– Она назвала имя умершего?
– Нет.
– И что за история?
– Вовлечены другие люди – собирают деньги по подписке. Она должна посоветоваться с ними о словах, какие использовать.
"Держу пари! Факт в том, что их отношения столь благовоспитанны, что этому бедному парню желают смерти раньше, чем они придут к взаимному согласию!" Я начал сердиться.
– Это для нее обычно, что надгробный камень высекается заранее?
Скавр стал более осторожным. С одной стороны была процветающая торговля, а с другой стороны он не хотел оказаться перед фактом, что его обвинят как пособника. Я предупредил его, что вернусь, посмотреть что будет вырезано, затем оставил его с этим.
Он дал мне то, в чем я нуждался. Гороскоп и надгробие говорили сами за себя. Если никто не вмешается чтоб остановить Северину, Гортензий Нов покойник.
XVII
Некоторые информаторы, разузнав хоть самую малость, мчатся к клиенту с отчетом. А мне нравится сперва обдумать ситуацию. С тех пор, как я познакомился с Еленой Юстиной, большинство моих лучших умозаключений было сделано в ее компании; у нее острый ум, и она обладает преимуществом беспристрастного взгляда на мою работу. Ее одобрение всегда убеждало меня в правоте, а иногда она высказывала дельную мысль, которую я мог обратить в хитрую уловку и решить дело.
(Иногда Елена говорила, что я втершийся в доверие хорек, и это доказывает мою точку зрения о ее проницательности.)
Я появился у дверей дома сенатора около девяти, перед обедом. Привратник был моим старым недоброжелателем. Он с готовностью сказал мне, что Елены не дома.
Я спросил, куда она пошла. В баню. В которую? Он не знал. Я все равно ему не поверил. Сенаторская дочка редко покидает дом, не сказав, куда идет. Это не обязательно было правдой. Просто выдумка, чтобы ввести в заблуждение ее благородного отца, мол его цветочек вполне респектабелен, и дать ее матери (которая знает ее лучше) что-то новенькое, о чем можно поволноваться.
Я поделился несколькими избранными остротами с Янусом81, хотя, честно говоря, его интеллект никогда не соответствовал моим требованиям. Я повернулся, когда их потерянная голубка решила залететь в дом.
– Где ты была? – спросил я более резко, чем хотелось.
Она посмотрела испуганно:
– Купалась…
Выглядела она восхитительно чистой. Ее волосы сияли; кожа была мягкая и умащена вся каким-то цветочным маслом, что мне захотелось исследовать это поближе… У меня снова потекли слюнки. Я знал, что она может сказать, и я знал, что она будет смеяться, так что я отступил и попробовал отшутиться:
– Я только что встречался с одной гадалкой, и она пророчествовала, что я обречен на любовь. Так что я, естественно, помчался прямо сюда…
– За приговором?
– Творятся чудеса состраданием. А ты предназначена для "высшей судьбы", между прочим.
– Звучит, как для "тяжелой работы"! Это досталось по наследству? А могу я переложить это быстренько на кого-то другого?
– Нет, госпожа, твои звезды неизменны. Однако, по счастью, пророчица определила, что я – посланец созвездий. За небольшую мзду я могу изменить предназначение и распутать ниты судьбы…
– Напомни мне, чтоб я никогда не позволяла тебе болтаться рядом, когда я пряду шерсть… Ты пришел поднять мне настроение, или это всего лишь мучительное видение, чтоб заставить меня скучать по тебе?
Так как привратник отворил для нее дверь, я тоже оказался внутри.
– А ты? – спросил я беспечно.
– Что?
– Скучаешь по мне?
Елена Юстина подарила мне непостижимую улыбку.
Она провела меня в глубь дома и усадила под цветочной аркой в укромной колоннаде. Елена скользнула на сиденье рядом со мной, и вставила розу в мою плечевую застежку, одновременно заставляя домашних рабов бегать, то за вином для меня, то согреть его, принести блюда с миндалем, потом подушки, затем новую чашу, потому что у моей была крохотная щербинка на глазури… Я откинулся назад в ее собственном кресле и наслаждался вниманием (грызя свой большой палец). Она казалась какой-то необычайно заботливой. Что-то случилось. Я решил, что должно быть какой-то глянцевый педик с сенаторской родословной, пригласил ее к себе посмотреть его коллекцию чернофигурных чаш.
