Школа щедро финансировалась (миссис Даксбери носила до замужества фамилию Пенниман) и имела впечатляющую скульптурную мастерскую. Маунтклеменс в одном из своих очерков охарактеризовал ее следующим образом: «Большая, как конюшня, и художественно продуктивная, как стог сена». Эта скульптурная мастерская была основной достопримечательностью, за посещение которой учащиеся платили доллар, а обычная публика – три. Доходы шли в школьный фонд. Огромная комната была погружена в темноту, лучи света падали только на северную стену из матового стекла и высокий потолок с поперечными балками.
Наверху были также выстроены временные подмостки.
Внизу, на бетонном полу, люди разных возрастов стояли группами или прогуливались среди огромных груд картона, которые делали комнату похожей на лабиринт. Эти картонные башни, расписанные кричащими красками, были необдуманно высокими и грозили свалиться на голову при малейшем прикосновении к ним.
Другая опасность исходила сверху. С подмостков на невидимой нити свисал меч, а также гроздья воздушных шаров, связки красных яблок, желтые пластмассовые ведра, наполненные неизвестно чем. Из садового шланга изредка капала вода. На веревочном канате висела голая девушка с длинными зелеными волосами, которая разбрызгивала дешевые духи из пистолета, предназначенного для травли насекомых. И в центре подмостков, подобно злому богу на троне, находился Предмет № 36 со своими вертящимися глазами.
Квиллер заметил, что Предмет оброс новыми деталями: на нем появилась корона из дверных ручек, символ смерти у Нино.
Вскоре комнату наполнили всхлипывания электронной музыки, и в ее ритме огоньки на стенах начали с головокружительной скоростью перемещаться по потолку, изредка замирая на задранных вверх лицах.
Во время одной из вспышек света Квиллер узнал мистера и миссис Франц Бахвайтер, чьи одежды напоминали крестьянские платья, которые были на них на вечере в день Святого Валентина. Бахвайтеры тут же узнали его усы.
– Когда начнется вернисаж? – спросил Квиллер.
– Он уже начался, – ответила миссис Бахвайтер.
– Вы имеете в виду, что то, что здесь происходит, и есть вернисаж?
– Дальше будет еще много всего, – успокоила она.
– Что тут нужно делать?
– Вы можете стоять спокойно и позволять случаться чему-то, – ответила миссис Бахвайтер, – или вы можете заставить что-то случиться, в зависимости от вашей жизненной философии. Я, возможно, толкну одну из этих картонных башен, а Франц всего лишь подождет, пока она на него упадет.
– Я всего лишь подожду, пока она упадет на меня, – повторил Франц Бахвайтер.
По мере того как прибывали новые посетители, толпа расступалась, давая им место. Одни были неестественно серьезными, другие развлекались, третьи маскировали свой дискомфорт бравадой.
– Вам нравится все это? – спросил Квиллер Бахвайтеров, пока они вместе бесцельно бродили по лабиринту.
– Мы находим это интересной демонстрацией созидания и развития одной темы, – сказала миссис Бахвайтер. – Событие должно иметь форму, динамику, доминирующую мысль, разнообразие – все элементы хорошего проекта. Если вы ищете эти качества, это доставляет удовольствие.
– Доставляет удовольствие, – согласно кивнул Франц.
– Помощники поднимают подмостки, – сказала его жена, – так что события сейчас ускорятся.
Во вспышках света, который исходил от пляшущих на стенах огней, Квиллер увидел, что по лестнице карабкаются трое: в авангарде большая фигура Батчи Болтон в комбинезоне, за ней Том Стэнли, а замыкал процессию Нино, такой же неряшливый, как и раньше.
– Этот молодой человек с бородой, – сказала миссис Бахвайтер, – оправдавший надежды выпускник школы, а второй – студент. Мисс Болтон вы, наверное, знаете. Она преподает здесь. Этот пучеглазый Предмет – ее идея. Откровенно говоря, мы удивлены, зная, как она относится к скульптуре из старого железа. Возможно, она поступает так в угоду публике, люди сейчас поклоняются хламу.
