В кухню вошел Гилли и сел у стола.
— Хотелось бы все же знать, что произошло вчера вечером. — Произнеся это, он посмотрел на меня. — Я расскажу вам все, что знаю, после завтрака, если хотите.
— Собственно, у меня здесь совсем другое задание. Я пишу очерк о Стиве Хиггинсе.
— Не думаю, что он уже созрел для этого, — ответил Гилли.
— Мы пока еще не определились, когда опубликуем его.
— Что значит не определились? У него целая империя. Даже я работаю на него, — воскликнула Нора.
Гилли улыбнулся.
— Значит, он почти как император. Я хочу сказать, что для этого нужно еще что-то, возможно, политика, а? Или благотворительность? Не собирается ли он стать ректором университета?
Я спросила Нору, знает ли она Хиггинса.
— Иногда он пытается ухаживать за мной.
— Он не был бы мужчиной, если бы не делал этого, — сказала я.
Нора покраснела и поспешила заняться яйцами и ветчиной.
Гилли разлил кофе.
— Я надеюсь, ты не переспишь с ним, пока живешь у меня, — сказал он. — Он мне совершенно не нужен.
— Боюсь, вам надо начать рассказ с самого начала, — напомнила я ему о его обещании.
Он долго думал, не зная с чего начать.
— Это как в лабиринте, понимаете?.. Есть у нас довольно скользкий тип по имени Хью Борк, он теперь декан факультета естественных наук, горного дела и технических наук. Его выдвинул на эту должность Хиггинс несколько лет назад. А делается это так: на выборах Хиггинс обеспечивает голоса губернатору, губернатор назначает ректора университета, а тот подбирает деканов. Попечительский совет университета или принимает кандидатуры или отвергает. Отвергает, как бы не так! Борк не знает разницы между атомом и бульдозером, но он быстро все усваивает. Его задачей является разрушение всего. С этой целью и объединили естественные науки с горным делом и технологией. Кстати, о шахтах. Это, кажется, ваша специальность?
— Я писала о них однажды, — согласилась я. И получила первую премию по журналистике, подумала я про себя.
— Вот откуда я вас знаю! — воскликнул Гилли. — Мой отец шахтер, да и оба моих деда тоже. Я и сам побывал в шахте. У Борка это тоже часть биографии. Он пришел к нам из Федерального бюро горной промышленности, а потом работал в Федеральном бюро графства Венеции. Федеральные органы управления это, по мнению Хиггинса, как заключительный класс учебы для чиновника. При Борке в роли декана в работе факультета акценты переместились с теории на практику. Физики потеряли голову. Ловенталь был последним из великих теоретиков в университете Венеции.
Я перебила его, спросив о Рендалле Форбсе. Относится ли он тоже к ним.
— Трудно сказать. Неизвестно, где начинался он и кончался Ловенталь. Йегер, кому я только что звонил, пишет свою докторскую диссертацию под руководством Форбса и ненавидит его. Я бы сказал, это скорее вина самого Йегера, а не Форбса, тебе не кажется, Нора?
— Здесь нет вины ни того, ни другого. Таковы обстоятельства.
— Господи, ты как Сайоба Мак-Кенна!
— А сегодня я такая, — сердито ответила Нора.
Гилли широко улыбнулся. А затем, повернувшись ко мне, продолжил:
— Что же произошло в университете Венеции в последнее время? Здесь родилась идея новой обработки угля до того, как отправлять его на рынок. Сейчас он чист от угольной пыли. Уголь, но не шахты. Они стали еще более загрязненными и опасными, чем прежде. Теперь нужно много денег, чтобы улучшить товар, и огромное количество угля. А это значит, возросла нагрузка на шахтеров. Вот мы и создали организацию по защите горняков — Братство безопасности шахт, ББШ. Это не для записи, потому что еще слишком рано писать об этом, но о наших долгосрочных целях расскажу: мы требуем национализации шахт. Надеюсь, это вас не пугает?
— Меня — нет, а вот таких, как Стив Хиггинс, еще как напугает!
— Меня это не беспокоит, даже если будут беспорядки и насилие. Разве взрыв на шахте худшее насилие, чем революция? Разве смерть от рака легкого легче, чем смерть от пули? Я смотрю на это так: революция обойдется нам не дороже, чем одна серьезная катастрофа в шахте.
