единственный человек, который при деньгах. А задание, которое я хочу ему дать, требует расходов. Мне нужно поводить Табанцева по городу. Посидеть с ним в ресторане — чуть поодаль, погулять с ним в зоопарке — чуть поодаль, съездить с ним к его друзьям, что за городом. И все это — чуть поодаль. С видеокамерой в руках. Табанцев — не кретин. Любого из нас — меня или Верховцева — он вычислит в два счета. Что касается Ивана, то на его лбу еще не написано крупными буквами: «КОП». Эти буквы только-только проступают. И заметить их в полумраке ресторана или вечерних сумерках будет сложно. Даже такому продажному и невероятно внимательному полицейскому, как Табанцев.
Уже вечером следующего дня Иван примчался ко мне с сумкой через плечо. Беспрестанно говоря и разводя шнуры от камеры к телевизору, он говорил о сложностях, с которыми столкнулся, но я пропускал это мимо ушей. Я понял главное: он что-то «взял». Иначе не волновался бы, как перед первым свиданием.
Дело того стоило. Ваня сидел в ресторане «Садко» в углу, за пальмой, а в центре зала умеренно выпивала и неумеренно беседовала интересная во всех отношениях компания. Господин Табанцев и несколько корейцев, среди которых выделялся сухонький старичок. Определить возраст этого старичка не представлялось возможным. В условиях известной привычки людей Востока жить почти бесконечно, но стареть сразу после пятидесяти этому дедушке можно было дать как пятьдесят, так и семьдесят. Этот дедушка был Юнг, без всяких сомнений. Наследник дела более молодого главы семейства по фамилии Тен.
Настроение за столиком было вполне деловое. Подозревать, что полицейский Табанцев осуществляет какое-то оперативное мероприятие, было нелепо. За столиком решался какой-то деловой вопрос, причем Табанцев, несомненно, был одной из сторон сделки. Да и какое оперативное мероприятие может проводить заместитель начальника городской ГИБДД? Это не его дело.
— Эх, жаль, разговор записать невозможно было, — сокрушался Ваня.
— Не печалься, старик, — успокаивал его я. — Ты сделал главное — установил связь между копом и преступным сообществом. Ты молодчина.
Я пригляделся к экрану.
— А это что за персонаж?
— Где? — Иван уставился в экран тем же пристальным взором.
— Вот эта красавица, что сидит в другом углу зала?
Действительно, между Ваней и столиком этой красотки располагался стол с Табанцевым и корейцами. Но не это беспокоило меня. Меня волновал красный, едва заметный огонек, горевший на столике черноволосой, ослепительной красавицы.
— Она что, снимает зал? — пробормотал Ваня.
— Надеюсь, у тебя хватило ума заклеить черной изолентой глазок своей камеры?
— Ну разумеется! Но она-то что снимает?!
— А она снимает то же, что и ты! Столик с Табанцевым и корейцами!
Я всмотрелся в лицо девушки. Неземная, потрясающая красота…
Она взяла из пачки на столе сигарету и закурила.
— Черт возьми… — прохрипел я, глядя на пачку.
— Что, что такое? — еще больше взволновался Иван.
— Пока ничего. Ничего, Ваня… — я откинулся на спинку дивана. — Ты молодец. Ты сделал все как надо.
Я положил руки на голову. Иван продолжал что-то рассказывать, говорить, но я был уже далеко. Я не понимал, отчего у меня портится настроение. Не понимал, потому что не мог объяснить причины. Но причина была. Я чувствовал, что устал. Изношенные нервы мешали думать правильно и видеть то, что было перед глазами.
Оставив мне запись, Ваня уехал.
ГЛАВА 14
Вот уже пятый день я рою под себя землю, как такса, а нужно мчаться, как борзая. Я иду верной дорогой, в этом я уверен, но мысль о том, что я теряю что-то важное, не дает мне покоя. Уходит время, а вместе с ним исчезает все, что вяжет Табанцева, Тена, Кореневу и еще кого-то невидимого в единый узел. Если я не переведу поиск в нападение, у меня на руках останется лишь труп Тена и труп Шарагина. И связующей ниточкой между ними будет заключение экспертизы. Тен убит из «ТТ», обнаруженного в квартире Жилко. То есть тот самый «ТТ», которым Шарагин Антоша пытался перестрелять всех копов, решивших задать ему пару вопросов в тот день.
— Не пора ли побывать в квартире Жилко? — спросил я себя, да заодно и следователя Вязьмина.
Квартира Жилко опечатана уже неделю. Степан почему-то не хочет появляться по этому адресу. Я его понимаю. Кто ушел с зоны, в своей квартире не появляется.
Вскрывать дверь, как это было в случае с квартирой Кореневой, у меня желания не было. Не потому, что у меня совесть проснулась, а потому, что именно сейчас со мной должен быть следователь. Я хочу, чтобы все, на что я укажу ему пальцем, было задокументировано. Вязьмин упираться не станет. Его самого начинают давить сверху. И дело это — не самое светлое пятно в его карьере. Вязьмин пока еще ничего не сделал самостоятельно. В расследовании он играет роль постольку, поскольку нормативными актами закреплено присутствие в этом мероприятии следователя Следственного комитета. Только я одного не могу понять — почему его там терпят, а не гонят поганой метлой? По нему уже истосковалась должность сотрудника службы безопасности какого-нибудь банка. Впрочем, чья бы корова мычала… У меня все шансы занять эту должность раньше Вязьмина.