Квиллер повернулся к Францу:
– Вы преподаете здесь, в Пеннимане, не так ли?
– Да, – ответила миссис Бахвайтер, – он преподает акварель.
– Я знаю, вы выставляете свои картины в Вестсайдской галерее, мистер Бахвайтер. Как успехи?
– Он продал почти все, – ответила за художника его жена, – несмотря на «замечательный» отзыв мистера Джорджа Бонефилда Маунтклеменса. Этот ваш критик оказался не в состоянии понять символизм Франца. Когда мой муж рисует парусную шлюпку, он выражает стремление души улететь на белых парусах в голубые дали завтрашнего дня. Маунтклеменс использовал хитроумный способ, чтобы скрыть недостаток воображения. Мы нашли это очень забавным.
– Очень забавным, – согласился художник.
– Вас не обидел его отзыв?
– Нисколько. У этого человека тоже есть проблемы, как и у каждого из нас. И мы его прекрасно понимаем, даже сочувствуем ему, – сказала миссис Бахвайтер.
– Что вы имеете в виду?
– Ему пришлось отказаться от карьеры художника. Вы, конечно, знаете, что у него вместо руки протез, удивительно похожий на руку, сделанный скульптором из Мичигана. Протез удовлетворяет его тщеславие, но писать картины Маунтклеменс больше не может.
– Я не знал, что он был художником, – признался Квиллер. – Как он потерял свою руку?
– Этого, наверное, никто не знает. Это случилось до того, как он приехал сюда. Очевидно, потеря руки изуродовала его как личность. Но мы должны смириться с его эксцентричностью. Маунтклеменс собирается здесь остаться, и мы понимаем, что ничто не сможет вырвать его из его викторианского дома.
Хор пронзительных криков внезапно прервал миссис Бахвайтер. Садовый шланг, подвешенный сверху, обрушил на группу посетителей струю воды.
Квиллер сказал:
– Убийство Ламбрета повергло всех в шок. У вас есть мнение на этот счет?
– Мы не позволяем себе задумываться над такими вещами, – ответила миссис Бахвайтер.
– Мы не позволяем, – повторил ее муж.
Смех заполнил мастерскую, когда помощники развязали тюк с куриными перьями и электрический вентилятор развеял их подобно снегу.
– Это кажется хорошей, доброй шуткой, – прокомментировал Квиллер. Он изменил свое мнение, когда помощники выпустили ядовитые волны какого-то газа.
– Это все очень символично, – сказала миссис Бахвайтер. – Вас никто не заставляет соглашаться с этими фаталистическими посылами, но вы должны признать право каждого на самовыражение.
Прозвучали выстрелы. Потом раздались крики, после чего среди зрителей началась суматоха. Помощники на подмостках протыкали зеленые воздушные шары и осыпали сувенирами толпу внизу.
– Я надеюсь, они не собираются сбросить вниз этот дамоклов меч? – поинтересовался Квиллер.
– Ничего по-настоящему опасного на вернисажах не случается, – успокоила его миссис Бахвайтер.
– Нет, ничего опасного, – эхом откликнулся мистер Бахвайтер.
Толпа закружилась, и башни из картона начали угрожающе нависать над головами людей. Откуда-то сверху падал ливень из конфетти. Из желтой опрокинутой корзины посыпался град резиновых мячей. Потом…
– Кровь! – пронзительно закричала женщина.
Квиллер опять узнал этот голос и начал пробиваться сквозь толпу. Лицо Сэнди Галопей было залито чем-то красным. Ее руки также были красными. Она беспомощно стояла, в то время как Джон Смит нежно прикладывал свой носовой платок к ее лицу. Она смеялась: это был кетчуп.
Квиллер вернулся к Бахвайтерам.