Нора смотрела на нас из дальнего угла, где расставляла посуду. На лице ее была тревожная озабоченность.
— Но, — продолжал Гилли, — я не знаю, что произошло вчера. В этот вечер в Студенческом союзе происходило собрание членов Братства. Они заметили, что их подслушивают и вытесняют из помещения. У нас появилась параноидальная подозрительность, что за всем следит полиция. Ребята встретились с Ловенталем, но он отказался предоставить в их распоряжение свой кабинет, хотя делал это раньше. Они собрались здесь. Я тоже должен был присутствовать, но не смог, мне университет платит за работу, и я должен ее делать. Не знаю, что было дальше. Мне никто ничего не хочет говорить. Или мое воображение разыгралось. Что ты скажешь, Нора, это мое воображение?
Нора подошла к столу, вытирая руки полотенцем.
— Гилли, не забывай, что сейчас только половина седьмого утра.
— Они могли бы сказать мне вчера вечером, когда мы пришли домой. В поведении Йегера было что-то странное, а теперь вот убит Ловенталь…
— Гилли, оставь все это полиции.
— Да, — согласился он.
Нора смахнула полотенцем крошки вокруг тостера.
— Мне пора собираться на работу.
— Я вот еще что вам скажу, — продолжал Гилли, — В нашей программе записан пункт о росте занятости черных на работах в шахтах, так или не так? Вчера на собрании было двое черных, Стенли Родс, баптистский священник, которого радикалы называют дядей Томом, и радикал от штата, Джордж Кенби. Это очень влиятельные лица среди черного населения. В прошлом году именно Кенби возглавил студенческие манифестации в городе, а затем в гетто.
Он внезапно умолк. Нора и я ждали, что он скажет дальше, но он тупо уставился на тостер. Наконец я нарушила молчание.
— Вы боитесь, что они прыгнут в вашу лодку и потопят ее?
— Да, вполне возможно, что так и будет… и я не знаю, как помешать этому.
— Вечная дилемма либералов, — промолвила Нора.
— К черту дилемму!
— Именно это мне хочется сказать сейчас о газете «Индепендент», но тем не менее я собираюсь и иду туда работать, — ответила Нора и справилась у меня, не может ли она чем-нибудь помочь мне в редакции. Может, подумала я, ибо хотела как можно скорее получить некролог Ловенталя. Нора обещала прислать фотокопию мне в отель. Газета выйдет не ранее полудня.
Нора, приподняв лицо Гилли за бороду, поцеловала его в губы.
— Сделай мне одолжение, когда будешь уходить, запри дом.
— Ты не веришь Барнаби? — удивленно спросил он.
— Пожалуйста, я прошу.
— Ладно.
Но когда она ушла, он вдруг вспомнил, что не знает, где ключ. — Кажется, у меня его никогда и не было.
— Вам повезло, что до сих пор ключ вам не был нужен, — сказала я, поднимаясь.
— Я все опасался, что они когда-нибудь украдут Барнаби, — сказал Гилли, провожая меня до дверей. — К счастью, он им не по карману.
— Много ест?
Он улыбнулся и протянул мне руку на прощание.
— Профессор сказал бы: «Есть сладостная польза и в несчастье». Это Шекспир. Он любил его. Бывало приходит на репетиции, сидит и слушает. А иногда скажет: «Проясняет голову, как хорошая музыка»… Таких как он, мы больше не увидим.
— Что будет с Форбсом теперь, когда профессора нет?
— Он погибнет.
Казалось, ему больше не хотелось говорить об этом, а мне давно пора было уходить.
Глава 5
Прежде чем отправиться в «Эрмитаж», я позвонила Майку Фишеру. Он освободил меня от репортажа о смерти Ловенталя, сказав, что получит все, что ему нужно по телеграфу. Такие материалы обычно проходили через редакторов и передавались Майку для последней корректировки, которую мы называли «стилем Майка». В своих статьях я всегда боролась с собой, чтобы не попасть под его влияние. Поэтому рука Майка, как правило, не касалась моих статей. Его стиль считался чем-то вроде заразной болезни, которую нетрудно невзначай и подцепить.
