И несмотря на это, казненный в августе 1949 года Хейг вошел в историю как “лондонский вампир”.
Закрыв папку, я еще некоторое время сидела в благоговейном почтении к блестяще проведенному расследованию, потом вызвала сотрудницу архива и в ее сопровождении направилась к выходу.
Мистификатор Хейг, конечно, не имел ничего общего с нашим делом о вампирах. Мне уже было понятно, что у истоков нашего дела стояли люди, заболевшие порфирией, мы знаем по крайней мере об одном таком человеке, закончившем свое болезненное существование на дне канавы с колом в сердце. Порфирия привела к психическому заболеванию, требующему человеческой крови. И нашелся услужливый мужичок — я имею в виду липового санитара, который взялся добывать для нуждающихся кровь.
От Димы Сергиенко я знала, что кровь можно выцедить и из мертвого тела, не обязательно из живого. Вот чем он, судя по всему, и занимался по ночам в морге, пока не был застукан бдительным экспертом. Эх, если бы тогда удосужились осмотреть покойников, над которыми манипулировал “санитар”!
Дело о вампирах не давало мне покоя, и несмотря на замечательно проведенное время, я не могла дождаться, пока самолет приземлится в Пулково.
Перед самым отъездом к нам в номер поднялся Йен и подал мне тисненый конверт.
— Извините, что так поздно, — смущенно сказал он, — но я сам только что получил это. Здесь компенсация расходов на транспорт — такси из аэропорта, автобус по Лондону, и тому подобное.
— Йен, спасибо, — я была потрясена, — но мы же не брали такси из аэропорта, нас вы довезли…
— Да, но организаторы уже списали эти деньги, я не могу их вернуть, возьмите, пожалуйста.
Поколебавшись, я взяла конверт; никакой расписки от меня при этом не потребовалось. Мимолетно я подумала, а мои соотечественники в такой ситуации отдали бы конверт гостю? И решила, что это зависит от человека.
Иен помог нам спуститься в холл, и я робко спросила портье, могу ли заказать такси в аэропорт Хитроу. Портье уставился на меня с заметным удивлением.
— Мадам, вы уверены, что хотите потратить сорок фунтов на такси? — спросил он меня с непередаваемым выражением лица.
— А у меня есть выбор? — поинтересовалась я.
— Конечно, — в два голоса заверили меня портье и Уоткинс, к ним присоединился и живописный негр в фирменной ливрее, который назывался “консьерж”. Они объяснили мне, что за углом гостиницы — вход в метро, и поездка в аэропорт на метро мне обойдется в три фунта, на двоих — шесть. В ответ на мои замечания по поводу сумок, набитых сувенирами, которые придется тащить по метрополитену на своем горбу, они дружно замахали руками.
— Что вы, мэм, — пробасил консьерж, — в метро специальный человек за двадцать пенсов поможет вам донести ваши сумки до поезда.
— А в аэропорту? — я все еще не хотела верить в такую удачу.
— А поезд метро прибудет прямо в терминал. Вы возьмете тележку и повезете свой багаж к самолету. Кроме того, на дорогах могут быть пробки, а на метро вы доберетесь спокойно.
Осознав, что я экономлю сорок фунтов, я кивнула и быстро сказала:
— Тогда я сейчас!
Бросив на попечение собравшихся багаж, я опрометью выскочила из гостиницы и понеслась через дорогу, где располагался небольшой магазинчик готового платья. Мерить было некогда, поэтому я стала выбирать по цвету. Больше всего мне понравилось платье — не совсем вечернее, с длинным рукавом и длиной чуть ниже колена, дивного синего цвета. И стоило оно всего тридцать два фунта.
Пожилая продавщица — я заподозрила, что она же была и хозяйкой лавочки, и портнихой — ласково улыбнулась мне, заворачивая покупку.
— Вам должно пойти. Это удивительный цвет, королевский синий. Тафта и шелк…
Компания, ожидавшая меня в гостинице, даже не успела удивиться моему стремительному уходу и возвращению.
