Окурки он обычно оставлял в пепельнице на столе, чтобы все видели, как много и напряженно прошлой ночью трудился Петя Счастливчик. Мужики-сослуживцы крепко жали ему руку, а немногочисленные женщины глубокомысленно перемигивались, особенно тогда, когда в пепельнице у Петюни обнаруживались бычки с двумя, а то и тремя тонами губной помады на фильтрах.
А Петя, всем приветливо улыбающийся, ждал, когда его наконец вызовет шеф в маленький отдельный кабинетик, чтобы похвалить или в острой дискуссии не согласиться с его, Петиными, выводами, тянущими как минимум на какую-нибудь солидную научную премию.
Мало того что Петя был многопьющий, он еще был и очень веселый. Его любимой шуткой было предложить вновь входящему своей "водки". "Не желаете ли водочки?" спрашивал он и подходил к огромной бутыли в плетеной корзине, на которой его рукой было выведено: "Царская водка. Возьми с собой большую крепость. Выпил-и порядок".
Под надписью был нарисован орел с двумя клювастыми черепами. На орла указывала стрелка, которая представляла собой фразу:
"Вино - враг ума!"
Петя наливал из бутыли в стакан парящую жидкость и, затыкая нос, крутил стакал в руке, словно собираясь выпить его. Присутствующие замирали, а Петя, покачав головой, мол, выдохлась монополька, выливал ее в мойку, из которой вдруг начинала расти пузырчатая лава окисленного органического соединения. Все визжали от восторга...
У Пети было много подруг, грустных и веселых, маленьких и высоких, по-спортивному подтянутых и хрупких, то есть очень женственных. Но ни с одной из них он никак не мог совпасть, прилепиться, чтобы уж навеки вместе по жизни... Что и говорить, все эти легчайшие созданья в шуршащих шелковых платьицах и белоснежных блузках, распахнув свои души и радостно трепеща крыльями, летели на негасимый огонь грандиозной Петенькиной личности. Они сыпались на него откуда-то из самого космоса со счастливыми улыбками, находя в Петеньке то, что искали всю свою жизнь. Они приходили к нему, чтобы отдать ему все то, что у них было, и даже больше... Но ничего этого Петеньке было не надо. Он довольствовался малым, ну, самым что ни есть необходимым, извлекая из этих волшебных встреч лишь чистейшую физиологию.
И они уходили от него навсегда. Уходили, заламывая пальцы рук и кусая губы. Они Рыдали и были готовы проклясть Петеньку, но тот смотрел на них своими невинными смеющимися глазами, и они смирялись. Они хлопали дверью, унося в сердце неутоленную любовь к этой захватывающей дух глыбе космических страстей, к этому порой почти жестокому, но чистому ребенку, в котором просто и быть не могло тепла домашнего очага, в котором блуждали лишь вольные ветры, постепенно переходящие в ураганы...
Да, что и говорить, Петя любил женщин. Но более Петя любил свою биологическую науку!
Он был настолько плодовит, что раз в квартал обязательно публиковал в каком-нибудь престижном издании статью или обзор с новыми идеями и гипотезами, например, о двух человечествах, живущих на нашей планете в параллельных мирах (причем наш являлся худшим, а тот, второй, представители которого прилетали к нам на тарелочках и жили в кладовках на правах "Барабашки" или домового, лучшим).
Начальство Петю не трогало. "Бесполезно,- считало оно,- Петя - гений!" К тому же Петя был кандидатом наук, который по совокупности заслуг перед отечественной биологией тянул на целого членкора с хвостиком.
"Гений!" - пожимали плечами женщины из его института и не пытались преследовать подающего надежды холостяка, довольствуясь лишь двумя-тремя встречами у рабочего стола после захода солнца...
Счастливчиком его прозвали еще в университете, на третьем курсе, когда после очередной шумной попойки он вышел из комнаты старопетергофского общежития, на пятом этаже через окно, совсем-совсем забыв, что леса со здания сняли еще неделю назад. В пикирующем полете к земле-матушке он заснул мертвецким сном и с грохотом плашмя приземлился на последнюю, не снятую с металлических штанг, доску на уровне третьего этажа.
