— Но я хочу научиться. Очень хочу.
— Конечно, конечно. — Уэртер увидел на щеках парня слезы и поморщился. Надо поговорить с Кейт. Он уже сомневался, что она знакома с парнем. — Мы встретимся еще раз и поговорим обстоятельно.
Парень утер слезы и дождался, когда Уэртер отвернется.
Бойд Уэртер с трудом открыл глаза, попытался пошевелиться и почувствовал, что не может. Ужасно болела голова. Через несколько секунд он обнаружил, что привязан к креслу липкой пленкой. Запястья, лодыжки, торс — все было многократно обернуто пленкой. Он не мог определить, сколько времени находился без сознания. Последнее, что помнил художник, — это как парень, плача, собирал картины. Нет, потом было что-то еще. Рука парня, а в ней бутылочка с отвратительным химическим запахом. Он вспомнил, что попытался оттолкнуть руку, но затем все завертелось перед глазами.
— Вы сделали мне больно, — сказал парень, потирая руку.
— Что ты задумал, сукин сын?
Парень моргнул и посмотрел направо.
— Эй, Тони, погаси свет. — Подождал, заслоняя глаза, потом рванул к стене, нашел выключатель, и в мастерской стало сумрачно. — Приходится все делать самому. Премного благодарен, Тони.
Бойд Уэртер посмотрел на пустое пространство рядом с парнем.
— Я спрашиваю, что, черт возьми, ты затеваешь?
— Мне… мне нужна ваша помощь.
— Сначала развяжи меня! Немедленно! Ты что, мать твою, совсем спятил? — Уэртер начал извиваться, и кресло слегка подпрыгнуло.
Парень подскочил и примотал кресло к трубе отопления.
Уэртер приказал себе успокоиться.
— Что ты делаешь? Скажи, что тебе нужно. Я уверен, мы сможем договориться.
— Ш-ш-ш… — Парень наклонил голову набок, словно прислушиваясь к чему-то. — Что? Нет, Тони. Не сейчас! Извини. — Посмотрел на Уэртера. — Так что вы спросили?
— Я… хм… спросил, что тебе нужно.
— Поговорить.
— Поговорить?
— Ага.
Бойда Уэртера охватил ужас. К горлу подступила желчь, он чувствовал, что его вот-вот стошнит. «Нет, нужно держаться. Это же просто парень, какой-то хлюпик. Я справлюсь с ним, нужно только выиграть время».
— Я же сказал, мы можем поговорить в любое время.
— Нет, вы хотели, чтобы я ушел.
— Потому что устал.
— И вам они не понравились. — Парень показал на разбросанные по полу репродукции Френсиса Бэкона, Джонса и Сутина.
— Ты неправильно меня понял. Зачем бы я стал покупать картину Джаспера Джонса, если бы он мне не нравился?
— Он… болен и очень страдает. Вы это знаете?
— Кто?
— Джаспер Джонс.
— В самом деле?
— Да.
Уэртер не видел часы, но знал, что скоро должна прийти ассистентка Виктория. Нужно затянуть разговор.
— Сколько тебе лет? Двадцать два или двадцать три?
— Почему вы спросили? — Парень в это время беспорядочно двигался по мастерской, что-то бормоча себе под нос. Он действительно не знал, сколько ему лет.
— Мне… мне просто стало любопытно, что ты такой молодой и профессионально занимаешься живописью… — Уэртер, охваченный паникой, соображал, что еще сказать. — Я, хм… всегда хотел… иметь сына, чтобы можно было передать ему опыт.
Парень замер.
— Передать опыт?
— Да. Открыть секреты мастерства. Да, я мог бы помочь тебе… в твоем творчестве.
— Вы это серьезно?
— Абсолютно. Очень хотелось бы помочь тебе.
— Здорово. Это здор-р-рово! Вы классный чувак. Таких, как вы, очень мало! — Парень замолчал, положил руку на плечо Уэртера. — Давайте поиграем. Я буду показывать на ваши картины, а вы назовете цвет.
— С выключенным верхним светом это будет довольно трудно. — Уэртер вспомнил, как парень щурился при ярком свете.
Через секунду в мастерской снова стало светло.
— Я сделал для вас свет. Чтобы было более… продуктивно. Что это? — Он показал на сверкающую серебряную цепочку на шее художника.
— Амулет. Очень старый. Средневековый.
— Я читал об этом. Знаю. Средние века, это здор-р-рово.
