— Прежде чем я отвечу на ваш вопрос «когда?», я начну с того, как это произошло. Преступник выпрыгнул из окна на крышу второго цеха, прихватив с собой железный прут, который лежал на подоконнике. Прошел на крышу первого цеха, прутом приподнял и вырвал петли окна, выходящего на крышу, приоткрыл его и поместил взрывчатку на заранее выбранном месте... — Бежан помолчал и продолжал рассказ: — Наши эксперты установили, что именно этот прут, — он показал на него рукой, — и стал орудием, с помощью которого преступник вырвал петли на раме. Следы видны невооруженным глазом. Видите, краска на нем содрана.
Он не переставал наблюдать за ними. На лице Гонтарского — изумление. Язвиньский напряженно смотрит куда-то вдаль, словно обдумывая услышанное. В глазах Вольского — затаенный страх.
— Когда это случилось? — прервал напряженное молчание Гонтарский.
— Тридцатого сентября вечером...
— Но тридцатого сентября вечером мы все сидели здесь до шести часов! — воскликнул Гонтарский. — Кроме нас на территории Центра были только уборщицы и водитель, который потом отвез нас в Варшаву. Так кто же? — На лбу у него вздулись вены. И вдруг, словно проснувшись, он произнес: — Надеюсь, вы нас не подозреваете?
Ответа не последовало.
— Вы подозреваете нас. — На этот раз его слова прозвучали утвердительно. Гонтарский закрыл лицо руками. Язвиньский не спускал изумленных глаз с лица Бежана. Вольский отвернулся.
— Я подозреваю всех, кто имел возможность совершить это, — спокойно ответил Бежан. — Всех без исключения. Поэтому я хотел еще раз поговорить с вами. Каждая деталь может оказаться важным звеном и помочь в раскрытии преступления. Если вы заинтересованы в том, чтобы задержать преступника... — он специально умолк на середине фразы.
Язвиньский встал, подошел к окну. Открыл его. Долго смотрел на металлический прут. Вдруг выпрыгнул на крышу и исчез из их поля зрения. Через пару минут вернулся, перепрыгнул через подоконник в кабинет.
— Да, похоже, так оно и было, — констатировал он с удивительным спокойствием. — А я и не подумал о такой возможности. Как вы догадались?
Бежан улыбнулся.
— Я тщательно обследовал уцелевший цех. Он ведь точно такой же, как и разрушенный. Я смотрел на крышу. И тогда один из рабочих сказал: «Не с потолка же упало?» И меня осенило. А почему бы и не с потолка? Остальное выяснили эксперты.
Бежан старался говорить непринужденно, словно не чувствуя нараставшего в кабинете напряжения.
Вольский встал.
— Ну, я пошел. Это документы, которые я должен был вам передать, — он положил на письменный стол Гонтарскому папку с бумагами.
— Подождите немного, — обратился к нему Бежан. — Я еду в Варшаву, подвезу вас. А по дороге поговорим.
Вольский кивнул. На лбу у него выступил пот.
— Спасибо, — произнес он хрипло. — Я буду готов через десять минут. Только забегу в контору, у меня там еще кое-какие дела. — И он выскользнул из кабинета.
— Теперь я понимаю, что меня тоже подозревают. И наверное об этом уже говорят вслух, потому что люди обходят меня стороной, словно зачумленного. Некоторые даже переходят на другую сторону улицы, лишь бы не столкнуться со мной, — говорил Гонтарский то ли Бежану, то ли себе. — Только Станиш ведет себя по-прежнему.
Оглушительный грохот прервал его монолог. Все трое выбежали из кабинета, ворвались в секретариат.
— Что случилось? — почти закричал Гонтарский.
Секретарша ошалело уставилась на них. Они выбежали в коридор. Здесь уже стали собираться сотрудники.
— Модель! Это наверняка там! — Язвиньский стрелой помчался вниз. Они за ним следом. Но во втором цехе все было в порядке. Оттуда уже выбегал Язвиньский.
— Слава богу, здесь все нормально! — крикнул он.
— Что-то взорвалось в конторе!
Они побежали туда.
— Сюда, скорей! — один из сотрудников показывал в конец коридора.
Место взрыва, словно дорожный знак, указывала лежащая на полу сорванная с петель дверь туалета. Они подошли ближе. На полу в крови, пыли и осколках кафеля лежал Вольский. Он был мертв. Вольский? Его можно было узнать только по одежде. Лицо было изуродовано.
— Никому не входить сюда! И ничего не трогать, — приказал Бежан.