И вот сейчас он идет рядом со мной и стонет, как теленок-сосунок:
— Загорский, чего ты там хочешь внести в протокол? Уже все отработано без тебя. Ты хоть скажи, может, зря идем?..
Что мне там нужно? Телефон! Телефон мне нужен!
Телефон в квартире Жилко, который, как я помню, стоит в комнате, на швейной машинке. Черный аппарат с автоматическим определителем номера и обширной памятью записной книжки. И хорошо, что мысль об этом телефоне не пришла мне в голову раньше. Дорога ложка к обеду, а Вязьмин — к глупости. Через два часа после того, как я заставлю тебя переписать всего один номер из автоматической записной книжки аппарата, ты уже не совсем отчетливо будешь помнить о причине нахождения в квартире Жилко. А это мне и нужно: протокол осмотра будет в деле, а Вязьмин этому значения не придаст. Господи, есть же такие тупые люди!..
Когда мы вышли из квартиры на улицу, я опять почувствовал, что мне не хватает воздуха. Пока Вязьмин ныл и засовывал в папку печать с ключами от двери Жилко, я опустился на лавочку и стянул с головы шапочку.
— Ну, что мы, ради одного этого номера шли в такую даль? — выдыхал пар, как жеребец, следователь.
Перед моими глазами стояли синие круги. Астма, растак ее…
Я отдышался и показал Вязьмину на дорогу — «пошли».
Прерывая нескладные претензии попутчика, я приказал… Не попросил или напомнил, а именно — приказал:
— Протокол осмотра телефона обязательно приобщишь к делу.
— Полчаса рабочего времени ты у меня отнял, Загорский. И столько же у понятых!
— Ты можешь заткнуться хоть на минуту, Вязьмин?! Что ты ноешь, как педик в женской бане?! Делай что говорю, если у самого тяму не хватает!
Вот на этой ноте мы и расстались.
Телефон…
Сейчас, когда я еду в отдел, в моем кармане лежит листок бумаги с номером телефона. Комбинация из шести цифр, которая заставила меня задохнуться, как тогда, когда я узнал о ранении Лешки. Этот номер зафиксировался в записной книжке телефона в квартире Жилко. Он высветился на электронном табло, когда я стал проверять память аппарата. И он был следующим после того, как в квартиру позвонила Верочка. Прошло всего двадцать минут после того, как она переговорила с Шарагиным, и в квартире раздался еще один звонок…
Стараясь не замечать нытика Вязьмина, я нажал кнопку, и зеленое табло равнодушно высветило номер служебного телефона Максима Обрезанова. Он позвонил в квартиру Жилко сразу после того, как я на его машине выехал на адрес…
Мне было трудно дышать, потому что, как бы я ни старался найти причину, дабы оправдать Макса, я находил лишь ответ на вопрос: зачем Шарагин стал без разбору палить в полицейских? Ответ прост: нужно было убить меня. Его беда была лишь в том, что он не знал, как я выгляжу, а времени объяснить у Обрезанова не было.
Макс, ты сыграл наверняка, ничем не рискуя. Кому, как не тебе, известно, что происходит с преступником, когда тот начинает стрелять в полицейских? Подкорка. Работает автомат. Выстрел на поражение…
И как сейчас спросить у позавчера похороненного Шарагина, что мой начальник ему успел сказать за те несколько минут? За несколько минут, что я потратил на поездку от отдела до дома Жилко?
В свой отдел я вернулся только после обеда. Едва успев зайти в кабинет, я тут же снял трубку зазвонившего телефона. Анечка Топильская, секретарь, сообщила мне, что Торопов велел мне предстать перед его гневным взором.
— Он тебя с самого утра ищет, — по-заговорщически добавила она и повесила трубку.
А зачем меня с самого утра искать, если я с самого утра был в отделе и вышел из него лишь в начале одиннадцатого, когда подъехал Вязьмин? Что вообще у Торопова утром называется?
Куртку я все-таки снял. После поправил воротник рубашки, которую мне вчера погладила Настя, и вышел из кабинета. По пути перебросился парой ничего не значащих фраз с Верховцевым, зашел в дежурку, спросил у дежурного: «Как дела?» — и медленно пошел в сторону приемной. Торопов — человек резкой смены настроений. Он увидел меня, заходящего с улицы в отдел, и отчего-то пришел в ярость. Через три минуты он успокоится, а еще через три снова может взбеситься. Настенные часы в дежурке показывали, что я уже четыре минуты беспричинно шляюсь по коридору, то есть ровно то количество времени, которое необходимо для приведения настроения Торопова в уравновешенное, рабочее состояние.
— Что-то долго ты коридор переходишь, — буркнул он, надевая очки.
Я понял, что со временем подгадал тик в тик. Разносы он устраивает исключительно с очками на носу. Они у него дорогие, в золотой оправе. И если честно, то они ему совершенно не идут. Очевидно, он это знает, поэтому и надевает их, чтобы было страшнее.