Уэртер вспомнил, как занимался любовью со своей первой женой, красавицей. А потом она надела ему на шею этот амулет. В любое другое время это вызвало бы у него улыбку.
— Я ношу его на счастье. — И тут Уэртера осенило. — Хочешь я подарю его тебе? Он принесет удачу.
— Bay, это так мило с вашей стороны. — Парень наклонился, и Уэртер уже собрался вонзить ему в предплечье зубы, но увидел на запястье широкий неровный шрам и замешкался, а потом было поздно.
Парень подержал цепочку в руке, восхищаясь, потом надел на шею.
— Я никогда не забуду вашей доброты.
— Не стоит благодарности. — Уэртер натянуто улыбнулся.
— Ладно. Теперь играем. В цвета.
— Давай.
Парень повернулся к огромному абстрактному полотну Уэртера, показал пальцем.
— Какой это цвет?
— Желтый.
— Желтый? Вы уверены? А это?
— Это… хм… красный.
Парень прищурился.
— Не дурачьте меня.
— Но это красный. Ты что, не видишь?
— Конечно, вижу!
Уэртер пытался пошевелить руками, но пленка держала крепко.
— У тебя что, непорядок с глазами?
— В каком смысле?
— Не знаю. Но… мне кажется, у тебя трудности… с правильным определением цвета.
Парень подошел к нему и выпалил в лицо:
— Нет… Нету меня никаких трудностей.
— Прекрасно. Нет так нет.
Парень метнулся к рабочему столу. Быстро осмотрел тюбики с краской, свинтил с одного крышку, подошел, сунул под нос художнику.
— Вот он, красный.
Уэртер смотрел на ярко-зеленую масляную краску, не зная, что сказать.
— Это красный?
— Хм… нет.
— Вы говорите, что это не красный?
— Посмотри на этикетку.
Парень поднес тюбик вплотную к глазам, но без лупы не удавалось прочитать четкую надпись на этикетке: «фалоцианиновая зелень». Он лизнул краску языком.
— На вкус красная. Попробуйте. — Он выдавил краску на плотно сжатые губы художника.
— Правильно, — промямлил Уэртер, отплевываясь. — Я ошибался.
Парень подошел к картине Уэртера и быстрым движением выдавил на холст весь тюбик зеленой краски. Отступил в сторону, посмотрел.
— Разве не подходит? — Он заморгал и нахмурился, видимо, чувствуя, что оттенок совсем другой. Взглянул на художника: — Может быть, вы правы. Но только, пожалуйста, не врите. Это снизит продуктивность. Ведь вы собирались передать мне… как вы сказали?
— Передать опыт.
— Ага, опыт.
Уэртер спокойно наблюдал, как толстая зеленая гусеница сползает вниз по его недавно законченной картине, портя все.
— А здесь какой цвет? — Парень показал на темно-оранжевый.
Уэртер вздохнул, стараясь не облизывать запачканные краской губы.
— Оранжевый. Смесь кадмиевой красной с лимонно-желтой и небольшое количество титановых белил.
Парень прищурился, рассматривая часть картины, казавшейся ему серовато-коричневой.
— Покажите.
Уэртер дернулся.
— Как мне это сделать?
Парень подбежал к рабочему столу, начал укладывать тюбики с краской себе на руки, как младенцев.
— Он передвигается, — сказал Уэртер.
— Что?
— Рабочий стол. Он на колесиках.
— О, клево! — Парень подкатил стол к художнику. — У вас есть лупа?
— Да. Вон там. — Уэртер показал подбородком на стол в противоположном конце мастерской.
— Зачем она вам? Вы больны?
— Я… использую ее, чтобы проверить, ровно ли положена краска.
— А… — разочаровано буркнул парень. Провел лупой над тюбиками с дорогой масляной краской, выбрал кадмиевую красную, лимонно-желтую и титановые белила. Свинтил крышки, выдавил солидные порции на палитру и, отчаянно моргая, начал месить толстой волосяной кистью. Посмотрел на художника. — Как? — Ему масса по-прежнему казалась серовато-коричневой.
Уэртер смотрел на грустного красивого юношу, не веря в реальность происходящего.
— Добавь, пожалуй, еще немного желтой.
Моргающие глаза парня метались между порциями краски на палитре.
— Та, что справа, — уточнил Уэртер почти шепотом, опасаясь, что его помощь будет неправильно истолкована.
