Бабушка Губкина так и не поняла, когда Генриетта Разольская бывает настоящей. Когда говорит «выпендриваться» и «жратва» или когда манерничает в паричках-перчатках, лепечет — «чай очень ароматный». Клоунесса невероятно ловко запутывала любое созданное впечатление.
Наверное, от привычки создавать эффект старушечьего помешательства.
…Разольская разговаривала по телефону, предлагая Севе Минкину выгулять собаку, Надежда Прохоровна неторопливо прихлебывала чай, обдумывая невероятную историю: если брать слова циркачки на веру — вокруг нее шесть лет травят людей, и никто ничего не делает.
Такого не бывает. Возможно, во времена каких-то Борджиа и Медичи — в перестроечную эпоху Надя Губкина всего Дрюона и Пикуля перечитала — подобное и могло сойти с рук, но в наши дни… При современной медицине… Шесть лет безнаказанно травить людей…
Невероятно! Не Средние века, когда отравители могли годами народ в могилы пачками укладывать. Ныне скорбящие родственники жертв не побегут к священнику — изгони, батюшка, нечистую силу, домашние один за другим помирают, — чуть что — бегом в милицию: спасите, помогите, анализы сделайте.
Хотя… Какой-то ярославский мужик за несколько лет пять человек на тот свет отправить успел, прежде чем попался…
Но то, по зрелом размышлении, — мужик. У него и окружение должно быть соответственное. Без миллионов.
А Генриетта Разольская с милицейским генералом, поди, за ручку здоровается, с медицинскими светилами чаи гоняет. Почему она-то своего отравителя на чистую воду не вывела?!
Надежда Прохоровна недоверчиво нахмурилась, погруженная в невеселые мысли, покачала головой…
— Не верите моему рассказу? — внезапно спросила, как уже было отмечено, довольно прозорливая циркачка.
— Не верю, — без экивоков подтвердила баба Надя.
— А зря. — Генриетта Константиновна вздохнула, спустила карликового пинчера на пол. —
Я говорила сущую правду. Может быть, не истину, но правду, как я се вижу.
— Почему ты на своею отравителя всю московскую милицию не натравила? — Строгая и справедливая пенсионерка Губкина ми за что не стерпела бы, если бы возле нее кто-то людей убивать надумал. — Денег у тебя много, ты бы всю милицию на ноги могла поставить.
— Из сумасшедшего дома? — горько усмехнулась Генриетта. — Что вы обо мне знаете, Надежда Прохоровна…
В комнату после легкого стука зашел обмотанный шарфом красноносый Сева Минкин, Генриетта вручила ему одетого в комбинезончик Арно.
Сева разобиженно сунул пса под мышку и вышел за дверь, не сказав за время визита ни единого слова. Бабу Надю он как будто вовсе не заметил.
— Обиделся, — безмятежно проговорила Генриетта. — Насморком болеет.
Надежда Прохоровна поставила на столик опустевшую чашку:
— Почему ты сказала про сумасшедший дом?
— А потому что прежде, чем я начала активные действия, произошло то, что уже могло дать повод признать меня недееспособной.
— Как это?
— Это долгая история.
— Мы не торопимся. Мы убийцу ловим. Так что давай начистоту.
Генриетта Константиновна с толикой недоверия оглядела самонадеянную бабушку, пошевелила губами, подумала:
— А может быть, чем черт не шутит, вы и правы… Поймаете убийцу, Надежда Прохоровна…
— Уже ловила. И не одного, — закрепляя успех, проговорила баба Надя и всем своим видом выказала: готова слушать.
— Даже не знаю, с чего начать… — пробормотала Разольская, но приступить к рассказу не успела даже самую малость. В номер вернулся расстроенный Архипов.
Прошел до дивана, сел на краешек и, свесив руки между колен, сцепил пальцы в замок.
— Созвонился с фокусником, — объявил так разочарованно, словно не по телефону артиста разыскал, а лично и бесполезно сбегал за ним до Владивостока. — На выступление ею пригласил Баранкин. Появился в агентстве по устройству праздников второго января. И назначил тройную оплату за выступление конкретного артиста Пугачева Сергея Тихоновича. Встретился с Пугачевым. Сказал — шеф заказал его выступление на своем дне рождения еще двадцать седьмого декабря, но сам Баранкин об этом забыл, вспомнил только после новогоднего праздника и вот теперь — бегом в агентство, готов доплатить за прокол из своего кармана, только приезжайте, не то шеф шею намылит. Пугачев договорился с коллегой, чтобы тот выступил вместо него на каком-то детском утреннике в Барвихе, и прикатил сюда. Остальное вы знаете. — Посмотрел на Разольскую глазами разочарованного двоечника. — Вы что-нибудь понимаете, Генриетта Константиновна? Двадцать седьмое декабря… Второе января… Махлаков в это время уже мертвый был! Баранкин что, не знал об этом?!