– Марк, расскажи мне о своем дне.
Я уныло рассказал ей.
– Приободрись. Тебе нужно больше возбуждающих впечатлений. Почему бы не позволить некоторым шлюшкам покрасоваться перед тобой? Сходи к своим клиентам. Возможно, пустая трата времени, но расскажи им об астрологе и каменотесе, и посмотри, как они на это отреагируют.
– Ты посылаешь меня в логово ведьм!
– Две перекормленных транжиры, без вкуса и без малейших угрызений совести, обе вываливаются из своих платьев… Я думаю, ты справишься с ними.
– Откуда ты все это узнала?
– Должна же была я взглянуть на них.
Ее лицо смягчилось, но она отвернулась от меня, когда я в тревоге посмотрел на нее.
– Елена Юстина! Как?
– Я обратилась к ним сегодня. Я сказала им, что пытаюсь открыть школу для девочек-подкидышей, и – как женщине, а в другом случае, как матери – предложила им принять в этом участие
– Марс Мститель82! А они?
– Сперва только Атилия. Эта Поллия – маленькое твердое шило – но я смутила ее в конце концов. И, разумеется, тогда она дала мне щедрое пожертвование, пытаясь произвести впечатление, какими богатеями они являются.
– Надеюсь, ты не сказала им, кто ты?
– Конечно сказала. У них не было причин связать меня с тобой…
Жестоко, но верно. Было время, когда я сам с трудом находил между нами связь.
– …Люди, что живут на Пинции, жуткие снобы. Они были счастливы видеть сенаторскую дочь, потягивающую их сдобренное пряностями вино в окружении их возмутительных настенных рисунков, в то время как она пыталась вовлечь их в свои скромные общественные дела.
– Они тебя напоили?
– Не совсем. По правде говоря, они считали себя безупречными хозяйками, угощая гостя кипящим ликером в чудовищных кубках, совершенно неподходящим к времени суток. Что мне по настоящему надо было, это маленькую чашку травяного чая. А ты у них напился?
– Нет.
– Невезение! Они хотели, чтоб я восхищалась их массивными серебряными кубками, слишком тяжелыми чтоб поднимать и слишком изукрашенными, чтоб чистить. У моего был топаз, самый большой, какой я когда-либо видела.
Она задумалась, потом прокомментировала:
– Они судят о вещах по тому, сколько они стоят. Если цена не вульгарно высока, то вещь для них ничего не значит… твои расценки слишком разумны; я удивлена, что они наняли тебя.
– Спасибо! – рявкнул я, хотя у меня было неловкое чувство, что моя милая может быть и права. Я на мгновение закрыл лицо руками и рассмеялся.
– Что будешь делать с их деньгами?
– Открою школу. Я не обманщица, Марк.
Она была удивительна. Мне показалось, что лучше оставить свое восхищение при себе. Елена не нуждалась в поддержке. Я был свидетелем, что в публичной жизни она была привлекательно застенчива, но все это она забывала каждый раз, как какая-нибудь странная идея втемяшивалась в ее голову.
– Я беспокоюсь, когда ты неудержимо убегаешь куда-либо. Почему ты так делаешь?
Она не ответила мне.
– Любознательность!
Я скользнул по ее руке, и притянул ее к груди, изучая ее большие темные глаза, в которых невероятно смешивались любовь и отстраненность.
– Так что ты думаешь о моих клиентах?
– Это же более чем очевидно – если я должна буду снова их навестить, возьму в подарок несколько булавок для платья… – ее прежний озорной дух снова искрился, чему я был только рад, – …Сабина Поллия выцарапала себе путь наверх из грязи и грязь еще осталась у нее под ногтями. Мамочка же похожа на трепещущий цветок, который взывает защитить его, а на самом деле, она жестко манипулирует всеми вокруг… Ты встречался с ее сыном? Я подозреваю, что мальчик весь в мать. У Атилии большие планы на его будущее. Цель ее жизни – добиться для него места в Сенате, когда он достигнет подходящего возраста….
