— Пойдемте, — говорит она мне, поблагодарив полисмена коротким «thanks».
* * *
Гараж называется «Эксельсиор», как везде.
Но на самом деле стоянка весьма скромных размеров.
Грейс ведет меня к стеклянной стене, отгораживающей бюро.
Внутри горит свет. За столом сидит тип с темными волосами и горбатым носом. Он курит сигарету и листает автокаталог.
Я стучу.
— Входите! — кричит тип.
Я вхожу в аквариум. Внутри тепло и пахнет новой резиной, что пробуждает во мне ностальгию по моей новой машине.
— Добрый вечер! — произношу я тщательно по-английски и поворачиваюсь к Грейс. — Не могли бы вы спросить у этого господина, нет ли у него клиента по имени Хиггинс?
Парень взрывается смехом. Он смеется от всего сердца.
— Ба! Без базара? — радостно кричит он. — Француз?
У него парижский акцент — хрен спутаешь!
Я тащусь!
— Ты тоже француз? — задаю я дурацкий вопрос.
— Немножко да, сын мой!
И мы жмем кости под ошарашенным взглядом девушки.
Парень кидается рассказывать о себе: он попал сюда после высадки в Дюнкерке — пуля в ноге вывела его из строя навсегда. Его лечили в Нортхемптоне. За ним ухаживала сестра, дочка хозяина гаража, шикарная девица, которая ему очень нравилась. Поскольку он любит рыжих и автомеханику, то быстренько женился на обеих, а после смерти старика стал хозяином гаража.
— Я, понимаешь, — говорит он, — как бобер строю дом своим…
Я коротким тычком обрываю его, чтобы избежать смущения Грейс.
— Ну а ты? — спохватывается он. Я показываю ему свое удостоверение.
— А, черт! — крякает он. — Легавый! — И тут же исправляется: — Извините меня, комиссар.
— Да брось ты, не надо экивоков из-за того, что я полицейский. Есть два парижанина, случайно встретившихся…
Я хлопаю его по плечу.
— Ладно, иди поближе, — лыбится он, опять отбросив официальность, — давай лучше вспрыснем встречу бутылочкой нашего вина. Мне его привозят прямо из погребов. Сейчас увидишь, это тебе не чай…
И мы идем мимо запаркованных машин в квартиру моего земляка, которого, между прочим, зовут Александр Тюпен.
Он заводит нас в столовую, обставленную, кстати сказать, пусть не шикарно, но далеко не бедно, и идет за вином.
Открывая бутылку, он говорит радостно:
— Представь себе, я, наверное, целую жизнь не видел парижанина! Как же, черт возьми, приятно услышать родной язык. Слушай, ну что Париж, все на том же месте?
— Да, — киваю я, — по крайней мере до следующего ядерного испытания.
Мы болтаем обо всем сразу и ни о чем, потом, принеся очередную бутылку, он вдруг спохватывается:
— Кстати, что тебя привело в мою обитель? Тебе нужна тачка? Я трясу головой.
— Нет, только информация.
— По технической части? Клевое воображение у моего земляка. Он, видимо, даже спит на каталогах запасных частей.
— Скажи, Александр, не было ли среди твоих клиентов в последнее время человека по фамилии Хиггинс?
— Дай сообразить… Нет, думаю, нет… Разочарование отдается в моем желудке.
— Понимаешь, — продолжает он, — я не очень обращаю внимание на их имена, тяжело запоминаются… Ты говоришь — Хиггинс?
— Да…
— А! Все может быть… Как он выглядит, этот твой…
— Сам хотел бы узнать…
Тюпен становится серьезным.
— Понятно! Дело важное?
— Думаю, да.
— А что у него за тележка?
— Красный «хиллман», кабриолет… Он подпрыгивает на стуле, будто его ошпарили.
— Знаю! Да, красный «хиллман»… Хиггинс, точно. Мощный парень в возрасте с седыми волосами.
— Верно срисовал.
— Ну и? — спрашивает он.
— Расскажи мне о нем.
— Да я лучше тебе расскажу о Тино Росси. Хиггинс этот… Клиент, как все другие: залить-поменять-помыть, ну и все…
— Ты его видел с кем-нибудь?
