— А вы, товарищ подполковник, его хорошо знали?
— Хорошо. Майор моим крестным отцом был.
— Крестным отцом?
— Ну да… Я когда в угрозыске начинал, он меня, салажонка, однажды от пули грудью защитил. Когда Горького Эдика брали в Рыбацком. Слышал про такого?
— Слышал. Нам про этого Эдика еще в университете рассказывали.
Они свернули с моста направо, пошли по набережной к стройному белому паруснику, стоявшему между Петропавловской крепостью и Мытнинской набережной. На этом паруснике уже года три как был открыт ресторан «Бригантина». Корнилов много слышал о нем, но никогда там не бывал. Вечером попасть в «Бригантину» было невозможно, — ресторан считался самым модным в городе. Корнилов вдруг подумал о паруснике с сожалением: когда-то вольной белой птицей бороздил моря и океаны, а теперь пришвартовали намертво, продымили жареным мясом, чесночным соусом к цыплятам-табака, и прожигают теперь на паруснике жизнь развязные, благополучные, не первой молодости «мальчики» вроде Виктора со своими слишком смелыми подружками…
…На «Бригантине» они пошли в бар. Сели на высокие стулья перед стойкой. В баре было пусто. Барменша, чуть-чуть полноватая крашеная блондинка, подняла голову и снова склонилась над своими бумагами. Лицо у нее было миленькое, но какое-то бесцветное и сонное. Про таких обычно говорят: женщина неопределенного возраста. Ей можно было бы дать и тридцать, и сорок… Она не подходила минут пять. Корнилов не выдержал и слегка постучал зажигалкой по черной стойке.
— Что будете пить? — спросила барменша, не поднимая головы.
— Не очень радушно вы встречаете гостей.
Наконец-то она встала из-за стола и подошла. Положила перед ними карту.
— Нам апельсиновый сок со льдом, — попросил Корнилов.
— Сок ходят пить в мороженицу. — В ее голосе чувствовались безразличие и лень. — Могу налить сок с водкой.
— А одного соку нельзя? — сердито спросил Алабин, но Корнилов положил ему руку на плечо и сказал покорно:
— Налейте. Только, может, у вас есть джин?
— Нету джина.
— Ну, хорошо, давайте водку. Только налейте ее отдельно. А в сок побольше льда.
Она налила соку в высокие стаканы, не торопясь заполнила их льдом. Когда барменша брала стакан, он звякал о большой золотой перстень, красовавшийся у нее на руке. Поставив перед Корниловым и Алабиным стаканы с соком и рюмки с водкой, барменша снова села.
— А мы вас еще хотим побеспокоить, — сказал Корнилов.
Барменша молча подняла голову.
— У нас к вам короткий служебный разговор.
— На службе я веду только служебные разговоры, — сказала она строго, но из-за стола все-таки встала и подошла к ним. Что-то в словах Корнилова ее насторожило.
— Вас как зовут?
— Алиса.
— Алиса?
Она покраснела и сказала подчеркнуто строго:
— Алиса Петровна.
— Алиса Петровна, мы работники уголовного розыска, — Игорь Васильевич вынул удостоверение, — хотели бы поговорить с вами.
— Пожалуйста… — растерянно отозвалась барменша.
— Нас интересует один молодой человек… Он ваш частый гость.
— Мой?
Корнилов улыбнулся:
— Не ваш личный… Он в баре часто бывает и в ресторане.
— А-а-а, — выдохнула Алиса Петровна. — Ко мне лично никто не ходит.
— Мы не знаем его фамилии, только имя. Друзья его Виктором зовут.
— Виктор? Ах, Виктор! — Барменша как-то суетливо покрутила головой. — Виктор. Да вот он в зале, напротив дверей сидит…
Корнилов не спеша обернулся. За маленьким столиком, откинувшись на низкую спинку мягкого кресла, полулежал молодой человек. «Человечек» — именно это слово первым пришло на ум подполковнику, когда он увидел Виктора. Пшеничные волосы непокорной копной торчали вверх, а личико… Какое-то приплюснутое, с двумя глубокими морщинами у рта. И странные губы — толстые, чуть-чуть собранные в мелкую складочку, они придавали лицу выражение беспредельного равнодушия, даже не равнодушия, а равнодушной презрительности ко всему на свете. Маленький курносый нос и усы еще больше подчеркивали это. Это был не Самарцев.