При этом он так и не проснулся. Только когда рассвело, дрожащие от страха веснушчатые и курносые мамины дочки с третьего этажа вместе с комендантшей общежития тремя баграми втащили тело будущего гения в чистенькую, робко пахнущую духами комнатку, в которой Петя наконец ожил и открыл глаза.
Вечером друзья, обыскавшиеся милого сердцу собутыльника, и строгие, как дуэньи, девятнадцатилетние жилички обнаружили Петеньку спящим все в той же кровати, но уже в обнимку с одной из своих спасительниц, которая утром только на одну минуточку отстала от подруг, идущих на занятия, чтобы проверить у потерпевшего пульс... После этого случая Петя и стал Счасчивчиком.
В этот поздний час Петя Счастливчик поджидал двух веселых подружек, одна из которых, Нюша, была его давнишней знакомой из мединститута, а вторая, Ксюша,знакомая знакомой, хоть и не имевшая к медицине прямого отношения, но оч-чень интересная женщина.
"О коллеги! - обычно кричал он им с порога, хотя коллегой с большой натяжкой могла считаться Нюша; Ксюша вообще трудилась в другом депертаменте.Ну, как там поживают наши Василь Василичи в банках? Не надоел ли им формалин?"
После общего приветствия, вызывавшего обычно гул одобрения, Петенька переходил на личности и по-армейски лаконично расспрашивал каждого в отдельности о его делах. Так, Ксюше с некоторых пор доставался один и тот Же вопрос: о здоровье одного старого пердуна (именно на старом пердуне, а никак не на старпере всегда настаивал Петенька, говоря, что образованным людям негоже прятать или затирать подлинный смысл слов всякими эвфемизмами и аббревиатурами: "Говорите проще, Друзья, изъясняйтесь понятнее, и тогда народ поймет вас и полюбит!").
Старый пердун был Ксюшиным начальником и, соответственно, человеком преклонного возраста. Как-то раз, потеряв над собой контроль, он, используя свое служебное положение, попробовал овладеть молодой красавицей у себя на даче, но та сказала ему такое, что обольститель чуть не впал в кому от стыда.
Петя пока даже сам себе не мог объяснить, почему его так раздражает этот старый пердун, которого он и в глаза не видел. Определенно здесь что-то было, что-то такое, что против воли пока еще слабым чахоточным ростком зародилось в его вольном, как русская равнина, и абсолютно бескрайнем сердце.
"Интересно, что со мной?" - думал Петенька, в последнее время все более и более заинтересованно поглядывая на Ксюшу.
Отложив пробирки со своими стрептококковыми микробами, с помощью которых он в ближайшее время собирался двинуть науку за пределы земного притяжения, Петенька нехотя изучал тот самый порошок, переданный ему закадычным студенческим другом Толиком Юрьевым.
"Эх, Толик, Толик,- любил мечтательно сказать Петя, обняв своего дружбана за плечи и разлив бутылку водки в два "губастых" (граненых двухсотпятидесятиграммовых стакана с круглой "губой" в верхней части),- какая эпоха была! Застойная, хлебосольная; из всех репродукторов музыка, по улицам толпы тружеников с красными полотнищами, и - никаких буржуев, никаких бандитов вокруг; ВСЮДУ" куда глядят счастливые глаза, простой советский народ. И мы с тобой, прекрасные, молодые, в толпе. Уже по "губастому" приняли: тепло, радостно, хочется любить этих созидающих и всепобеждающих, лучше, конечно, их биб... А потом песни, пляски; тебе в морду - раз. мне в морду - два, ну, и мы им - в ответ Шум, визг, менты в "незабудке", протокол, ..телега'' в деканат... Хорошо! Есть, что вспомнить..."
Что и говорить, Петя Счастливчик любил Толю Юрьева, поскольку лучшего собеседника и не сыскать. Во-первых, Юрьев был непритязателен: ему всегда хватало бутылки "Столичной" без закуски. При этом он не только не терял дар связной речи, что особо ценил в людях Петя, но и начинал легко и свободно парить мыслью над миром, как молодой орел над сизой горной пропастью. Во-вторых, у Юрьева могла вдруг возникнуть неожиданная идея, и тогда Петя с горящими глазами вопил ему: "Толян, отдай ее мне, отдай, я ее оформлю, а тебя прославлю как соавтора!" И, хохоча, он хватался за блокнот, чтобы стремительной своей рукой набросать две-три строки гениального...