— Нет, не помню…
— Может быть, тебе запомнилось что-нибудь, какая-то мелочь, чтобы я мог его найти?
— А чего тут запоминать? Его адрес у меня в журнале. Кажется, площадь Кастом-Маркет… Рядом с остановкой автобуса, как я заметил…
— Это я и сам знаю. Только он смотался, и мне хотелось бы знать куда, чтобы отловить…
Мой земляк разводит руками.
— Ты уж от меня слишком много хочешь!
Я понимаю, что дальнейшие вопросы бессмысленны, и помогаю ему прикончить бутылку.
Когда я встаю, быстро поднимается и Грейс, которая следит за моими движениями и, кажется, готова стать моей тенью.
Вдруг моего приятеля осеняет.
— У меня есть идея! — хлопает он себя по лбу.
— Идея?
— По поводу твоего этого… Я смотрю на него с нескрываемой надеждой.
— Что, правда?
— Послушай. Однажды у него накрылась бобина. И он приехал с бобиной, которую ему дал кто-то из его приятелей, как он сказал. Он попросил заменить ее, а ту, одолженную, отправить по адресу хозяина. Короче, я помню адрес и имя. Его фамилия Тоун, и он живет в Бате. Я точно запомнил название — Бат. Кажется, где-то под Бристолем…
Я повторяю:
— Тоун, в Бате?
— Точно-точно…
В конце концов, чем черт не шутит, может быть, мне это поможет отыскать Хиггинса.
Я записываю сведения в блокнот, и мы прощаемся…
— Что вы обо всем этом думаете, Грейс?
Она пытается идти со мной в ногу… Мне просто не по себе от ее послушности. Такое впечатление, что ею можно управлять мановением руки или взглядом.
Девчушек, готовых на все по мановению руки, полно в девичьих интернатах. Но те, что слушаются взгляда, — такие встречаются реже!
— Я ничего не думаю, — говорит она, — я просто иду, и все. Мне кажется, что я живу в каком-то романе. Будь я сейчас дома, может быть, куда-нибудь пошла… Куда? Не знаю… Бродила бы по улицам или пошла в кино…
— Вы не хотите есть? Я умираю с голодухи… Спать тоже хочется. Я уже двое суток не смыкал глаз…
— У меня есть холодная курица…
— Это приглашение?
— Что вы на это скажете? — спрашивает она, имея в виду, похоже, только жратву.
— Я принимаю ваше предложение без ложной скромности! Купим сейчас чем залить вашу курицу и еще пирожные. Я никогда не жрал пудинг… Говорят, это вполне съедобно?
Сделав необходимые покупки, мы приходим к ней. Она живет в маленькой квартирке: комната, кухня, ванная. Все очень чисто, мило обставлено, но без души. Ясно, что она не цепляется за общепринятые ценности.
— Вы не боитесь, что я вас скомпрометирую?
— Мне наплевать, что обо мне подумают и будут ли судачить. Так ведь говорят у вас?
— Да…
Я открываю бутылку, пока она стелет скатерть и кладет приборы…
По радио кто-то играет на волынке. Мелодия писклявая и заунывная для ушей, но смешная для тех, кто с чувством юмора.
Напротив свет в доме матушки Фидж…
Там пустая квартира Марты Обюртен, ее чемодан…
А где-то посреди города в тумане стоит дом, который через несколько часов назовут местом преступления.
— У вас грустный вид, — замечает она.
— Это из-за климата, я думаю…
* * *
Хорошая еда и питье — что еще нужно, чтобы поднять настроение настоящего мужчины? Когда я приканчиваю второе крылышко курицы и допиваю третий стакан «Шатонеф», мой оптимизм растет, как цены во время инфляции.
— Что
— Послушайте, Грейс, будьте откровенны со мной. Мы симпатичны друг другу. Скажите мне, откройтесь…
— Что вы хотите узнать?
— Что вас мучит… Я вижу, что вас что-то гложет изнутри.
— Это правда, — соглашается она.