— Он официант? — тихо спросил Игорь Васильевич.
Такое кричаще презрительное выражение могло быть лишь у недалекого человека, который, будучи о себе весьма высокого мнения, вынужден каждый день кому-то услуживать. А сейчас, как ему казалось, услуживали ему.
— Да, да, — шепнула барменша. — Виктор работает в «Метрополе».
— А как вы думаете, чего он один сидит? Ждет кого-нибудь?
— Ждет. Девочку свою ждет. Он сегодня от смены свободный.
— А девочка?
— Что девочка?
— Она у него постоянная? И тоже от смены свободная?
— Разные с ним приходят. Но чаще других одна. Только она не официантка. Он ее киской зовет. Ой, вы знаете, он так на нас смотрит, наверное, догадался, что мы о нем говорим.
— Ничего, ему полезно поволноваться. А с дружками он здесь встречается?
— И мальчики с ним бывают. — Алиса Петровна отвечала тихо и старалась не смотреть в сторону Виктора.
— Виктор — человек с деньгами?
— Он же в хорошем ресторане служит. Они там все при деньгах.
Корнилов спрашивал, но сам не очень верил в то, что эта женщина отвечает откровенно. Ее недомолвки говорили подполковнику значительно больше. Правда, и к самому Виктору жгучего интереса он теперь не испытывал.
«Нет, этот человек не способен в открытую напасть на кассира, — думал подполковник. — Если он и обогащается, то каким-нибудь другим способом. Заставить свою квартиру хрустальными вазами — вот в это я могу поверить… Неужели этот Виктор мог хоть как-то повлиять на Игнатия Казакова?»
— Он часто здесь бывает?
— Да. То есть не очень… Ведь как считать. — Алиса Петровна выглядела растерянно.
Подошли два парня, уселись у стойки, закурили, нетерпеливо поглядывали на барменшу. Один из них не вынес и минутного ожидания. Негромко позвал:
— Али-и-са.
Она виновато улыбнулась:
— Я на минутку?
— Джин с апельсиновым, — попросил парень. — Как всегда.
— Сейчас, мальчики. Быстренько. — Она налила в бокалы сок, кинула несколько льдышек и вытащила из-за стойки бутылку с джином. И тут, видимо, только вспомнила, Что десять минут назад сказала двум другим посетителям, что джина нет. А посетители оказались из уголовного розыска. Она покраснела до корней волос, на нее было просто жалко смотреть. Но тут же, справившись с замешательством, налила джина парням в бокалы.
— Ну и стервочка, — шепнул Алабин. — Чего она теперь нам скажет?
— Эх ты, Вася, такая женщина найдет что сказать, — ответил Корнилов.
Он вдруг вспомнил Олю и усмехнулся. Даже представить себе не мог ее здесь, за стойкой. И Варвару, секретаршу отдела, — тоже.
— Вы уж извините меня, — подошла к ним Алиса Петровна. В глазах у нее ну просто слезы стояли. — Совсем забыла про джин, думала, весь кончился, а сейчас полезла за водкой и наткнулась… Может быть, вам налить? Водку вы так и не пригубили?
— Не надо нам ничего наливать, — сказал Корнилов. — К вам много таких… — он хотел сказать «молокососов», но сдержался, — таких молодых людей ходит?
— Да, вы знаете, вечером здесь яблоку негде упасть. Очередь стоит. — Барменша стала словоохотливой. Наверное, думала загладить свою оплошность с джином. — И что меня поражает — девчонок молодых много. Такие пигалицы. Пьют коктейли, курят… И так — чуть ли не каждый день. Я же вижу. А ведь все это больших денег стоит. — Она кивнула на ряды бутылок с ликерами и коньяками, красовавшихся на полке. — Самый дешевый коктейль — рубль сорок. Откуда такие деньги?
«У кого откуда, — подумал Корнилов, скользнув взглядом по ее тяжелым золотым сережкам и резному, с чернью, перстню. — Для человека нечестного и коктейли, наверное, дело прибыльное».
— А что за народ ходит?
— Все больше студенты.
Корнилов поднялся:
— Получите с нас…
На улице Алабин спросил подполковника:
— Игорь Васильевич, а не надо было с этим «жоржиком» поближе познакомиться?