Петя Счастливчик уже отложил в сторону подкинутый ему Юрьевым дня три-четыре назад порошок, не найдя в нем ничего особенного. Это была какая-то немыслимая смесь нерастворимых солей и банальных аптечных препаратов. "Ничего себе отходы металлургического производства! - думал он.- Да какие они там, в Европе, металлы варят?! Похоже на отходы с обыкновенной фармацевтической свалки".
С этим порошком у Петеньки вышли одни неприятности. Сначала, когда Юрьев только принес его, Петенька тут же собрался провести экспресс-исследование: высыпал порошок в блюдце, деловито понюхал его и даже хотел лизнуть, однако в последний момент язык спрятал - дрянь какая-то! Но потом он закрутился со своими любимыми микробами, боясь упустить очередную гениальную догадку.
Петеньке надо было бы спрятать порошок, Да он о нем забыл и вспомнил только тогда, когда безнадежно влюбленная в гениального Петра Евгеньевича лаборантка Людочка, у которой в последние две недели (после того, как Петенька шутливо поцеловал ее в щеку) все валилось из рук, опрокинула блюдце с порошком в приготовленный к очередному эксперименту раствор со стрептококковыми микробами, и, естественно, погубила эксперимент. Петр Евгеньевич в сердцах даже прикрикнул на Людочку, и она, разрыдавшись, убежала домой. Испорченный раствор он слил в пробирку, которая теперь маячила среди прочих у него на столе.
Небрежно поковыряв остатки порошка кончиком иглы на приборном стекле бинокуляра, перед тем как высыпать его обратно в целлофановый пакет, он не обнаружил абсолютно ничего интересного. "Ну хоть бы мелькнуло что-нибудь подозрительное, инородное, к чему можно было бы прицепиться..."
Еще раз окинув взором порошок, Петенька недовольно отодвинул его от себя. Нет, он не привык проигрывать и не умел отступать. Ему было немного досадно, что ничего интересного из этого дела, кроме чудовищного нагромождения химических формул, ему выудить не удалось.
До прихода компании еще оставалось время, и Петя решил заняться своими микробами. Он взялся было за одну из пробирок, но взгляд его невольно упал на другую, с тем самым раствором, который испортила Людочка. Петеньке показалось, нет, скорее он интуитивно почувствовал, что там что-то изменилось.
Петя Счастливчик уже забыл о том, что к нему вот-вот должна заявиться веселая компания. Теперь, чтобы подтвердить или опровергнуть свою догадку, он желал рассмотреть этот самый испорченный раствор поподробнее, "пощупать" его с помощью более солидной техники - рядом стоял зачехленный сканирующий микроскоп. "Подарок из Африки!" - весело рекомендовал Петенька свой рабочий инструмент заезжим светилам биохимической науки из стран социальных контрастов и развитого капитализма.
Кроме того, он решил, если все подтвердится, сейчас же начать экспериментировать с раствором. Петя придвинулся к столу и с нетерпением первооткрывателя прильнул глазами к окулярам...
Юрьева бросили на кресло у журнального стола и привязали руки к подлокотникам небольшими ремнями, которые один из молодых людей извлек из кармана куртки.
- Значит, подписывать не будешь? - Не давая ответить Юрьеву, который в эту минуту был почти готов подписать директорскую "липу", молодчик сунул ему в грудь какую-то штуку.
Долю секунды Юрьев чувствовал удар такой силы, словно он вдруг столкнулся на встречных курсах с тепловозом, и после этого тело его стремительно перешло в атомарное состояние...
Навстречу Юрьеву бежала Ирина. Она бежала, словно сопротивляясь сильному встречному ветру, выставив руки вперед и опустив голову. Чем ближе подходила Ирина к Юрьеву, тем тяжелее ей было двигаться. Она уже едва-едва передвигала ноги, упираясь локтями в пространство, словно оно было тяжелым и тягучим.
В двух шагах Ирина остановилась, ощупывая ладонями невидимую стену, отделявшую ее от Юрьева, словно искала зазор в ней. Наконец она нашла его и, мучительно напрягшись, стала раздвигать пространство.