— Конечно, мог не знать, — спокойно подтвердила совладелица холдинга. — О смерти Сергея Федоровича не трубили на всех перекрестках, не обзванивали персонал, сообщая — скончался ваш хозяин, господа.
— То есть Баранкин действительно мог запариться с новогодними праздниками и заказать выступление артиста уже после смерти Махлакова?!
— Элементарно, — пожала плечами Разольская. — Сказать он мог что угодно. Яже вас предупреждала: этот убийца не оставляет следов.И это, я уверена, не Баранкин.
— Но ведь Баранкин — след!
— Если вы его найдете, — безмятежно напомнила Генриетта. — А даже если найдете, на дыбе можете подвешивать, ом будет твердить одно: знать ничего не знал, запарился-запился-загулялся, вспомнил о приглашении артиста только второго января.
— А почему потом отбой Пугачеву не дал?!
Разольская пожала плечами:
— Забыл. Тоже — забыл. Закрутился на новогодних вечеринках. Разве такого не бывает?
— Чепуха какая то, — пробубнил Архипов.
— Не чепуха, — спокойно возразила Генриетта. — А четко разработанный план моегоубийства, построенный на том, что я буду так увлечена представлением, что не замечу ничего вокруг.
Почему-то рассказ Пал Палыча возымел на нее странное, едва ли не умиротворяющее действие. Генриетта явно расслабилась, перестала хмурить лоб и обрела уверенность человека, чего-то решившего, заранее готового к любым сюрпризам. Надежде Прохоровне даже показалось, Разольская получает некоторое удовольствие, наблюдая за ошеломленным происходящими нелепицами Архиповым. Улыбается и влет, с готовностью, разметывает все его предположения.
Как в детском саду. Преподнося урок.
Скорее всего, решила баба Надя, ей было нелегко убеждать «коллег» в правдивости своих слов, — признаем честно, как ни старалась баба Надя, но в голове то и дело мелькала мысль: «А не бредни ли сумасшедшей я сейчас выслушиваю?» — и теперь, когда начальник службы безопасности отеля лично столкнулся с хитроумными вывертами преступника, успокоилась. Как будто даже забавлялась, наблюдая за недоумением «профессионалов сыска». В глазах читалось спокойное ехидство — что, мол, съели, господа сыскари? А я вам говорила, я предупреждала… Этот убийца следов не оставляет. Он вам не по зубам.
— Хотите, я опишу вам, как будет объясняться перед следователем Саша Баранкин? — спросила, почти не пряча легкую насмешку, хозяйка номера.
— Хочу! — ершисто выпалил Пал Палыч.
— Извольте, — невозмутимо повела плечом Разольская. — Начну с того, что Саша Баранкин был у Сергея Федоровича лицом особо доверенным. Он выполнял его мелкие поручения, к штату непосредственно охраны принадлежал номинально — только числился. А в основном был у Махлакова мальчиком на побегушках. — Генриетта взяла со столика чашку с остывшим чаем, сделала глоток. — Я вполне могу представить такую картину. Новогодняя вечеринка в офисе. Двадцать седьмое декабря. Подвыпивший, размягченный душой Сережа приобнимает «доверенное лицо» и говорит: «А не заказать ли нам, Сашка, циркача на мой день рождения? Порадуем Бяку»…
— Бяка — это кто? — встряла обожающая конкретику бабушка Губкина.
— Бяка — это я. Домашнее прозвище. Но суть не в этом. Придумать приглашение артиста циркового жанра на день рождения Сережа действительно мог в последний момент. Он знал — я буду счастлива. Я буду растрогана. Баранкин берет под козырек — будет исполнено, шеф. Но, загуляв на корпоративах, забывает о приказании. — Генриетта исподлобья оглядела слушателей. — Могло быть так? — Ответила сама: — Могло. Очнувшийся после загула Саша второго января мчится в агентство. Разыскивает фокусника Пугачева — Сережа вполне мог где-то раньше видеть выступление артиста и вполне в его духе захотеть чего-то определенного, проверенного, качественного. На радости друзей Сережа никогда не экономил. Пугачев соглашается приехать в «Мельниково» за повышенный втрое гонорар.
