Пес Барнаби сидел в ожидании у порога. Когда Гилли открыл дверь, пес проскользнул в нее мимо меня. Гилли на мгновение снова прикрыл дверь:
— Что вы скажете о вашем друге Форбсе в свете информации из Лейпцига?
Я только покачала головой. Увы, никаких комментариев.
— Он связан с ФБР?
Эта мысль не приходила мне в голову. Я не знала, какие догадки осенят меня в этот холодный предрассветный час.
— Он мог бы быть стать подходящим кандидатом в информаторы, — сказала я, — но сейчас не думаю, что он является таковым.
Гилли попытался улыбнуться.
— Жаль, что вы не в моей команде, Кейт. Такая лояльность, как ваша, просто бесценна.
Залаял Барнаби.
— Подождите, я только возьму фонарь, — сказал Гилли. — Проклятые еноты опять сбросили крышки с мусорных баков.
Когда Гилли вернулся, Барнаби затих. Я попрощалась с Норой и с ним и вышла во двор. Гилли свистнул, но Барнаби поблизости не было. Он навел луч фонаря на дорожку, в конце которой я оставила машину. Барнаби сидел в нескольких шагах от машины. Гилли снова свистнул, и тут собака, подняв голову, громко по-волчьи завыла, нарушив ночную тишину. Холодная дрожь проняла меня. Барнаби поднялся и пошел нам навстречу, словно ожидал награды за доброе дело.
Гилли откашлялся и небрежно, как ни в чем не бывало, сказал:
— Давайте оставим вашу машину на ночь у меня, Кейт. Я отвезу вас домой на машине Норы.
Глава 10
Нора тоже решила ехать с нами, как бы между прочим, сообщил мне Гилли, ибо не доверяет ему свой старенький «вольво». Я вспомнила то утро, — это было позавчера, — когда она попросила Гилли запирать дверь, уходя из дома. Она напомнила ему об этом и сейчас, прежде чем мы уехали.
— Я не знаю, где ключ. Если тебе хочется сделать это, то дверь можно запереть только изнутри, а потом вылезть в трубу.
— Гилли, может ваша собака…
— Чересчур нервная? — закончил он за меня фразу. — Конечно. Ведь она живет среди людей. Даже при одном шансе из тысячи с вашей машиной ничего плохого не может случиться. Но днем я как следует все осмотрю и пригоню ее вам.
— А вы хотя бы знаете, куда смотреть?
— Я знаю анатомию автомобиля. Я помогал гонщикам в молодые годы. Вот это была работенка!
— Значит, это было совсем недавно, — пошутила я.
— Очень давно.
Я отдала ему ключи от машины, а приехав в отель, посоветовала ему утром не торопиться. Они уехали, а я, чувствуя, как устала, вошла в отель. Портье указал мне на фигуру, прикорнувшую в вестибюле на диване. Это был Стью Розен, чикагский репортер. Он спал, зажав пустой стакан в руке. Взяв у него стакан, я растолкала его и села на свободный край дивана.
Розен открыл один глаз, затем другой.
— Я не слежу за тобой, Кейт, но где, черт побери, ты была?
— Зачем тебе знать?
— Ты не выглядишь избитой.
— Брось, Стью. Не надо играть.
Он сел и вынул из кармана смятую пачку сигарет.
— Ребята сказали мне, что Голубые шлемы избили тебя. Вот почему шериф отпустил студентов.
— О, все было совсем не так… — Мне стало не по себе. Стью никак не мог вытащить сигарету из пачки, поэтому я помогла ему достать две сигареты, сама раскурила их. Стью был человеком пьющим и руки плохо его слушались.
— Все преувеличено? — спросил он.
— Извращено… — Я просто отстранилась от этого нахала и шлепнула его по руке. Но шлепок подучился довольно громким.
— Что у него было на уме и кто это был?
— Помощник шерифа по фамилии Таркингтон. Я не знаю, что у него было на уме. Я же просто не хотела, чтобы он притронулся ко мне, но…
Розен пожал плечами.
— Мне больше нравится версия студентов. А ты уходишь от ответа, Кейт.
— Ничего подобного. Меня никто не бил.
— Где был О’Мэлли, когда это произошло?