— Расскажите…
— О! Ничего оригинального: я любила одного человека…
— И он вас бросил?
— Нет. Он умер…
Я опускаю голову; действительно, это грустно… Когда у молодой женщины такая тяжесть на сердце, это всегда невыносимо.
Грейс садится на диван и задумывается. Я вынимаю сигарету, но вместо того чтобы прикурить, кладу ее на тарелку.
Потом в сомнении сажусь рядом с Грейс.
Придвигаюсь совсем близко, обнимаю за плечи и привлекаю к себе. Она чуть сопротивляется, но лишь для вида…
— Я ненавижу, когда страдают красивые девушки, — говорю я. — Слышите меня, малышка… Я не выношу…
Она прижимает голову к моей груди.
— Грейс, я чувствую, что я в вас страшно влюбился. Вы, может быть, не знаете, что это такое… Ну и пусть, не буду вам объяснять…
Я осторожно поворачиваю к себе ее лицо. Ее губы теперь в трех сантиметрах от моих — дистанция сокращается.
Она, возможно, и грустит, но целуется классно. Вообще, я заметил: очень часто женщины в грусти целуются намного лучше, чем те, кто в веселом расположении духа…
Через пять минут мы в постели. Грейс не возражает. Она мягкая и упругая одновременно…
Глава 7
Где пойдет речь о раненом, у которого плохое зрение.
Уже день, когда я просыпаюсь.
Шум работающей кофемолки стряхивает с меня остатки сна. Я щупаю рукой исследователя матрас вокруг себя, но нахожу только углубление, где недавно лежала Грейс.
Я сажусь на то, на чем обычно сидят.
Грейс готовит завтрак.
Решительно, это классная девочка.
— Хорошо спалось? — мурлычет она и улыбается. Наверное, она поставила точку в главе о меланхолии. Я понимаю, что эта дивная ночь была для нее спасительной, как лечение минеральной водой для печеночников.
Поверьте мне, любовь — это единственное радикальное средство, чтобы превозмочь депрессию.
— Ты счастлива? — спрашиваю я без тени скромности.
Она краснеет от нахлынувших чувств.
— Да, — говорит она еле слышно.
Подобный комплимент в мой адрес — и я снова в форме.
Первым делом составляю программу-минимум.
— Скажи, дорогая, ты останешься со мной?
— Yes!
Выкрикнула она по-английски, чтобы ответить побыстрей.
— Отлично! Тогда позвони моему вчерашнему земляку, хозяину гаража. Скажи ему, что мне нужна тачка на день или два, и как можно быстрее. Пусть кто-нибудь из его ребят пригонит ее сюда…
* * *
Смешно водить по левой стороне, когда всю жизнь ездил по правой…
Как-то страшно непривычно, ну да дело времени. Не быстро ли я?
— Куда мы едем? — спрашивает Грейс. — В Бат?
— Пока нет, сначала я хочу кое-кого увидеть. Ты знаешь Аят?
— Да. Это маленькая деревушка недалеко отсюда…
Действительно, дорога занимает немного времени, и вскоре мы въезжаем в деревню.
При въезде на площадь я вижу кузнечную мастерскую, рядом с которой кузнец присобачивает новые подковы на копыта старого мерина. Мерин вздрагивает и прядет ушами.
— Спроси у кузнеца, где живет Даггл, — прошу я ее.
Грейс выясняет.
— Это в первом доме перед церковью.
Я жму на газ.
Дом такой же, как и другие. Тоскливо, когда такая тяга к униформизму в одном месте. Все тот же кирпич и огороды с трупами или розами…
Над дверью болтается щит с надписью.
— Что там написано?
— «Даггл, радиоэлектромастерская», — читает она.
Мы входим внутрь.
Все заставлено радиоприемниками, электроприборами, инструментами…
В глубине у окна человек за стойкой возится с транзистором. Он очень сутулый, небольшого роста, с длинными руками и уставшим взглядом. На вид ему лет сорок.
— Объясни ему, что я пришел поговорить по поводу того происшествия несколько месяцев назад, жертвой которого он стал. Я хочу, чтобы он мне рассказал обо всем этом поподробнее…
Моя личная переводчица — о, насколько личная! — аккуратненько ему излагает.