— Я знаю! — крикнул парень и добавил в смесь желтой. Затем провел кистью широкую полосу на картине, в том месте, которое Уэртер назвал оранжевым, и отошел в сторону. Сейчас ему почудилось, что оттенки соответствуют. — На этот раз вы сказали правду.
— Зачем мне врать?
— Все врут. — Парень показал кистью на широкую цветную ленту, проходящую от верха до низа картины. — Это тоже оранжевый цвет?
— Нет… розовый.
Парень провел кистью с оранжевой краской по розовому. Для него оттенки полностью совпадали.
— Вы опять шутите?
— Нет.
— Но это оранжевый?
— Ладно.
— Что — ладно?
— Ладно, ты прав. Оранжевый.
Парень посмотрел вбок.
— Тони, это оранжевый или розовый? — Он выпрямился и прорычал: — Это здор-р-рово! — Затем произнес своим обычным голосом. — Тони иногда врет. С ним это бывает. — Теперь парень повернулся налево. — Кто из них врет, Донна? — И ответил, повысив голос на две октавы. — Они оба врут! — Затем повернулся к художнику. — Как же вы передадите мне секреты мастерства, если врете?
Уэртер не знал, что ответить. Нервозно облизывал губы, не обращая внимания на краску. Парень подошел и наставил ему в грудь кисть, как пистолет.
— Я… я, наверное, ошибся, — пробормотал Уэртер. — Ведь если не ты, то тогда я…
— Я не ошибаюсь! — выкрикнул парень, дико моргая. — Вы считаете меня дураком?
— Нет, нет. Вовсе нет.
— Но тогда как же я могу ошибиться? — Он лизнул кисть кончиком языка. — На вкус чисто оранжевый.
— Да, да. Конечно. Оранжевый. Ты прав. — Сердце Уэртера отчаянно колотилось.
Парень подошел ближе, приложил кисть ко рту художника.
— Попробуйте.
— Да. Оранжевый, — пробормотал Уэртер сквозь стиснутые зубы.
— Попробуйте! — Парень сильно потянул пальцами щеки художника, пока не раскрылся рот, и сунул туда кисть. — Чувствуете вкус? Оранжевый! Верно? Оранжевый! — Он рывком вытащил кисть.
Художник ловил ртом воздух, выплевывая ошметки масляной краски.
— Верно, это оранжевый. Ты что, определяешь цвета на вкус?
— Да.
Парень схватил со стола скребок, которым чистят палитру. Он представлял собой опасную бритву, вставленную в держатель. Потом развернулся и подбежал к самому большому полотну художника. И раз! Резанул налево, затем направо, наверх, вниз. За несколько секунд картина, стоимость которой выражалась шестизначной цифрой, была уничтожена. Куски холста свисали с деревянного подрамника, как тряпки. Несколько упали на пол. Парень схватил один, понюхал, затем поднес к Уэртеру.
— Какой это цвет?
— Этот… этот… — Уэртер едва ворочал языком, обмазанным смесью масляной краски, пигмента и скипидара. Его тошнило.
— Я намекну. Это мой любимый цвет.
— Неужели?
— Ага. Так какой это?
— Хм… необожженная сиена.
— Нет, неправильно. — Парень наклонился над художником. — Это ослепительный.
— Ослепительный? Я не знаю тако…
Лицо парня покраснело, он заморгал еще сильнее.
— Вы называете себя художником и не знаете, что такое «ослепительный»?
— Объясни. Пожалуйста. — Уэртер чувствовал, как краска проникает в желудок, обжигая пищевод.
— Нет уж, вы объясните мне. Вы же знаете о цвете все.
— Нет… я… я не знаю.
— А говорили, что знаете.
— Нет, не говорил.
— Говорили.
— Когда?
— По телевизору. Вспомнили?
— Нет, я…
— Знаете, знаете. Просто не хотите научить меня. А обещали.
— Я научу. Клянусь. Я передам тебе секреты мастерства. Развяжи меня, и я научу тебя. Мы станем друзьями.
— Друзьями? — Парень задумался. — Донна, Дилан, что вы об этом скажете? — Он внимательно слушал, наклонив голову. — Ага, я согласен.
— Что?
Парень грустно улыбнулся и наклонился к Уэртеру.
— Они считают, что вы лжете.
— Кто?
— Мои друзья.
— Я не лгу.
Парень посмотрел на свои картины, сложенные в стопку на полу. Сверху черно-белый городской пейзаж.