— Его там не было, — ответила я. Если бы мне пришлось все это рассказать, то прежде всего я рассказала бы Стью, но я не считала, что это мое дело, и не в моих интересах упоминать Хиггинса. Я встала и сделала затяжку. Вкус сигареты был отвратительным. — Пожалуйста, Стью, не делай из мухи слона. Меня никто не ударил. Это была чистая случайность.
— Ну если ты так говоришь… У меня в номере есть одна пятая старого доброго «Тейлора». Выпьем перед сном.
— «Старый Тейлор», — повторила я, вспомнив ужин в поезде. Я не ожидала, что произнесу это вслух. К черту воспоминания!
— Я совсем не это хотел сказать… положение обязывает.
— Как-нибудь в другой раз, Стью. Завтра конец недели, и я должна дать хоть что-то Майку для журнала.
— В субботний номер «Субботнего журнала», — промолвил Стью. — Что делает в твоей конторе по субботам правоверный еврей?
— Майк освобождает меня от обета.
— Мой раввин мне этого не позволит, — ответил Стью.
Я слишком устала, чтобы придумывать ответ.
Слухи о том, что я подверглась насилию со стороны Голубых шлемов не на шутку обеспокоили меня. Зайдя в номер, я тут же попыталась связаться по телефону с кем-нибудь из редакции газеты «Индепендент», но никто не отвечал. Номер телефона я нашла в самой газете. Затем я обратилась к той странице, где был напечатан некролог. Я была права: в нем не было упоминания о Лейпцигском университете. Интересно, кто принял решение вычеркнуть это? Прежде чем выбросить газету, я внимательно осмотрела металлическую корзинку для бумаг, ожидая, что почти наверняка в нее вмонтирован «жучок». Хотя я не была уверена, что распознала бы его, если бы увидела. Но корзинка, разумеется, была чистой.
Потеряв всякое желание спать, несмотря на усталость, я включила новости. Было три часа ночи. Ничего нового не было, кроме того, что на этот раз я услышала заявление Йегера прессе. Его спрашивали о том, не приведет ли национализация шахт к социализму. — «Безусловно. Именно этого мы и добиваемся». Затем он рассказал в деталях, как началась стычка с Голубыми шлемами: — «Это все из-за миссис Осборн из „Субботнего журнала“. Когда кто-то из полицейских шерифа ударил ее по лицу, мы не выдержали. А как бы поступили вы?»
Я почувствовала себя так же, как Гилли, мне — тоже захотелось тут же крикнуть радиоприемнику: «Это ложь!» Я возненавидела Йегера так же сильно, как Таркингтона. Я тут же позвонила на радио, чтобы поговорить с выпускающим. Я попала к ночному диск-жокею. Передача новостей в два часа ночи записывалась и повторялась в три и четыре часа пополудни. Я попробовала оставить свое опровержение для диктора пятичасовой передачи, диск-жокея это меньше всего интересовало. Он хотел, чтобы я заказала ему кассету с популярной песенкой.
— Поставьте «Грустную девочку», — сказала я на прощание.
После этого, приняв две таблетки снотворного и поставив будильник на восемь утра, я попыталась заснуть. Спала я очень плохо, — мне снилось, что я опаздываю на пароход, потому что никак не могу найти свои туфли. Пароходом я не путешествовала со времен медового месяца. Еще снился мне многоэтажный дом, зайдя в который, я не смогла подняться на нужный мне этаж, потому что у меня под ногами раскалывались надвое ступени.
Я проснулась от звонка и тут же схватила будильник и выключила звонок, хотя уже понимала, что звонит не будильник. Телефон снова зазвонил. Вот тогда только я посмотрела, который час: десять минут восьмого. Я подняла трубку.
— Кейт? Это Гилли. Ваша машина исчезла.
— Исчезла?
— Ее украли. Я уже позвонил в полицию.
— Хорошо, — ответила я. — Я позвоню в агентство проката, как только оно откроется, и предупрежу их о краже.
— Вам нужна машина. Сейчас я быстренько оденусь и привезу вам машину Норы…
— В этом нет необходимости…, — попыталась возразить я.
— Послушайте, Кейт, черный проповедник Стенли Родс… вы знаете о ком я говорю?
— Да, он был на собрании Братства.
— Правильно. Так вот, он застрелен у Миссии в Бейкерстауне.