Из секретариата он позвонил к себе и отдал соответствующие распоряжения.
ГЛАВА 20
— Это я виноват. Решил провести эксперимент. Ну и вышло как в анекдоте: «Операция удалась, пациент умер». — Бежан говорил не с Зентарой, а сам с собой. Руки на подлокотниках чуть дрожали.
— Успокойся. Такого финала ты не мог ожидать.
— Я должен был предвидеть, что кто-то из них, истинный виновник, может отреагировать именно так. Я загнал его в угол, напугал до смерти. Он решил, что провалился и выхода нет. Что мы все знаем. И принял отчаянное решение. И снова мы в тупике.
— Не такой уж это тупик. Юрек, возьми себя в руки. Ведь смерть Вольского подтвердила твою версию. Если преступником оказался он, значит, я ошибался, предлагая задержать тех троих подозреваемых. Смерть Вольского очищает от подозрений Гонтарского.
— Я лишь одного не понимаю, — вслух размышлял Бежан. — Если Вольский всегда имел при себе взрывчатку, почему он не решился ворваться в цех, где находится модель, и погибнуть там? Может быть, взрыв повредил бы машину. Похоже, он не ждал взрыва. У меня такое ощущение, — продолжал он, — словно я иду, держась за нитку, которую мне кто-то специально вложил в руку. Все шиворот-навыворот.
— Что ты хочешь этим сказать?
Бежан провел рукой по лицу.
— Агенты Гелена обычно стараются выполнять свои задания тихо, избегая лишнего, опасного для них шума. А в этом деле все наоборот. Будто кто-то специально оставляет визитные карточки, чтобы вызвать переполох. Взрыв в Верхославицах не имеет никакого смысла, если посмотреть на него с точки зрения реальных результатов. Даже если бы действующую модель удалось уничтожить, какая от этого польза? Испытания будут отложены. Ну и что? Чертежи надежно укрыты в сейфе по инициативе инженера Язвиньского. Кстати, это тоже кое-что о нем говорит.
— Ты ничего не сказал об этом на совещании. Почему?
— Покора вывел меня из себя.
— Это очень добросовестный работник, он искренне верит в то, что делает. Ты и сам это прекрасно знаешь.
— Но он слишком легко поддается влиянию привычных схем. Начинает с «пятен» в биографии, которые ни о чем не говорят. Верит во все дурное, что наговаривают на человека, не задумываясь над тем, чем может быть вызвано это негативное мнение. Но ведь все мы знаем, сколько в таких сплетнях бывает яда зависти, раздражения, мести, оскорбленного самолюбия. Так бывает всегда, если маленькие люди оказываются на слишком высоких постах. А Покора к таким сомнительным характеристикам подгоняет улики. Опасный метод.
— Так что же с этим взрывом? — сменил тему Зентара.
— Раз уничтожение действующей модели лишь отодвигало начало испытаний, зачем в таком случае весь этот шум, вызванный взрывом, привлекший наше внимание именно к Верхославицам? Ведь мы начали расследование, организовали наблюдение за всеми, кто имеет доступ на территорию Центра, таким образом, агент потерял всякую возможность продолжать свою деятельность. Зачем все это? Не вижу цели, а цель, несомненно, существует.
Смерть Видзского. С одной стороны, все, казалось бы, ясно: убрать опасного человека, который, возможно, сам себя чем-то выдал. С другой стороны, если принять за чистую монету улики против Станиша, возникает вопрос: неужели Х-56 так глуп, что всюду, как нарочно, оставляет свои следы, облегчающие нам работу по его поимке?
Зентара слушал Бежана, шагая из угла в угол.
— Что-то в этом есть, — пробормотал он. — Значит, ты думаешь, что они водят нас за нос... Но как в твоей концепции умещается смерть Вольского?
Бежан задумался.
— Думаю, что это был первый конкретный след. И он оборвался. Никогда себе этого не прощу.
Он замолчал. Зазвонил телефон. Зентара взял трубку.
— Да. Хорошо. Он сейчас будет у себя. Слушай, Юрек, — обратился он к Бежану, — звонили из министерства. К ним обратилась журналистка Эва Гонтарская, жена директора из Верхославиц, просит помочь ей встретиться с тобой.
Бежан поморщился:
— Наверное, муж ее подослал.
Через минуту он уже ждал ее в своем кабинете.
Когда майор встал из-за стола, чтобы поздороваться с вошедшей женщиной, то застыл потрясенный. Невероятно похожа на Марию. Те же темные, гладко причесанные волосы, те же большие карие глаза, даже улыбка похожа. Он с трудом взял себя в руки.