— На самом деле вы думаете, что черное и белое — это скучно, и я тоже скучный. По словам Донны, вы врете, чтобы я почувствовал себя плохо. А Донна всегда знает. — Он поднял с пола черно-белую картину. — Вы сказали, что здесь только черное и белое, а вот Донна видит много красивых цветов. — Схватив со стола банку сырого пигмента и отвинтив крышку, парень высыпал порошок на голову Уэртера. — Вы сейчас очень красивый. — Парень засмеялся. — А теперь… — Он отошел в сторону, оценивая Уэртера, как свое произведение, схватил тюбик краски, разломил пополам и измазал ею лицо и грудь художника. — А это какой цвет, а?
— …Красный.
— Лгун!
— Нет, я…
— Вы смотрите на зеленый, а говорите «красный»? Вы? Тот, кто видит цветные сны? — Парень схватил еще тюбик, надавил на подбородок художника, заставив его открыть рот, и выдавил весь без остатка. Швырнул на пол, схватил другой тюбик, выжал, потом еще и еще. Изо рта крупнейшего художника современности извергалась настоящая радуга, стекая по подбородку на рубашку, колени.
Уэртер давился, но еще дышал. И тут парня осенило. Зачем терять редкую возможность испытать это с настоящим художником? Подбежав к своему рюкзаку, он начал рыться в нем. Уэртер в это время охал, выплевывал краску, ловил ртом воздух. Парень подбежал и одним быстрым движением распорол ему живот. И в одно мгновение все вокруг засияло волшебными яркими красками, каких он еще не видел, даже не воображал. Парень схватил в руки внутренности художника и начал бегать от одного громадного полотна к другому, нанося широкие мазки.
Бойд Уэртер, к сожалению, умер, не сразу. Некоторое время он наблюдал за безумцем. Видел, как тот подбегает к его истекающему кровью телу, окунает руки во вспоротый живот, а затем мчится к его картинам. Наконец взор Уэртера окончательно помутнел, и художник стал почти неотличим от мясной туши на репродукции картины Сутина, лежавшей на полу у его ног.
Парню надоело бегать туда-сюда. Он схватил со стола банку из-под кофе, подержал, пока она не наполнилась кровью, хлеставшей из брюшной полости художника, затем взял кисть и, переходя от картины к картине, начал наносить широкие мазки. До тех пор, пока алый цвет не превратился в розовый. А потом все цвета стали бледнеть, так что через минуту мастерская была уже бледно-серой. И в этот момент он услышал, как хлопнула дверь лифта. Повернулся, вытер обо что-то руки и пошел за ножом. К тому времени, когда дверь мастерской Бойда Уэртера распахнулась, он был уже во всеоружии.
Глава 27
Выйдя из здания аэропорта, Кейт вдохнула влажный техасский воздух. Голова гудела. В полете расслабиться не удалось. Мешали тяжелые раздумья о Ричарде. Зачем он снимал такие крупные суммы со счета фирмы? Неужели в словах Норин Стоукс есть хоть доля правды? Она отгоняла от себя эти мысли, и тут же воображение рисовало ей Анджело Бальдони с пистолетом в руке. Кейт вспомнила, как на долю секунды тогда вспыхнула безумная мысль: «Пусть стреляет, пусть убьет, пусть весь этот кошмар закончится, и я наконец встречусь с мужем». Но наверное, Митч Фримен ошибся. Стремление жить в ней оказалось сильнее.
Услышав сигнал клаксона, Кейт подняла голову и улыбнулась. Из окна машины ей махала Марианна Эгберт, куратор Часовни Ротко, приятельница со времен учебы в аспирантуре.
— У вас здесь еще август, — сказала Кейт, садясь в машину.
— Ты в Техасе, дорогая, — ответила Марианна, по-местному растягивая слова.
Она собиралась о чем-то спросить, но Кейт опередила ее.
— Со мной все в порядке. И вообще, если не возражаешь, не будем обсуждать это. — Она откинула голову на кожаный подголовник сиденья. — Очень хочется отдохнуть.
Марианна кивнула.
— К завтрашним съемкам все готово. Но к сожалению, больше двух часов мы вам дать не можем. Извини.
— Этого вполне достаточно, — ответила Кейт. — Нам нужна только панорама часовни. Я буду переходить от картины к картине. Всего несколько минут. Честно говоря, и меня не обязательно снимать, но я решила приехать. Побыть там одной хотя бы полчаса. Это возможно?