Через два часа наш самолет взлетал с гостеприимной английской земли. Ребенок, по обыкновению, спал, засунув себе в уши наушники от плеера. Мои мысли метались от вампиров к Джону Хейгу, от вечера, проведенного в семье Уоткинсов, к свадебному платью. Почему синий? — недоумевала я. Там были гораздо более привлекательные цвета, к тому же синий — это слишком мрачно… А вдруг оно мне не подойдет? Я ведь даже не померила его…
* * *
Сквозь матовое стекло, отгораживающее приезжающих от встречающих, маячили встревоженные лица Горчаковых, Мигулько и родного жениха.
— Сейчас, сейчас, — махали мы руками, стараясь смотреть одновременно на встречающих и на ленту транспортера, которая должна была привезти наши вещи. Однако почти все прилетевшие вместе с нами уже разошлись, волоча за собой свои раздутые сумки, вот уже и лента транспортера перестала крутиться, уползя за резиновые кулисы и там замерев, а наш багаж так и не появился.
— Ну почему именно наши вещи? — чуть не заплакала я, разлученная со своим синим свадебным платьем. Ребенок вяло попытался меня утешить, но у него это плохо получилось, поскольку он лишился спортивных фенечек, с таким трудом, в единоборстве с Шерлоком Холмсом, закупленных на Оксфорд-стрит.
Когда я обратилась к проходившей мимо сотруднице аэропорта со своими претензиями, она повела меня в крошечную каморку, где сидели две веселые девушки, выспросившие у меня все про утраченный багаж, и разочаровавшие меня тем, что если сумки не найдут, они выплатят мне скромную сумму. Они посожалели, что багаж не был взвешен, поскольку размер компенсации зависит от веса, а невзвешенный багаж возмещается по усредненным расценкам…
Вот так меня встретила Родина. Оставалось только отвлечься расследованием дела о вампирах.
* * *
“Бендеря”, между тем, третьи сутки сидел в изоляторе временного содержания и чувствовал себя прекрасно.
Когда я пришла к нему, первое, что он сказал:
— Ой, только не надо адвоката! Ему ж платить надо, а мне нечем…
Он стоял на своем, даже когда в дверях следственного кабинета появился дежурный адвокат, который, впрочем, не расстроился, расписался в протоколе и был таков.
А “Бендерю”, видимо, распирало, и он зачастил так, что я не успевала записывать.
— Ой, и набегался я по подвалам, — сыпал он словами, — ой, и настрадался! В квартиру-то вы приходили, и сказали, еще придете. А дедок-то уже ноги отбросил, уже трупом лежал; не рассчитал я немного последний раз, когда кровушку из него цедил. Вот и ушел я в подвалы. А когда ваши за мной погнались, так сразу и понял: не судьба мне бегать больше. Пойду, думаю, сдамся, хоть кушать буду горячее и спать в тепле…
Настоящее имя его было Бендеря Василий Ильич. Своим западэнским говорком он рассказал, что старший брат его, Степан Ильич Бендеря, уехал в Питер из Львова двадцать лет назад. Калымил на стройках, жил в общежитии, потом получил ту самую халупу в выморочном доме, и Василий решил, что самое время к нему приехать погостить. Собрал свои манатки и прибыл. В подарок братцу он привез свою ручную летучую мышь, которую поймал в Карпатах совсем маленькой, и выкормил. Несмотря на трехлетнюю разницу в возрасте, они с братом действительно были похожи, как две капли воды.
И в первую же ночь родный брат набросился на него, сонного, с какими-то непонятными целями, норовя, как показалось Василию, поцеловать его в шею. Василий с трудом отбился, заподозрив что-то нехорошее с братниной сексуальной ориентацией, но действительность оказалась куда страшнее.
Поутру старший брат признался, что на стройке на него упало ведро с краской, и начались проблемы с головой. Он систематически лежал в психиатрических больницах, и в последний раз познакомился там с несчастным человеком, у которого было какое-то сложное заболевание, что-то с генами и с кровью, он не запомнил название.
Человека звали Герман Иванович Орлов, на вид он был страшен, как смертный грех, весь в язвах, с тонкой коричневой кожей, то и дело лопающейся, что причиняло Герману невыносимую боль.