Хиггинс уже ждал меня, меряя шагами террасу. Он тут же вместо приветствия забросал меня вопросами, на которые я не могла ответить. Я знала об убийстве только то, что он сам услышал по радио в девять утра.
— Вас не интересуют слухи, — упрекнул он меня в полном отчаянии.
Мы вошли в дом и я подождала, когда он, сев на стул, снимет сапоги. Утром он, как всегда, совершил конную прогулку.
— Одно я все же заметила. Люди шерифа заполнили студенческий городок, — сказала я.
— Голубые шлемы или регулярная полиция?
— Там были и те и другие. Но я говорю сейчас о Голубых шлемах.
— В прошлом году я защитил студентов от них, и мы удалили Голубые шлемы из городка. Когда я вчера говорил о наших элитных силах, я имел в виду и полицию тоже. — Хиггинс, поставив сапоги около стула, в носках подошел к стенному шкафу и достал свои мокасины. Взяв меня под руку, он провел меня в библиотеку. — Символ мира, написанный кровью. Какая жестокая благотворительность, вам не кажется?
Я, правда, не слышала, что это слово было написано кровью. Вскоре к нам присоединилась Лори, в вязаном кардигане с ниткой жемчуга на шее. Жемчуг был настоящий и чарующе мерцал.
— Голубые шлемы снова взяли власть, Лори, — пожаловался ей Хиггинс. — О’Мэлли не должен был сам все решать.
— Возможно, что-то произошло в Бейкерстауне, — предположила Лори.
— Я говорю о студенческом городке.
Лори пожала плечами.
Хиггинс и я сидели там же, где и в первый день нашего знакомства — он в качалке, я в кресле напротив. Снова потрескивали поленья в камине, но время было не такое позднее, и вместо виски нас ждало кофе. Его разливала Лори.
— В Бейкерстауне вчера было тихо, когда я выезжала оттуда вечером, — ответила я.
— Тихой бывает и бомба, пока не взорвется.
Затем Хиггинс изложил свою версию того, что произошло в Венеции, после беспорядков в Кенте и Миссисипи. Я не сказала ему, что просмотрела подшивку газеты «Индепендент». Его рассказ, по сути, мало чем отличался от того, что я уже знала. — Но знаете, ситуация изменилась, хвост стал вертеть собакой, после того, как О’Мэлли осенью выиграл выборы, получив орущее большинство голосов. Весь список кандидатов от демократов поддержал его. Те, кто голосовал за него, могут рассчитывать на удачную карьеру. Итак, теперь можно сказать, что отныне я во всем завишу от шерифа О’Мэлли.
Лори хмыкнула.
У Хиггинса сделалось кислое лицо.
— Что это значит, Лори?
— Вы сами знаете, что это значит, — ответила та, подавая нам кофе. — Но если хвост слишком длинный для собаки, его обрубают.
Хиггинс потянулся за сахаром и сливками.
— Это не так просто сделать, — и тут же, меняя тему разговора, повернулся ко мне: — Кейт, как насчет Форбса? Вы считаете, что умеете разбираться в людях?
— Когда я не ошибаюсь, то да, — ответила я.
— Как и все мы. Он сделал для меня краткий отчет, который, черт побери, произвел на меня впечатление. Я готов поверить его утверждению, что между нами и Россией разрыв в три года. Он привел Факты, цифровые доказательства. Это не какая-нибудь фитюлька.
— Однако вы быстро его получили, — заметила я, гадая, как Форбсу удалось справиться с тем, что он назвал «дипломатической почтой».
— Я получил пакет сегодня утром. Его доставил посыльный. Обычно за завтраком я занимаюсь бумагами, касающимися университета.
— Они поступают вам из офиса декана Борка?
— Там их обычно и забирают для меня. А, понимаю. Сегодня утром на это потребовалось разрешение О’Мэлли.
У меня сразу же возник тревожный вопрос: когда Форбсу удалось передать свой отчет в офис Борка?
— Вам известно, Кейт, что Форбсу удалось получить грант в каком-то научном фонде?
— Он говорил мне об этом.