Я подумал бы о большей целеустремленности семьи, имеющей достаточно энергии и средств, чтоб дать выдвинуться своему ребенку; но было бестактно так говорить дочери сенатора.
– Зато она замечательная мать! – поддразнил я, не задумавшись, что это тоже бестактно.
– Многие из нас могли бы быть замечательными матерями!
Прежде чем она успела пустить в ход кулаки, я крепко ее обнял обеими руками.
– Ты будешь!
Мы никогда не обсуждали это: не было удобного случая. Возможно это моя вина, я пытался избежать этого разговора; но теперь я нашел себя готовым произнести наспех сочиненную речь:
– Любимая, ни один из нас не был готов; потеря этого ребенка, возможно, была лучшей долей для малыша…
Елена яростно извивалась. Я краем глаза заметил злое выражение, я не стал обращать на это внимание, я не собирался бросать девушку и бежать, только потому, что она ждала этого от меня сейчас.
– …Нет, слушай меня. Я должен сказать об этом. Елена, я никогда ни на что не надеюсь, но насколько я понимаю, нам нужно найти способ быть вместе; и получать от этого радость. И когда это нам действительно покажется хорошей идеей, мы начнем новое поколение забавных чудаков похожих на нас…
– Может быть я не хочу…
– Я сумею тебя убедить…
– Марк, я не хочу об этом думать. Мне нужно жить с тем, что случилось!
– Я знаю что…
Я подозревал, что могу потерять ее навсегда, если она заставит меня сдаться. Кроме того, я был раздражен.
– Позволь мне разделить это с тобой, Не думай, что мне это безразлично!
– Ах, ты и твои старые республиканские привычки! – пробормотала Елена, с обычной для нее внезапной сменой настроения, целуя мое лицо. – Прекрати быть таким рассудительным…
Я ничего не сказал.
– Дидий Фалько, кто-то должен тебе объяснить: информаторы жесткие люди; информаторы суровы и ведут подлую жизнь, и всегда, когда им удается спастись, они бегут обратно в свой низкий мирок…
– Неправда. Информаторы – мягкие слизняки. И любая женщина в приличной обуви может прихлопнуть нас.
Это напомнило мне кое о чем.
– Однако я не собираюсь позволить женщинам из дома Гортензиев размазать меня по садовой дорожке. Не было никакой необходимости устраивать разведку их дома, моя дорогая. Я могу сам позаботиться о себе…
Разумеется я мог это сделать, Моей проблемой было позаботиться о Елене.
– Не вмешивайся в это дело.
– Хорошо, Марк, – пообещала она с кротким видом, который как я знал, был фальшивым.
– Ладно, только не говори мне потом!
Она все еще смотрела на меня.
– Обо мне не стоит беспокоиться. Те две женщины из дома Гортензиев всего лишь дешевки. Никто из них не может сравниться с тобой. Кроме того, у меня есть правило: никогда не спать с клиенткой.
– Один раз ты его нарушил.
– Один раз.
Я смущенно усмехнулся. Она нервно улыбнулась мне. Я положил ее голову мне на плечо и прижал ее к себе.
Колоннада, где мы прятались, была закрыта со всех сторон. Я все так же сидел, продолжая держать Елену. Я чувствовал себя расслабленным и более мягким, чем обычно позволял себе быть. Она же все еще выглядела напряженной; я гладил ее волосы, она стала выглядеть спокойнее. Это ободрило меня, и я попробовал двинуться дальше, вдруг есть еще какие-то маленькие напряженные участки, требующие особого внимания…
– Марк!
Я решил продолжать. Ее гладкая нежная кожа, казалось, была в купальне смазана маслом специально, чтоб привлечь умелую руку.
– Перестань! Мы сейчас не можем…
Я решил подтвердить, что я столь же жесток, как она говорила ранее; я перестал.
Вскоре после этого я решил откланяться; разнообразное позвякивание серебряной посуды возвестило, что ее ужинающие родители становятся обеспокоены. Елена пригласила меня к столу, но я не хотел, чтоб Елена или ее родители (в особенности ее мать) решили, будто я из рода тех паразитов-прихлебателей, кто заходит в гости в обеденное время лишь, в надежде, что их накормят.