Как-то ночью в палате на пятнадцать человек, где лежали Степан и его новый знакомец, случился переполох: шум, крики, возня. Когда дежурная нянечка включила свет, Степан с ужасом увидел лежавшего на полу изможденного старика, их соседа по палате, шея у него была окровавлена, а сам старик, похоже, был без сознания. А над ним на четвереньках стоял Герман, и Степана самого чуть не хватил кондратий от жуткого зрелища: глаза Германа горели красным огнем, зубы, и без того обнаженные из-за стянутой кожи, казались длиннее и острее, и весь рот был запачкан кровью. Подняв на тусклую лампочку оскаленное лицо, Герман издал утробное рычание, и Степан похолодел от ужаса. Санитары подняли и увели Германа, его не было в палате двое суток, а потом он появился, притихший и повеселевший.
Забившись со Степаном в уголок, Герман рассказал, что заболел внезапно — прямо утром, после серьезного злоупотребления, проснулся больным. Его ломало от дневного света, болели кости, вдруг стало трескаться лицо, кожа становилась все тоньше и тоньше и потом начала лопаться, образуя ужасно болезненные язвы. Поначалу он грешил на некачественное спиртное и похмелье; неделю не пил, а ему становилось все хуже и хуже. Тогда он стал грешить на СПИД и ЗППП[4], поскольку был молодым интересным мужиком, на которого женщины вешались чуть ли не на улице.
Он сходил последовательно к венерологу, наркологу и дерматологу. Каждый специалист открещивался от него, а ему становилось все хуже. Он натурально начал сходить с ума от боли и страха. И то сказать, если человек по утрам вместо своего красивого лица видит чудовищную маску из бурой бугристой кожи, с красными глазами и зубами, и все это сопровождается жуткими болями, которых он, как ему кажется, не заслужил, можно с ума сойти.
И сумасшествие началось. Он решил, что он вампир, и сам поверил в это. И как-то, приведя к себе дешевую проститутку, не погнушавшуюся его непрезентабельным видом, дождался, пока она забылась тяжким сивушным сном, и впился зубами ей в шею.
Насмерть перепуганной женщине удалось отбиться от него и сбежать, но вкус человеческой крови он успел почувствовать. И почему-то наутро наступило улучшение, или ему так показалось.
Однако девушка привела к нему милиционеров. Его притащили в отделение, но видя, что он неподдельно страдает, списали его вампирский поступок на алкогольное опьянение и отпустили.
Из осторожности, да еще опасаясь, что неудовлетворенная проститутка напустит на него своих сутенеров, которые вряд ли окажутся такими же добренькими, как милиция, он съехал со своей жилплощади и стал снимать квартиру у парня, завербовавшегося на Север.
И поскольку он уже был заражен непреодолимым желанием пить человеческую кровь, а в съемную квартиру приводить проституток боялся, однажды ночью он напал на прохожую девушку на улице, ударил ее по голове, чтобы преодолеть сопротивление, и впился зубами в ее тоненькую шейку. Ему опять полегчало, а судьбой девушки, оглушенной и брошенной им посреди улицы, он так и не поинтересовался. Он стал часто выходить на охоту, насмерть, конечно, никого не загрызал, но в одну лунную ночь его все-таки поймали. Возбудили дело по факту хулиганства, странности в его поведении заставили дознавателя назначить ему психиатрическую экспертизу — “пятиминутку”, как называют ее обследуемые. Тем не менее за пять минут врачи определили у Орлова психическое расстройство, но поскольку степень общественной опасности содеянного им была невелика, — всего лишь легкий вред здоровью, дело прекратили, а его отправили лечиться по месту жительства.
И только доктор в психиатрической больнице заподозрил, что ухудшение физического состояния больного может быть связано с патологией крови.
Когда Орлову объявили диагноз, он решился спросить у врача, поможет ли ему теплая кровь. Врач обтекаемо ответил, что если ему кажется, что средство помогает, то надо его использовать. Оба они, неизвестно из каких соображений, не упоминали, о чьей крови идет речь.
Я потом допросила этого врача. Честь и хвала ему за правильный диагноз; но он уверял меня, что речь шла о свиной крови.
Так или иначе, Герман получил своего рода индульгенцию на питие крови. А Степан Бендеря решил тоже попробовать, — а вдруг кровушка и ему поможет. В общем-то Степана мало интересовали россказни сопалатника о нелегкой вампирской жизни; но его зацепило одно обстоятельство: Герман уверял, что мучительные головные боли отступают, если попьешь теплой крови.