Почему Баранкин позже не отменил выступление Пугачева, узнав о смерти шефа?.. Вполне могу предположить ответ: «Сергей Федорович мне был отцом родным. После его смерти я пребывал в шоке. Горе подкосило. Выбило все из головы. О Пугачеве забыл напрочь. Не до того мне оказалось».
Генриетта снова смочила горло чаем, посмотрела на примолкших гостей:
— Как нам такой рассказ? Убедительно звучит?
— Вполне, — после короткого раздумья ответил Архипов. Потер пятерней скулу. — Жаль, жаль… Я надеялся разыскать Баранкина и припереть его к стенке…
— Ничего не получится, — жестко обрезала Генриетта. — Он будет говорить примерно то, что вы сейчас услышали. Ему не удастся ничего предъявить.
— А вы как будто довольны? — пробормотал начальник службы безопасности.
— Я могу быть довольна, Павел Павлович, только тем, что вы воочию увидели, с чем мне пришлось столкнуться шесть лет назад, — мягко возразила бывший циркачка. — Шесть лет назад так же хитроумно убили моего мужа. Я догадалась об лом только спустя пол года, когда сама чудом осталась в живых. Поделилась догадками с Терентием Богровым — он тоже умер.
— Сочувствую. И что же вы теперь намерены делать?
— Заниматься математикой, — развела руками Генриетта Константиновна. — Похоже, помочь в поисках убийцы могут математические выкладки. Но впрочем, и тут я не уверена. После смерти Миши все слишком запуталось.
Разольская повернулась к окну, на несколько минут забыла о гостях…
— О каких математических выкладках вы толкуете? — вернул ее к действительности Палыч.
— Ах да, простите… Я тут уже попыталась устроить для Надежды Прохоровны экскурс в прошлое… Хотела показать, как все запутанно с финансовой стороны… — Запнулась, прищурила глаза, глядя на Архипова. — Вот, Павел Павлович, вас не удивляет, что мы приехали в отель на поминки, где ранее намечалось торжество? Что остаемся здесь сейчас, несмотря на смерть одного из нас… Не удивляет?
— Есть немного.
— Объясню. Мы приехали сюда утрясти важные финансовые вопросы, только обострившиеся после смерти Сережи. Теперь, после гибели Миши, количество этих вопросов значительно умножилось. Никто из нас с места не двинется, пока не будет выяснено главное — будем ли мы продавать холдинг или оставим все как есть. Недавно появилось хорошее, адекватное предложение по продаже бизнеса, и компаньоны намерены решить: согласны ли мы на это предложение или оно будет отклонено.
«И как эта трезвая рассудительная тетка могла притворяться сумасшедшей?! — в который раз, поражаясь неуловимой многоликости
Разольской, подумала Надежда Прохоровна. ~ Такие мозги в глубине не спрячешь. Прорвутся наружу».
Не иначе артистические навыки сказываются.
Или — страх. Он кою хочешь притворяться научит, мозги вывернет, душу высушит.
— …Еще шесть лет назад, — продолжала тем временем Разольская, — у нашего предприятия было три совладельца с равными долями акций — Разольский, Махлаков, Богров — без преимущества держателя «блокирущего» пакета акций. Никто не имел даже малейшего перевеса «плюс одна акция». Все решалось коллегиально, среди трех друзей. Прошу заметить — друзей настоящих, преданных. Правила были установлены еще при образовании компании на заре перестройки. У нас закрытоеакционерное общество, в уставе очень жестко прописано: активы не уходят на сторону, если на то не будет специального разрешения каждого из совладельцев. Вначале акции обязаны быть выставлены на внутренние торги. Я доходчиво объясняю?
Архипов важно мотнул подбородком, Надежда Прохоровна, догадываясь, что разговор подбирается к «математическим выкладкам», не отважилась просить уточнений, залезать в дебри — застрянешь в них, а толку может не прибавиться.