* * *
Я приняла душ, горячий и холодный попеременно, приготовила себе растворимый кофе, и сделала то, что могла бы посчитать самым добрым своим делом наступающего дня: я позвонила Стью Розену и сообщила ему о втором убийстве в Венеции за последние два дня.
— Ты сама освещай его, Кейт. А я возьму следующее.
Глава 11
Гилли ждал меня у боковой двери дома. «Вольво» Норы стоял под навесом. Это была очень старая машина. Гилли знаком пригласил меня следовать за ним к месту общей парковки. Здесь он указал мне на белое «шевроле-импала».
— Эта машина похожа на мою, — сказала я.
— Это и есть ваше «шевроле». — Он показал мне бирку на колечке с ключами, которые я ему дала.
— Я заходил в общую кухню и справился там. Никто не видел, как доставили сюда машину. Безукоризненная работа.
— Ключи, которые я дала вам, все время были у вас?
Он похлопал себя по карману, молча подтверждая непреложность факта их наличия там с момента получения.
— Пусть они еще побудут у меня, я хочу во всем этом разобраться.
— Лучше заявить в полицию, — предложила я.
— Я согласен, что лучше так поступить, но вдруг они нам не поверят?
Он открыл мне дверцу машины Норы.
— И тем не менее, — промолвила я, садясь в машину.
— Вы мне не верите? — спросил Гилли, когда сел за руль.
— Конечно, верю.
— Почему-то я подумал, что вы мне не поверите. Ничего, если я доеду с вами до Бейкерстауна?
— Конечно, — снова согласилась я.
Была суббота, половина восьмого утра. Город только просыпался, однако не постепенно, а какими-то спазматическими рывками. То тут, то там возникали очажки слабой активности горожан — бригада ремонтников чинила освещение на перекрестке улиц Главной и Университетской, проехал фургон пекаря, а за ним, словно конвой, два молоковоза. Попадавшиеся на улицах люди словно торопились поскорее нырнуть в дверь или подворотню. То ли мое воображение разыгралось, то ли все так и было. Гилли считал, что здесь и то и другое. Небо было цвета снятого молока. Я и об этом сказала Гилли.
— Цвета кожи белого человека, — поправил меня он.
— У вас все замешано на политике, — запальчиво возразила я.
— Лучше о политике, чем ни о чем. Разве вы не слышите, как воют сирены по бедолаге Стену Родсу?
— Но это же хорошо!
Он помолчал, раздумывая.
— Возможно.
— Как вы узнали об этом, Гилли?
— В муниципальной полиции, куда я позвонил по поводу кражи вашей машины. Они перепуганы. Каждый раз, когда убивают черного, полицейские ведут себя как шизофреники: то ли радуются, то ли скорбят. Не разберешь. — Проехав молча пару кварталов, Гилли продолжил: — Йегер, черт знает что наболтал репортерам вчера вечером, и почти прикончил Братство. Красный социализм, боже праведный! Я уже вижу первую страницу газеты Хиггинса: черная сила, красный социализм в шахтах. Редакционная статья, черт бы их побрал! Аршинные заголовки.
— Йегер использовал и меня в своей грязной игре, верит он в это или нет. Он сказал репортерам, что Таркингтон ударил меня по лицу. Ничего подобного не было. Как бы мне опровергнуть это, вы не подскажете?
Гилли не ответил. Его внимание раздваивалось: он вынужден был смотреть и вперед и в зеркало заднего обзора. Оглянувшись, я увидела, что двое мужчин несут снятую где-то дверь. Мы въехали в ту часть города, где служебные здания встречались все реже, появились свалки старых автомобилей, дровяные склады, дешевые закусочные и парикмахерские на углах. Это были кварталы бедноты, близился Бейкерстаун.
— Готовятся заколачивать витрины и окна, — заметил Гилли.
Мне стало понятно, для чего понадобилась дверь, которую тащили мужчины. Чем ближе был Бейкерстаун, тем чаще встречались закрытые ставнями окна и витрины.
— Единственный совет, который я могу вам дать, Кейт; достаньте себе голубой шлем и не снимайте его с головы. У меня подозрение, что в этом городе нас выстроят и пересчитают. Или пересчитают, когда мы уже будем на земле.
— В последнее время были случаи беспорядков?