— Прошу, — указал он на кресло. — Чем могу служить? — Бежан старался не выдать своего волнения.
— Я пришла к вам по очень сложному делу, — начала она.
Бежан опустил глаза.
Тот же голос, мелодичный, низкий. Прошлое вдруг ожило, знакомые черты встали перед глазами. «Случайное сходство, всего лишь случайное сходство, — мысленно повторял он. — Мария мертва».
— Я вас слушаю, — хрипло сказал Бежан.
— Постараюсь говорить кратко — я пришла в связи с делом моего мужа, Януша Гонтарского. Вы хотите арестовать его... — Она умолкла.
— Почему вы так думаете?
— У меня на работе все знают о том, что произошло. На меня уже начинают коситься в редакции. Жена человека, подозреваемого в диверсии и бог знает в чем еще...
— Понимаю. Но вы не ответили на мой вопрос. С чего вы взяли, что мы хотим арестовать вашего мужа? Кто вам сказал?
Она пожала плечами.
— Не знаю. По-моему, все так думают. Некоторые знакомые не узнают меня, другие стараются бывать у нас как можно реже. Муж от всего этого совершенно не в себе. Мы хотели расстаться... Еще до всех этих событий. Но теперь, в такой ситуации... Я не могу уйти... Хочу помочь ему. Впрочем, может быть, и я... — Ее голос дрогнул.
Он не мог спокойно слушать этот голос. В нем проснулась давно забытая нежность. И вдруг он неожиданно для себя решился.
— Я не собираюсь арестовывать вашего мужа. — Он впервые посмотрел ей прямо в глаза. — Но меня интересует источник этих слухов. Откуда они взялись, каким образом так быстро распространяются. Вы журналистка. Может быть, вы поможете нам собрать материал, осторожно выяснить, кто что слышал и от кого. Хотелось бы установить источник слухов. Но только — никому об этом ни слова. Даже вашему мужу не рассказывайте, что были здесь. Вы знакомы с Зофьей Рейент? — спросил он, наблюдая за ее реакцией.
Она кивнула.
— Да, знакома. Я когда-то писала об эстраде. Она с этим связана. Как-то пригласила меня в гости, познакомила с актерами. Видимо, хотела, чтобы я как следует узнала людей этого круга, прежде чем стану писать о них.
— Каковы были ваши впечатления?
Она ответила, не задумываясь:
— Это очень своеобразный мирок, где все воюют друг с другом. В конце концов, речь идет о выступлениях, славе, деньгах. Вот они и крутятся вокруг Рейент.
— На этом вечере был кто-нибудь из ее родственников?
— Только сестра, Ванда Зелиньская.
— Когда это было?
— Точной даты не помню. В конце сентября.
— Кто-нибудь из присутствующих спрашивал вас о муже, о том, как идут дела в Центре?
Она задумалась.
— Нет. Вроде бы, нет. Погодите, что-то такое, кажется, было. Кто-то спрашивал у меня про мужа. — Она замолчала, отыскивая в памяти лицо и фамилию. — Это был врач. Известный врач — доктор Валь.
— О чем он спрашивал?
— Да какая-то светская болтовня. Кто-то заговорил о болезнях, кто-то поддержал, я сама подбросила пару слов о темпе жизни и его влиянии на рост числа нервных заболеваний. Тогда доктор Валь и спросил в шутку, не опираюсь ли я на свой семейный опыт и здоров ли муж. Он утверждал, что многие руководители секретных предприятий страдают нервными расстройствами...
— Упоминали ли вы когда-нибудь, что в Верхославицах проводятся секретные исследования?
Она подняла на него удивленные глаза.
— Нет. Я никогда не говорю на эту тему. Даже мои коллеги понятия не имеют, какие работы ведутся в Центре. Действительно, это очень странно! Откуда он мог узнать? — Она нахмурила темные брови. — Я как-то не задумывалась над этим. Только сейчас...
— Зайдите еще к Рейент. Под любым предлогом. Следует знать, дошли ли до нее слухи о подозрениях, касающихся вашего мужа. А потом дайте мне знать, — он продиктовал ей номер своего телефона.
— Спасибо вам за все, — в ее голосе звучала неподдельная искренность. — Я не ожидала такого приема. Рада, что познакомилась с вами...
Поднося ее руку к губам, он почувствовал, как у него сжалось горло. «Видно, от прошлого не уйти. Вечно возвращающийся девятый вал», — мелькнуло у него в голове. Он с трудом взял себя в руки.