Юрьев понял, что она хочет что-то сказать ему. Он навалился на вязкий, тягучий воздух, чтобы продавить его своим весом. Но воздух вдруг стал густеть, приобретая почти резиновую упругость. Ирина, не глядя на Юрьева, вытянувшись в струнку, начала протискиваться к нему сквозь узенькую щель, куда Юрьев протянул руку с судорожно растопыренными пальцами. В тот момент, когда разделявшая их стена приобрела кристаллическую твердость и начала сдавливать Ирину, Юрьев успел коснуться ее ладони.
Ладонь была маленькая и сухая. Последнее, что увидел Юрьев, было лицо Ирины, вдруг ставшее лицом слепой Параскевы...
- Ну что, уважаемый, освежился? Еще хочешь "шокера"? Правда, отличная штучка? Самое гуманное в мире средство для поднятия тонуса и стимулирования умственной деятельности. Оказывает кумулятивное действие на мозжечок! - сказал, нервно хихикая и придвигая к очнувшемуся Юрьеву свое аккуратное, гладко выбритое лицо, один из джентльменов.- Ну что, будем подписывать?
- Куда он денется, Вова.- Юрьев впервые услышал имя кожаного молодого человека.- Подпишет и еще попросит, только чтобы больше не отлетать.
- Верно, Витя. Какие странные люди: говоришь им - не слышат, платишь за них - не ценят, не говоря уже о простой человеческой благодарности... Да, измельчал народец и умом тронулся: не понимают, ничего не понимают. Мы ведь о стране заботимся, а они все про свое: дай на бутылку, не хочу работать, не желаю цивилизованным становиться. Лучше вонять буду да по подвалам с кошками знаться.
- Сейчас Николай Алексеевич вернется, и вы ответите,- простонал Юрьев.
- Смотри-ка, букашка, а тявкает, как собачка,- сказал Витя, удивленно вскидывая брови.- Николай Алексеевич, может, и вернется (Вова при этом закатил глаза и комически перекрестился), но только тебя уже здесь не будет... Извини, мужик, будем опять мозги тебе вправлять.
- А он копыта не откинет? - спросил Вова.
- Может, и откинет...
- А кто тогда бумагу подпишет?
- А ты и подпишешь. Профессор дал его заключение с подписью, оттуда и передерешь.
- Ладно, это уже не важно. А какой упорный доходяга достался! Ты идейный что ли, говнюк? На идеологической работе был?
- Да нет же, таких у нас не держали,- сказал Вова.-Это, Витя, результат как раз идеологического разложения: перегной социализма.
- Ладно, кончай базар,-сказал Витя,-с этим идейным физиком дохлый номер. Пора ехать к химику. Не дай Бог, он что пронюхает и дров наломает, тогда придется и из него делать шизика, а то и вовсе-в шихту...
- Ас этим что? - спросил Вова.- Столько сил на него потратили. И зачем только все это надо было?.. Теперь-то куда девать его будем?
- Вовик, не задавай глупых вопросов. Вокруг на земле столько места для идейных... Бодни-ка лучше его еще раз "шокером" для профилактики и тащи в машину.
Когда Вовик, кривляясь, вновь вытащил из кармана свое орудие убеждения, использующее последние достижения научной мысли, а Юрьев закрыл глаза, ожидая в любой момент получить в грудь удар "Красной стрелы", летящей с курьерской скоростью из Москвы в Петербург, дверь в овальную гостиную отворилась и на пороге появились старые знакомые - майор с усатым сержантом.
Вовик, вопросительно посмотрев на Витю, улыбнулся и быстро спрятал "шокер" в карман. Юрьев с облегчением вздохнул: доводы милиционеров, аргументируемые ударами хромовых сапог и пудовых кулаков, казались ему младенческой забавой в сравнении с Вовиной гуманной "игрушкой" кумулятивного действия.
- Добре, значит, не договорились с хлопчиком? - начал майор.- Ой-ой-ой, этак вы из него раньше времени душу вынете, а мне шо останется? Отруби? - Майору явно хотелось покуражиться.-Ну, вставай. Пойдем, хлопчик, впереди у нас с тобой еще столько посиделок. Сержант надел на Юрьева наручники.
- Да и хлопчики тебя в камере заждались: ты им что-то должен, особенно одному, такому щербатенькому, худенькому, по кровушке скучающему...