— Сейчас нам на него нечего время терять. А ребятам из Дзержинского райотдела я задание дам. Пусть завтра займутся. По опыту знаю — настоящий бандюга так афишировать свое благосостояние не будет. Виктор, видать, на чаевых «созрел». Да еще спекулирует по мелочам. Ничего, он от нас не уйдет.
7
В восемь часов Корнилов достал из стенного шкафа старенькую кепку и прорезиненный плащ. Кепку эту он держал для особых случаев и, когда ехал на задержание или еще на какие ответственные дела, всегда надевал. Примета не примета, а надевал всегда. Даже зимой, если мороз был не очень сильный.
Постояв в нерешительности у сейфа, он подумал: брать или не брать пистолет? Решил брать. И вдруг у него мелькнула мысль, которой он сам удивился: «А если меня этот кретин ухлопает? Вот уж не ко времени! Всего год прошел, как мы с Олей поженились…»
Раньше, даже в самых трудных переделках, Корнилов никогда не думал о смерти.
Он усмехнулся и попытался отогнать эту мысль, но она не уходила. И, уже идя по длинному коридору управления, Игорь Васильевич подумал опять об Оле и о себе. И о том, случись это, какой удар был бы для нее.
И прежде чем окончательно отогнать эту мысль, утопить ее в водовороте других, он успел еще посмотреть на себя как бы со стороны и удивиться. «Наверное, постарел, — решил Корнилов. — И стал чересчур сентиментальным. Или любовь так к сантиментам располагает?»
У спуска к воде, напротив Летнего сада, волны выплескивались на набережную прямо под колеса машин. В кромешной тьме, где-то на середине реки, за пеленой дождя быстро двигались огоньки — красный и белый. Наверно, шел буксир.
Игорь Васильевич любил Неву. И сонную, пахнущую водорослями — с тихим, мерным шорохом омывающую гранитные ступени набережной ранним летним утром; и тревожную — взлохмаченную резким осенним ветром; и торжественную — наполненную хрустальной мелодией умирающего ладожского льда в майские праздники.
В детстве отец водил его по воскресеньям к Неве, на набережную Лейтенанта Шмидта. Хоть и жили они на набережной, в эпроновском доме, но здесь Нева была парадной, наглухо одетой в гранит, и буксиры с гонками барж шли посередине, не приставая к берегам. А за мостом Лейтенанта Шмидта, у широкого, замощенного базальтовой плашкой спуска к воде, мерно покачивались пришвартованные корабли.
Отец всегда садился на один из чугунных кнехтов, а Игорь стоял рядом. Они подолгу наблюдали за тем, как плавно и размеренно течет жизнь на кораблях, вслушивались в перезвон склянок. Из камбузов пахло щами, свежим хлебом, на леерах сохли тельняшки и линялые робы… Наверное, с той поры в Корнилове навечно поселилась любовь к пароходам, к Неве, ко всему, что связано с морем, и при виде уходящего в море теплохода где-то в глубине души всегда оживала легкая зависть.
Повзрослев, Корнилов понял, что и отца гнала на Неву неудовлетворенная мечта о больших плаваниях. Он работал в Эпроне водолазом и дальше Кронштадта никуда не уходил.
Машину Корнилов оставил на Среднем проспекте, рядом с Тучковым переулком. Огромные, в два обхвата, тополя на бульварчике глухо гудели от шквального ветра. Летели на землю сухие сучья, кружилась пожухлая листва. Неоновая лампа одного из фонарей, спрятавшаяся высоко в ветвях, то гасла, то вновь загоралась и, долго мигая, суховато потрескивала. Бульварчик был пуст, редкие прохожие виднелись в стороне Съездовской линии. Игорь Васильевич поплотнее натянул кепку и поежился. Осенью от промозглого холодного воздуха даже теплая одежда спасти не могла, не то что плащ. Корнилов пошел по переулку и свернул в знакомые ворота. Лампочка в подворотне не горела. Это могло быть случайностью — мало ли перегорает их в самое неудобное время! Но мог разбить и преступник. Корнилов подосадовал, что сейчас уже не проверишь, разбита лампочка или перегорела. Во дворе было светлее — во многих окнах горел свет да отбрасывали тусклые желтые круги закованные в проволочные сетки лампочки над дверями подъездов. Он не спеша пересек двор, стараясь поточнее запомнить расположение подъездов, сарайчика, в котором хранили свой скарб дворники, обитого старым железом гаража, где стояла инвалидная коляска одного из жильцов. Все это он видел уже не раз, но темнота преобразила двор, к ней надо было привыкнуть, чтобы потом действовать быстро и уверенно.