Круг Зелиньской, Валь и эти слухи? Может быть, именно здесь стоит искать оборвавшийся след?
ГЛАВА 21
— Вы записаны на сегодня? Фамилия? — Сидящая за столиком пожилая женщина в белом халате заглянула в список пациентов.
— Да. Меня зовут Вацлав Вардецкий. — Бежан любезно поклонился.
Она нашла его фамилию в списке.
— Ваш номер восьмой. Пройдите в приемную. Пан доцент вас вызовет. Будьте добры оплатить счет.
— Заранее? — удивился он, доставая бумажник.
— Видите ли, с некоторыми пациентами бывают недоразумения. Поэтому... Если хотите лечиться у хорошего врача, не следует считаться с расходами.
Бежан заплатил и вошел в просторную приемную. Увидел свободный стул рядом с сидящей женщиной.
— Разрешите?
— Пожалуйста. Место свободно, — отозвалась она, не поднимая глаз от журнала.
Он взял со столика газету. Развернул «Трибуна люду» и, прикрывшись ею, стал наблюдать за пациентами. Какие-то сонные, вялые. Обычно в очереди к врачу ведутся разговоры о болезнях и лекарствах, здесь этого не было...
Сразу же после разговора с Гонтарской Бежан приказал принести сведения по наблюдению за Зофьей Рейент и доктором Валем, внимательно прочел их.
В донесениях, касающихся Рейент, не было ничего интересного. Она покровительствовала некоторым актерам, приглашала их на вечера, помогала устраивать заграничные гастроли. У Рейент время от времени бывал доктор Валь. Это подтверждало слова Гонтарской — Эвы, как мысленно называл ее Бежан. Она напоминала ему Марию, была как бы продолжением той, погибшей. Он думал о ней с нежностью, на которую, как ему казалось, уже не был способен.
Эва позвонила ему через пару дней после их первой встречи и сообщила, что Рейент, раньше такая гостеприимная, любезная, приняла ее холодно, на вопросы отвечать отказалась, сославшись на какое-то последнее распоряжение министра, и вообще отнеслась к Гонтарской как к назойливому непрошеному гостю, лезущему вдобавок не в свое дело.
— Кажется, ничего у меня не получается, — сказала Эва, когда они встретились в «Сюрпризе». — Какая-то стена выросла передо мной. Стена изоляции и подозрительности. Как будто я отравила как минимум пару человек. — Эва пыталась шутить, но Бежан видел, что она в отчаянии.
Он утешил ее как мог, и из кафе она вышла улыбающаяся и полная желания продолжать поиски. На этот раз она должна была под тем предлогом, что готовит серию статей о нервных заболеваниях, зайти к доктору Валю и напомнить об их разговоре.
— Он знает, знает обо всем, — рассказывала она Бежану по телефону после встречи с доктором. — Принял меня холодно, неприязненно. Потребовал письменного разрешения министра, только тогда он согласен говорить со мной. В приемной его ждал какой-то мужчина, иностранец. Видимо, врач, потому что секретарша обращалась к нему «герр доктор».
Бежан договорился о встрече с Гонтарской на следующий день, а сейчас, сидя у врача, ругал себя на чем свет стоит. Как можно было так прозевать? Давно следовало установить наблюдение за Валем. Врачебный кабинет и больница — это идеальная явка. Легко затеряться среди пациентов, легко передать и получить информацию. Откуда Валь знал о Центре и испытаниях, которые там ведутся? Почему в записной книжке Вольского, роль которого в деле уже не вызывала сомнений, оказался домашний телефон Валя, записанный на полях, без фамилии? Вольский и Валь. Вольский был снабжен смертоносной авторучкой, видимо, на случай провала, который, как он считал, и наступил. Экспертиза обломков авторучки позволила установить, что материал, из которого она была изготовлена, иностранного происхождения, а сама авторучка содержала крохотный тайник, где и находилась взрывчатка. Вольский устроил взрыв в Центре. Каким образом он доставил контейнер с нитроглицерином в Верхославицы, уже было известно. Рабочие, восстанавливающие разрушенный цех, нашли в водосточной трубе патронташ. В его кармашках, как установили специалисты, могли уместиться ампулы с нитроглицерином. Секретарша, допрошенная после смерти Вольского, вспомнила, что тридцатого сентября он был какой-то не такой, как обычно, угнетенный. Она даже спросила, не болен ли он, потому что Вольский даже двигался с трудом. Он проворчал, что плохо себя чувствует и что если бы не приказ Станиша, ни за что не появился бы в Центре.