Поначалу Бендеря-старший тоже пробавлялся проститутками да случайными прохожими, и был к тому же менее удачлив, чем Орлов: Степану редко удавалось вкусить человечьей крови, его чаще били, и один раз избили так, что его застарелая черепно-мозговая травма усугубилась.
Все это несчастный страдалец рассказал младшему брату Василию.
И Василий успокоил его:
— Я же во Львове в морге работал, у меня вообще среднее медицинское образование, фельдшер я. Я ему и говорю — мол, зачем тебе на людей по ночам нападать. Давай, я в морг устроюсь, и буду у покойников свежих кровушку выцеживать, никто и не заметит, и безопасно. Да еще и заработаю.
И он действительно устроился в морг, и с чисто хохляцкой обстоятельностью стал в блокнотиках вести записи о том, сколько товара он добыл; мерил и стаканами, и миллиграммами. Бывало, руки дрожали и кровь проливалась на блокноты.
О бесславном конце этой эпопеи я уже знала. Василия застукали, когда он с помощью донорской иглы набирал во флаконы кровь мертвецов. Но до подробностей, к его счастью, докапываться не стали, просто выгнали.
Ушлый Вася, между прочим, времени зря не терял и действительно сделал дубликаты ключей от помещений морга. Охрана не особо вдавалась в детали, видя знакомое лицо, им и не сообщили, что Бендеря уволен. А руководства и экспертов по ночам в морге, за редкими исключениями, не бывало. И он долго резвился там, постепенно и сам привыкая к мысли, что он происходит из семьи вампиров, и добывает кровь для своего брата, заслуженного вурдалака.
Но еще до увольнения Василия из морга, Степан поделился способом добычи крови с Орловым. И тот взмолился — мол, буду платить, хорошо платить, только достаньте кровь.
Василий обеспечивал кровью и брата, и Орлова, но тут его выперли с места службы, и проблема добычи крови зазвучала с новой силой.
Бойкому Василию пришла в голову спасительная мысль — а почему бы не использовать для этой цели бессловесных соседей по квартире брата: лежачего старика и умалишенную клушу. И он наладил изъятие крови у этих убогих, которые и пожаловаться-то не могли никому. Цедил понемножку, но зато и подкармливал доноров, как мог. И однажды показал Орлову, как управляться с донорской иглой. Орлов кивал головой, а потом перестал приходить за кровью.
Василий догадался, что отныне Орлов, которому надоела мертвая кровь, и даже кровь живых, но убогих, стал обеспечивать себя сам — не только кровью, но и острыми ощущениями, которых требовала его психически больная натура.
А самое страшное, что в конце концов взбунтовался и старший брат, Степан. То ли он пообщался с Орловым, то ли у самого уже окончательно заехали шарики за ролики, но он повадился тоже ходить на охоту в лунные ночи, но только не на улицу, как раньше, до приезда брата, а в подвал, где ночевали местные бомжи.
И однажды братец вернулся домой с окровавленным ртом, в разорванной и залитой кровью одежде, и поделился с Василием, что бомж, из которого он пытался выпить кровь, оказал ему сопротивление, и как-то так получилось, что он, Степан, убил этого бедолагу.
Труп они не решились оставить в подвале, перетащили его в квартиру. Василий, используя свои медицинские познания, расчленил тело в ванне, они упаковали его в большую сумку и вывезли за город вместе с топором. И идя по весеннему лесу по колено в воде в поисках укромного места, где можно оставить труп, Василий вдруг подумал, что его старший брат не остановится. И когда-нибудь убьет и его. Решение пришло мгновенно. Вытащив из сумки топор, Василий одним взмахом отрубил брату голову, подсознательно помня, что вампира можно убить только так — обезглавить или вогнать в сердце осиновый кол.
Сумку с трупом он бросил у станции под платформу, когда возвращался с места убийства брата. Сам не заметил, что после того, как отрубил брату голову, подхватил сумку с расчлененным бомжом и тащил ее до самой станции. Спохватившись, он сунул туда топор и избавился от ноши.
Как ни странно, эта сумка так и лежала под платформой до тех пор, пока мы не поехали и не изъяли ее. От расчлененного трупа там осталась одна склизкая каша, а вот топор прекрасно сохранился, и на нем нашлись следы крови, идеально совпадающие с кровью старшего Бендери.