— После смерти Андрюши всю его долю получила я, как единственная наследница. Терентию в равных долях наследовали Аделаида и сын Миша. Активы Сережи разделены между женой, сыном и невесткой Анютой. Недавно поступило предложение продать бизнес, и мнения акционеров по этому поводу разделились: я выступила против продажи, меня поддержали на совете директоров Аделаида и сын Сережи — Федор. Свои акции Федя получил еще от первой жены Сергея — Ольги в наследство. Ольга скончалась одиннадцать лет назад, при разводе она получила долю в холдинге, теперь эти десять с лишним процентов дают Федору право голоса. Четыре недели назад я, Аделаида и Федя заблокировали решение о продаже предприятия.
— Вопрос о продаже бизнеса, как я понимаю, поднимал покойный Махлаков? — спросил быстро считающий Архипов.
— Вы правильно все уловили, — похвалила его бизнесменша. — Примерно месяц назад Сережа пришел ко мне домой и начал уговаривать расстаться с холдингом. Тогда я отказала. Не была готова, так как этот разговор явился полной неожиданностью, а у меня были причины не действовать впопыхах. Я отказала. Сюда же я приехала поддержать противоположное решение. Сейчас я готоварасстаться с предприятием.
— Об этом кто-нибудь знал?
— Могли догадываться.
— Решение будет разблокировано? Голосов достаточно?
— Вполне.
На взгляд Надежды Прохоровны, Разольская и Паша разговаривали как два марсианина. Архипов все смекнул, по всей видимости, задавал толковые вопросы, пробирался к сути…
Пенсионерка Губкина, и без того сидевшая, словно недавно на нее ушат помоев вылили, печально приходила к мысли: были когда-тои мы рысаками… да вышли все. Спеклись и выдохлись. За молодыми не угнаться.
По сути, вроде бы понятно. По делу — маловато. Хорошо бы бумажку взять и подсчитать проценты нагдядно…
— Завещание вы уже оформляли?
— Да. Но недавно оно было изменено.
— В чью пользу? Кто был раньше наследником? Вы ставили кого-то об этом в известность?
Пал Палыч торопливо подбирался к итогу, понятному даже самому престарелому из сыщиков, — ищи, кому выгодно. Пляши от печки, от мотива.
Это уяснила даже еще недавно плутавшая в дебрях организации бизнеса баба Надя.
Но Разольская почему-то перестала откровенничать. Выслушала последний вопрос, заледенела лицом и сомкнула губы в узкую, непроходимую для звука щель.
— Генриетта Константиновна? — удивленно поднял брови шеф.
— Пожалуйста, без отчества, — глядя прямо в глаза Архипова, четко проговорила бывшая циркачка. — Терпеть не выношу…
Чего она терпеть не выносит, понятно было не совсем. Кажется, Разольская отчетливо дала понять, что не выносит, когда ей намекают на Мафусаиловы года, но прозвучала отповедь двояко. Пожалуй, с акцентом на прежнее излишнее любопытство.
Под направленным взглядом с жестким излучением Архипов смутился.
Надежда Прохоровна пожалела мужика. Он парень подневольный, привык перед клиентами выкаблучиваться, а с бабы Нади взятки гладки. Где сядешь, там и слезешь.
— Ты, Генриетта, брось глазами сверкать. Человек тебе помочь хочет.
Излучающие рентгеновские лучи глазки мигнули. Циркачка стушевалась, вильнула…
— Говори по сути, — настаивала Губкина.
— Да я, по сути, и не оповещала никого об отданных распоряжениях. Так, намекала.
— Почему? — не собиралась отступать Надежда Прохоровна.
— На то были веские причины. Я… не была уверена в том, что хочу оставить все одному человеку.
— Какому человеку? — наседала баба Надя.
— Богдану Кожевникову! — разозлено выпалила Разольская. — В прежнем завещании я оговаривала несколько пунктов, но наше российское законодательство слишком прямолинейно подходит к вопросам наследования… Войдите!
В дверь номера тихонечко стучали. Сбившаяся с мысли Разольская раздраженно выкрикнула разрешение, и в узкой щели дверного проема нарисовалась озабоченная физиономия круглоголового ушастого паренька.
— Что, Максим?! — не менее раздраженно бросил тому охранный шеф.
— Приехали уже, Пал Палыч. Попросили вас позвать…
— Ухты! — подхватился Архипов. Посмотрел на часы, озабоченно нахмурился. — Заболтался совсем… Простите, дамы, у меня начальство приехало. Пора на ковер.