– Ну и бедлам, – сказал он.
Толпа принялась бросать резиновые мячи в помощников на подмостках. Шары летели по воздуху, ударялись о подмостки, падали вниз, рикошетили на невиновные головы и вновь взлетали вверх из рук веселящихся зрителей. Музыка оглушала. Веселые огоньки стремительно неслись вниз головокружительной дугой.
– Давайте примемся за монстра, – раздался пронзительный крик, и град мячей обрушился на Предмет с вращающимися глазами.
– Нет! – закричал Нино. – Остановитесь!
Отчетливо видимый во вспышках света, Предмет закачался.
– Остановитесь!
Помощники ринулись на помощь. Настил подмостков затрещал.
– Осторожно! – закричала девушка, висевшая на веревочном канате.
Толпа разбежалась. Предмет с треском упал и припечатал к бетонному полу чье-то тело.
Двенадцать
Две темы занимали центральные полосы утреннего выпуска «Дневного прибоя» во вторник.
Квиллер бросил газету на стойку бара пресс-клуба, где встретился за кофе с Арчи Райкером.
– Сам оступился или его подтолкнули? – задумчиво пробормотал Квиллер.
– У тебя ум криминалиста, – съязвил Арчи. – Тебе недостаточно одного убийства?
– Ты не знаешь того, что знаю я.
– Давай обсудим это. Что это был за человек?
– Бездельник, который нравился Зое Ламбрет. Она очень любила его, что весьма трудно понять. Ты не видел этого типа – дикий парень прямо с городской свалки.
– Плохо разбираешься в женщинах, – заметил Арчи.
– И тем не менее я должен признать, что способности у этого парня были.
– И кто мог толкнуть беднягу?
– Там была эта скульпторша, Батчи Болтон, которая, кажется, ненавидела его. Я думаю, Батчи ревновала этого бездельника к Зое и завидовала ему профессионально. Он имел больший успех у критиков, чем она. Батчи также очень любит Зою.
– О! И она тоже!
– Зоя пыталась тонко устранить ее, но Батчи хваткая, как бульдог. И вот тут есть интересный момент: оба они – и Батчи, и покойный Нино – были сильно недовольны мужем Зои. Предположим, один из них убил Эрла Ламбрета. Не считала ли Батчи этого Нино соперником в борьбе за Зоино внимание, не она ли столкнула его с подмостков прошлой ночью? Вся команда помощников бросилась по шатким доскам, чтобы остановить падение Предмета. У Батчи была великолепная возможность.
– Кажется, ты знаешь больше, чем полиция.
– У меня нет ответа. Только вопросы. И вот еще один: кто украл картину с балериной из офиса Эрла Ламбрета? В прошлый уикенд я вдруг вспомнил, что в ночь убийства она пропала. Я рассказал об этом Зое, и она уведомила полицию.
– Ты проделал большую работу. Не удивительно, что не успел закончить очерк о Галопее.
– И еще один вопрос: кто украл из музея кинжал? И почему они так уклончивы, когда об этом заходит речь?
– У тебя все? – спросил Арчи.
– Или, другими словами, могу я пойти домой к жене и детям?
– Иди домой. Ты отвратительный собеседник. А вот и те, кому это будет интересно.
По бару гуськом шли Одд Банзен и Лодж Кендал.
– Привет, Джим, – сказал Одд, – это ты написал статью о пропавшем из музея кинжале?
– Да.
– Они нашли его. Я съездил туда и сделал несколько фотографий. После этой шумихи, которую ты поднял, наш отдел посчитал, что люди заинтересуются внешним видом кинжала.
– Где они его нашли?
– В сейфе Департамента образования. Один из инспекторов писал статью о флорентийском искусстве для какого-то журнала и взял из футляра кинжал, чтобы хорошенько изучить его. Потом он пошел на какое-то собрание и положил его в сейф.
– О! – сказал Квиллер. Его усы опустились.