— Вот такие поступки вызывают у меня восхищение, Кейт. Новая администрация практически закрыла почти все фундаментальные исследования по физике. Срезали все фонды. Форбс на собственный страх и риск попытался достать деньги, которые так нужны. Мне хотелось бы познакомиться с этим человеком, но я не хочу, чтобы у него родились какие-либо надежды, вы меня понимаете? Люди всегда чего-то ждут от меня, стоит только мне захотеть узнать их имя. Вы не могли бы устроить мне встречу с ним, Кейт?
— Как? — тут я вспомнила, что у Форбса тоже возникло желание познакомиться с Хиггинсом.
Стив Хиггинс пожал плечами.
— Пойдите к нему и спросите, не хочет ли он встретиться со мной. Большинство людей в то или иное время считают это неплохой идеей. Скажите, что вы можете устроить ему эту встречу. Но не заставляйте меня что-либо обещать ему, кроме приглашения на ленч.
— На хороший ленч, — сухо поправила его я.
— Изволите шутить, миссис Осборн, — проворчал Хиггинс. — Хотя скажу, что есть у меня некая задняя мысль. Мы могли бы заключить соглашение между промышленностью и университетом в интересах наших исследовательских работ, как сделали это с угольной промышленностью. Но я категорически против того, чтобы Форбс проводил такого рода опыты в станах университета. Если бы мы не распылили наши силы по всем университетам страны, русские не обогнали бы нас на целых три года. Да и воздух не был бы столь загрязнен реакторами. Я не уверен, что город Венеция согласится восстановить разобранный циклотрон. Сколько миллионов ушло в канализацию? Да и Форбсу пришлось ползать на брюхе перед каким-то фондом за грант в триста тысяч долларов, освобождающих, кстати, этот самый фонд от налогов.
Я пила кофе и наблюдала за Хиггинсом. Он встал и налил себе еще кофе. Я не сказала ему, что, по-моему, Форбс, если посчитает нужным, сам восстановит реактор. Сделает ли он это? Первое, что я узнала о Форбсе, это его конфликты, которые, кстати, не редкость в академических кругах; конфликты между истиной и должностью, между самоуважением и корыстью. Внезапно я подумала о том, что сказал Гиллспи о Форбсе, — о том, что может с ним случиться после смерти Папы.
— Почему Ловенталь остался в Венеции?
— Вы хотите сказать, после того, как все разбежались? — Хиггинс сел и стал шумно мешать ложечкой кофе в чашке. — Преданность. Университет не отступился от него, когда стали известны его розовые увлечения политикой. А это было в дни маккартизма.
— Я понимаю, — сказала я. — Университету потребовалось немалое мужество. Вы знали его, Стив?
— Маккарти или Ловенталя?
— Ловенталя.
— Он бывал у нас пару раз, в наш переходный период. У нас побывали многие деканы естественных факультетов. Что ты скажешь о нем, Лори?
— Еврей.
— Да, но я говорю… о характере, личности?
— Повторю твои слова. Ты не раз говорил, что он человек с терпением Иова. Еще ты сказал, что даже в чашке с чаем он видел океан.
— Да, я говорил это. У тебя сохранились записи, Лори? Они, возможно, заинтересуют Кейт.
— Я же сказала тебе еще тогда, что отдала их все в ФБР, это было две или три недели назад.
— Ты мне это сказала? Что ж, возможно. — Затем, повернувшись ко мне, Хиггинс продолжил: — Вы могли подумать, что старик уже достаточно настрадался, но кое-кто из новых красных продолжал его использовать. Не то, чтобы он снова стал таким же активным, как в былые времена. Только не в последнее время. Нет, он не был похож на доктора Спока. Но услышав сегодня утром, что произошло, я невольно связал это с историей об атомном тепле, о котором мы с вами говорили. В студенческом городке действует группа радикалов, которых волнуют проблемы шахтеров…
Хиггинс наконец решил допить свой кофе, и я подумала, что сейчас как раз время рассказать ему о Гилли. Я опасалась, как я буду выглядеть йотом, если не скажу о нем Хиггинсу сейчас.
— Сегодня утром я познакомилась с одним из ваших педагогов. Его зовут Гиллспи.
Наступила продолжительная пауза.
— Что вы думаете о нем?
Я пожала плечами, но потом сказала:
— Приятен в общении, самоуверен, хорошо информирован… или, возможно, дезинформирован. Таково мое первое впечатление.
Хиггинс намеренно избегал моего взгляда.