В противоположность тому, что я ожидал, Даггл бросает два-три слова весьма враждебным тоном.
— Что он говорит? — спрашиваю я.
— Он хочет знать, кто вы…
— Скажи ему, что я французский следователь и работаю на страховую компанию, которая будет возмещать ему ущерб.
Она объясняет моментально. Но он, похоже, не возбуждается сверх меры и цедит в ответ несколько слов. Я надеялся, что такая лакомая приманка соблазнит его, но этот согнутый крючок явно мне не доверяет. Мне не нравятся его бегающие глазки, впрочем, как и все остальное.
Он отмеривает еще несколько слогов.
Я вопросительно смотрю на Грейс.
— Он говорит, что вам нужно обратиться в английскую полицию, чтобы получить досье со всеми протоколами допросов…
Я готов взбеситься. Если бы я хоть немного говорил на этом чертовом языке, то быстро сбил бы с него спесь и этот гад изложил все как миленький, а так… Придется повозиться с этим типом.
Я повышаю голос, чтобы он хоть по тону понял, что я приехал с ним не в бирюльки играть.
— Скажи этому болвану, что если он не откроет рот, то я вернусь вместе с инспектором Скотленд-ярда. Кстати, скажи ему, что если он сомневается, то пусть позвонит старшему инспектору Брандону, который сейчас должен быть в гостинице «Коронованный лев» в Нортхемптоне… Между прочим, он как раз и ведет следствие…
Я жду результатов перевода.
У меня впечатление, что нам удается привести Даггла в чувство.
На этот раз он плюется словами в течение добрых пяти минут, как я заметил по часам на соборе.
Грейс слушает не перебивая, сжав губы.
— Значит, так, — говорит она наконец, — мистер Даггл ехал на велосипеде из Нортхемптона в Аят…
— Стоп, — перебиваю я. — Мне всегда казалось, что несчастный случай произошел из-за неправильного обгона. Как же они столкнулись, если ехали навстречу друг другу?
— Мистер Даггл ничего не помнит. Он видел машину, которая ехала прямо на него, был страшный удар, и он потерял сознание. Это все, что он может сказать…
Да, действительно негусто. Даже жиденько, как его шевелюра…
— Это произошло ночью? Ответ:
— Да…
— Фары на машине были включены?
Ответ:
— Нет…
— Тогда, значит, мистер Даггл должен был видеть лицо водителя машины, наехавшей на него.
Ответ:
— Да…
— Кто-нибудь был рядом с водителем?
Ответ:
— Никого.
Да, точно, как на Ассамблее ООН… Так мы далеко не уедем…
Я медлю: идиотская мысль сверлит мне черепушку. Потом прошу Грейс:
— Спроси у него, знает ли он Марту Обюртен.
И внимательно смотрю на мужика, как он будет реагировать.
И что вы думаете, как только произнесено имя умершей, он начинает хлопать глазами, будто летучая мышь, ослепленная ярким светом. Здесь меня не проведешь! Это тот самый знак, который полицейский моего уровня читает лучше, чем любимую газету. Во всяком случае, Даггл знает это имя, он знает Обюртен. В этой истории все как-то перемешано, все связано между собой — это мое глубокое убеждение. Вообще в этом мире, как я понял давно, все могут называть друг друга на «ты». А вы как считаете?
Жертвы и убийцы, виновные и безвинные!
Черт, какая мешанина!
— Ладно, — говорю я Грейс, — оставим теперь уважаемого электрика, теперь мы…
Я адресую облезлому радиомеханику самую милую улыбку и кидаюсь к выходу. Скачу, как конь, оторвавшийся от группы во время забега, знающий, как настоящий фаворит, раньше зрителей, кто придет первым. Теперь у меня карты на руках, остается только как следует сыграть партию…
Нужно найти и выяснить еще две вещи, желательно одновременно: первое — поговорить с Хиггинсом, и второе — поговорить с высоким блондином в замшевом жилете.
— Садись скорей, — тороплю я Грейс, — теперь рванем в Бат.