– Отлично, это решает одну из наших проблем, – обрадовался Арчи. Он повернулся к полицейскому репортеру: – Что-нибудь новое по делу Ламбрета?
– Главная ниточка только что оборвалась, – ответил Кендал. – Полиция нашла ценную картину, которая, по словам жены Ламбрета, пропала.
– Где они нашли ее? – вскричал Квиллер.
– В хранилище галереи, под буквой «G».
– О! – сказал Квиллер.
Арчи хлопнул его по спине:
– Джим, ты для детектива слишком большой выдумщик. Почему бы тебе не вернуться к очерку о Галопее, а раскрывать преступления предоставить полиции? Я иду домой.
Арчи вышел из пресс-клуба, за ним последовали Одд Банзен и Лодж Кендал, и Квиллер остался один, невесело глядя на свой томатный сок.
Бруно, вытирая стойку бара, сказал с понимающей улыбкой:
– Хотите еще одну «Кровавую Мэри» без водки?
– Нет, – огрызнулся Квиллер.
Бармен задержался и привел в порядок стойку бара. Он дал Квиллеру еще одну бумажную салфетку и наконец предложил:
– Не хотите посмотреть пару моих картин с президентами?
Квиллер сверкнул на него глазами.
– Я закончил Ван-Бюрена, – сказал Бруно, – и Джон Квинси Адамс тоже здесь, под стойкой.
– Не сегодня. Я не в настроении.
– Никто, кроме меня, не сможет сделать портрет из этикеток от виски! – настаивал Бруно.
– Послушай, меня не интересует, можешь ли ты делать мозаики из оливковых косточек. Я не хочу смотреть на них сегодня.
– Вы начинаете кричать, как Маунтклеменс, – сказал Бруно.
– Я передумал насчет напитка. Сделай еще один, только со скотчем.
Бруно пожал плечами и начал медленно выполнять заказ.
– Хорошенько перемешай, – велел Квиллер. Из динамика раздался чей-то приглушенный голос, но слов Квиллер не разобрал.
– Мистер Квиллер, – сказал Бруно, – кажется, вас вызывают.
Квиллер прислушался, вытер усы и, мрачно хмыкнув, пошел к телефону.
Мягкий голос произнес:
– Мистер Квиллер, надеюсь, я не очень бестактна, но что вы делаете сегодня вечером?
– Ничего, – ответил он.
– Я приглашаю вас поужинать у меня дома. Я чувствую себя подавленной, и мне помогло бы, если бы со мной поговорил кто-нибудь, кто меня понимает. Я обещаю не зацикливаться на своих проблемах, мы будем говорить о приятных вещах.
– Я хватаю такси и еду прямо сейчас.
Выходя из пресс-клуба, Квиллер бросил Бруно доллар и сказал:
– Пей сам свой скотч.
После полуночи Квиллер вернулся от Зои домой в благодушном настроении. Ночь была холодной, тем не менее Квиллеру было тепло. Он дал двадцать пять центов замерзшему нищему, слонявшемуся у подъезда, и, насвистывая какой-то мотив, отпер парадную дверь дома № 26.
Еще до того, как он вставил ключ в замочную скважину внутренней двери, он услышал из холла вопль Коко.
– A! Друг, который рядом только в радости… – обратился он к коту. – Вчера ты меня бросил. Не ожидай сегодня игр, старина.
Коко сидел в холле. Он не важничал, не терся о ноги. Он был очень серьезен. Он опять настойчиво завопил.
Квиллер посмотрел на свои наручные часы. В это время кот уже должен был спать, свернувшись калачиком на холодильнике в кухне Маунтклеменса. Но он был здесь, бодрствующий и протяжно, громко вопящий. Это было не жалобное мяуканье, которое он использовал, когда ужин немного задерживался, и не тот сварливый тон, к которому прибегал, когда ужин подавался непростительно поздно, это был крик отчаяния.