В правом углу двора находилась еще одна дверь, черный ход дома двенадцать на набережной Адмирала Макарова. Отсюда можно было попасть прямо к Неве. Корнилов вошел в дом и позвонил три раза у маленькой, обитой белыми рейками двери. Ему открыл Вася Алабин.
— Проходите, товарищ подполковник, — сказал Алабин шепотом, словно кто-то мог их услышать, и пропустил Корнилова в темную прихожую. Это была квартира дворника. Небольшая, узкая, как пенал, комната выходила окном на набережную, а кухня — во двор. Лучшее место для наблюдения и придумать было нельзя.
Корнилов прошелся по квартире. Постоял перед окном в кухне. Весь двор отсюда был как на ладони, было видно каждого, кто шел через подворотню с Тучкова переулка. Игорь Васильевич снова подосадовал, что там не горит лампочка.
— Не знаешь, что там со светом случилось? — спросил он Алабина.
— Лампочку разбили. Я еще днем обратил внимание.
— Больше ничего подозрительного?
— Камилыч говорит, что в подвале с трех сараев замки посбивали, — сказал старший лейтенант и показал на дверь с железным навесом в противоположной стороне двора.
— Кто такой Камилыч?
— Это дворник, товарищ подполковник. Простите, я забыл, вы ведь с ним не знакомы. Его Раис Камилыч зовут.
Они прошли в комнату. Здесь было очень душно и стоял неприятный, как и в кухне, запах пережаренной рыбы. Света не зажигали, и Корнилов больно стукнулся коленкой, наткнувшись на стул.
На окне висели беленькие занавесочки, и подполковник раздвинул их. Поднял шпингалеты у окна, потом открыл. Сильная струя свежего воздуха ворвалась в квартиру. Звякнула люстра над головой.
— Ты, Василий, на кухне у окна шпингалеты подними, — сказал Игорь Васильевич Алабину. — Чтобы потом время не терять, а махнуть на улицу из окошка.
Старший лейтенант двинулся на кухню.
— Двери не закрывай. Если что-то интересное — свистни тихонечко.
Корнилов поставил стул в простенке у окна и сел поудобнее. Отсюда были видны часть набережной и люди, идущие по тротуару вдоль дома, а главное — все, кто входил и выходил из дома. На набережной напротив парадной стоял большой автокран. В его кабине, делая вид, что дремлет, дежурил Белянчиков.
Сначала Корнилову показалось, что в доме стоит гробовая тишина. Потом, привыкнув к тишине, он услышал негромкие звуки рояля — за стенкой кто-то неустанно барабанил «собачий вальс», повторяя его снова и снова. Откуда-то слышался приглушенный могучими стенами старинного дома детский плач.
Потом рядом громко заиграла джазовая музыка, время от времени раздавались взрывы хохота, крики.
«Гуляют, что ли?» — подумал Корнилов, прислушиваясь к напористой, ритмичной мелодии полузабытого фокстрота «Рио-рита». Он чуть-чуть высунулся из окна. Совсем рядом нависал балкон второго этажа, виднелись чугунные перила. Узкая полоска света выхватывала из темноты какие-то большие баки, эмалированное ведро, покрытое полиэтиленом.
Вскоре музыка смолкла, и стали слышны возбужденные голоса, доносившиеся из комнаты, звуки передвигаемых стульев. Наверное, гулявшие уселись за стол.
В какой-то момент все стихло, и Корнилов услышал глухие всплески волн, ударявших в гранит набережной и с шипением разливавшихся по дороге. И тут же эти звуки утонули в тревожном завывании сирен пожарных машин. Мигая синими огоньками, два красных автомобиля промчались перед окнами и остановились, не доезжая Тучкова моста. Пожарники начали возиться возле люков. Устанавливали гидранты, разматывали шланг.
На балконе с противным, протяжным скрипом раскрылась дверь.
— Лева, Л-е-в-ва! Ты что, с ума сошел! Юрка увидит — Голос у женщины низкий, грудной, с бесшабашными нотками.
Послышалась легкая возня — Лева, по-видимому, пытался поцеловать женщину.
— Юрка сейчас придет, — уговаривала она своего кавалера. — Ты что, псих? До завтра подождать не можешь?