— Время от времени. В наши дни обычно это бойкотирование черными магазинов и лавок, принадлежащих белым, главным образом в центре города. Прошлым летом в Бейкерстауне открыли кооперативный магазин, похожий на тот, студенческий, который недалеко от меня. Открылся он благодаря усилиям Джорджа Кенби, но мы тоже помогали, когда он позволял. Теперь кажется горькой иронией, что пастор Стенли Родс так радовался помощи белых студентов. Кооператив поджигали трижды, насколько мне помнится. Следовали репрессии, снайперская охота. Это были паршивые времена.
Мы въезжали в Бейкерстаун со стороны Мэйн-стрит и шоссе № 32. Отсюда видна старая пекарня и крест из водопроводных труб. Гилли указал мне на группу полицейских и помощников шерифа. Их шлемы напоминали по форме шлемы горняков: пластиковые сверху и подбитые мягким материалом изнутри. Но я не увидела ни одного Голубого шлема. Среди муниципальных полицейских офицеров было двое черных. Улица оказалась забаррикадированной.
Гилли резко свернул в боковую улицу, еще один поворот — и мы были в черном гетто. Группками стояли женщины в шалях, у многих они были накинуты прямо на ночные сорочки. Увидев нас, они дружно повернулись к нам спиной. Гилли тщетно махал им рукой, но никто ему не ответил.
— Плохи дела, Кейт. Эти люди знают меня. Мы с ними вместе готовили пасхальный фестиваль.
Мне было жаль его, ему, кажется, действительно стало обидно.
— Они могли бы прямо сейчас возродить прежнюю дружбу, — сказала я.
В конце квартала на тротуаре собрались детишки. Когда мы приблизились, они, оживившись, стаяли забрасывать нас камнями и комками засохшей грязи. Кто-то запустил в меня бутылкой. Я пригнулась. Стекло окна треснуло. Двенадцатилетние мальчишки и девчонки, сделав свое дело, бросились врассыпную.
Большинство мужского населения гетто только сейчас покидало дома, и первым делом спешили во двор — по нужде. Разумеется, я не удержалась от комментариев.
— Да, это так, — согласился Гилли. — Поэтому летом здесь такая вонь, какая была у их предков в восемнадцатом веке.
Доехав до края тротуара, он внезапно свернул и поехал по лугу, трава которого доставала до бамперов. Подпрыгивая на ухабах, мы вскоре выскочили на проложенную телегами старую дорогу и через несколько ярдов остановились перед деревянным строением. Гилли толкнул осевшую дверь, которая, открываясь, царапала доски пола.
— Вот так сюда входят ангелы, — сказал он.
Помещение было наполнено гулом голосов, плачем и причитаниями, Я почувствовала себя непрошеной гостьей, хотя Гилли был тут как дома. Если раньше здесь пахло пекарней, то теперь стоял стойкий запах церкви и тронутых плесенью молитвенников. Мы прошли мимо белой с золотом кафедры проповедника в конец помещения, где собрались все, и в этот момент женщины вдруг громко запричитали. Это был душераздирающий скорбный плач. Пять темнокожих женщин преградили путь шерифу О’Мэлли и каждый его шаг и движение вызывали все возрастающие вопли плакальщиц.
Причиной тому было накрытое простынями тело на полу, доступ к которому охраняли эти женщины. Санитары в белом и несколько полицейских сгрудились у входа. Увидев нас, женщины, как по команде, взялись за руки и стали вокруг, чтобы помешать нам приблизиться к телу. На их заплаканных лицах я увидела настоящую ненависть. Я почувствовала свое бессилие и ужас оттого, что меня кто-то может так ненавидеть и бояться. Мне хотелось заверить их, что я тоже разделяю их боль.
— Айда, я хочу вам помочь, — скорбно промолвил Гилли, обращаясь к одной из женщин.
Ему никто не ответил, словно никакой Айды среди них не было.
О’Мэлли, бледный как луна при дневном свете, продолжал убеждать плакальщиц.
— Необходимо провести вскрытие. Того требует закон. Нам нужно тело совсем не надолго, понимаете?
— Нет, сэр, я этого не понимаю и не отдам его белым, чтобы они разрезали его на куски как тушу животного, — промолвила наконец одна из женщин и, опустив руку соседки, обхватила себя руками и стала горестно раскачиваться.
— Нам нужна пуля, если она все еще в его теле, — настаивал шериф.
— Зачем? Чтобы ею убить еще одного черного? — не выдержала другая из женщин.