Выйдя из дома я в задумчивости пошел на север. Некоторые информаторы создают впечатление, будто повсюду, куда они не пойду, восхитительные женщины сами, без всякого приглашения, скидывают свою скудную одежду и стремятся попасть к ним в постель. Я сказал самому себе, что это так редко случается со мной, потому что я привлекаю более отборный тип девушек.
Что же, однажды я привлек такую.
XVIII
Дамы были дома. Их мужья где-то пропадали. Дамам было скучно. Я появился как подарок богов, чтоб заполнить пустое время после ужина. Если бы я притащил с собой флейту и несколько фригийских танцоров с мечами, я, возможно, был бы более полезен им.
Сколько я не посещал дом Гортензиев, меня ни разу не принимали в одной и той же комнате дважды. Этим вечером меня пригласили в волнующе голубой салон, имевший намек на будуар. На кушетки были вызывающе небрежно наброшены дорогие покрывала. Пухлые подушки в сияющих чехлах были обиты бахромой и толстыми кистями. Комната была заставлена мебелью: столешницы бронзовых прикроватных тумбочек поддерживались сатирами с вздыбленными приапами, ножки серебряных кушеток были в виде львов, шкафы, инкрустированные черепаховыми панцирями. В шкафах стояла целая коллекция спиралевидной сирийской посуды (в том числе как минимум одна ваза, недавно переделанная в Кампании), кое какие безделушки из слоновой кости, собрание довольно симпатичных этрусских ручных зеркал и одна чрезвычайно крупная чаша литого золота непонятного предназначения, они, вероятно, называли это "жертвенной чашей", но на мой взгляд, это больше походило на личный ночной горшок особо великого македонского царя.
С их полированной кожей и насурмленными глазами женщины выглядели так же шикарно, как занавески в той комнате. Сабина Поллия раскинулась на своей кушетке, словно разросшийся куст, что старается занять весь сад. Гортензия Атилия сидела более аккуратно, но ее намеренная поза не позволяла не заметить ее обнаженных ног. И действительно, когда они сидели склонившись обе над огромным блюдом с виноградными гроздями, я не мог не вспомнить насмешливые комментарии Елены (таково и было ее намерение, по видимому). Они обе носили платья с обилием складок, которые подходили больше, чтоб соскальзывать, чем закрывать красивые формы под ними. Я все задавался вопросом: какая из наплечных застежек Поллии соскользнет первой вниз по ее прекрасной руке больше, чем дозволено правилами приличия. Поллия была вся в изумрудах, Атилия в индийских жемчугах.
Сын Атилии, обыкновенный ребенок, был с ними. Он ползал на коленях с глиняным игрушечным осликом в руках. Ему было лет восемь. Я подмигнул ему, и он посмотрел в ответ с обычной враждебностью любого маленького мальчика, заметившего чужака в своем гнезде.
– Ну, Фалько, что ты нам принес? – спросила Поллия.
– Только новости, – извинился я.
Левая тесемка ее темно-красного платья сползла так низко, что стала раздражать ее. Поллия дернула ее вверх, что позволило правой тесемке свободно свалиться, обнажив часть ее груди.
– Говори же! – поторопила меня Гортензия Атилия, дернув пальцами ног. Атилия предпочитала, чтоб ее наплечные заколки оставались на ее роскошных плечах. В результате, когда она лежала на кушетке, лиф ее платья (которое было цвета морской волны, вкус был неплох, но все равно не идеален) опускался настолько низко, что любой, стоящий рядом, мог видеть большую коричневую родинку на два дюйма ниже ложбинки между грудей; той области, что так любят изображать у богинь-матерей (разумеется, это оставило меня равнодушным, я не религиозен).
Без каких-либо преамбул, я рассказал своим клиентам подробные сведения о тех результатах, что получил к этому времени.
– …Что касается астролога, то я не хочу заострять внимание на бытующих суевериях, но лучше об этом не упоминать, если Гортензий Нов начнет беспокоиться; нервничающие мужчины склонны к несчастным случаям…
– Это ничего не доказывает, – решительно заявила Поллия. Она удачно отобедала, и теперь пришло взять в руки щипцы, я был тем самым фундуком, на который она положила глаз, как я мог бы выразиться.