— Заходите! — Максаков отпер дверь. — Андронов, возьми рапорт и вези в восемьдесят седьмое. Прямо сейчас!
Подошел Гималаев.
— Паша! Тебя жена искала. У Юрки температура.
Колесов вздохнул и посмотрел на Максакова.
— Можно я сразу поеду? Срочного ничего?
Тот махнул рукой.
— А если бы и было? Езжай, конечно.
В кабинете, как всегда, трезвонил телефон.
— Да?
— Как дежурство? Можешь говорить? — У Татьяны, похоже, было хорошее настроение.
— Конечно. — Он жестом показал, чтобы опера рассаживались. — Все как всегда.
— Меня на ученом совете похвалили, — сообщила она.
— Молодец! — Он искренне обрадовался. — Хотя меня это не удивляет.
— Приезжай ужинать, — предложила она, — я рыбу под майонезом сделала.
Отдел полностью расселся.
— С удовольствием, только мне сестру надо из театра забрать около десяти.
— Успеешь.
— Договорились. Буду выезжать — позвоню.
Он положил трубку.
— Все собрались?
— Все.
— А где Жгутов с Венгеровским?
— В бане, в засаде.
— Уже, наверное, засадили!
— Нет, чистоплотные очень, моются.
Он жестом остановил поток острот.
— Не буду мучить на тему, кто чем занимался. Дежурные на выходные в курсе? Вопросы? Тогда — все.
Зазвонил прямой телефон точно на этих словах. Все моментально умолкли.
— Приехали, — констатировал Шаров. — Однажды в пятницу вечером…
— Двойник–огнестрел, — предположил Толя Исаков.
— Заткнись, дурак!
Максаков снял трубку.
— Ну что, сглазил? — Голос Вениаминыча был просто усталым, других ноток в нем не прослушивалось. — Собирайся. Днепропетровская семь, квартира восемьдесят три. Труп с колото–резаными после пожара. Медик поехал. Прокуратура сейчас будет.
— Шефам сообщил?
— Грач в курсе.
— Понял. Еду.
Отдел молча ждал, пока он повесит трубку.
— Есть добровольцы поработать?
Секундная пауза. Он знал, что вечер пятницы — святое время. Завтра семьи, дети, проблемы, магазины, ремонты, дачи, а сегодня несколько часов отдыха со сладкой перспективой двух выходных впереди. Если, конечно, ничего не случится. Случилось.
— Ну я съезжу.
Он не сомневался, что Игорь скажет это первым.
— Мы, мы останемся! — Казалось, Дронов и Велиготская только и ждали сигнала.
— Я могу, — кивнул Дударев.
— Достаточно! — Максаков остановил очередных желающих. — Еще Андронов дежурит, и Шароградский с ним в восемьдесят седьмом. Остающимся пять минут на сборы. Остальным — спасибо, и дуйте по домам. Кстати, не советую злоупотреблять. Город сегодня ночью фактически без света. Заблудитесь, замерзнете.
В кабинете остался только Игорь. Максаков снова взялся за телефон.
— Зайчик, я не смогу приехать на ужин.
— Как хочешь.
Его приводило в бешенство это деланно–холодное безразличие.
— У нас убийство.
— Конечно.
— Ты же понимаешь…
— Конечно. Работа превыше всего.
— Я позвоню позже.
— Как хочешь.
Аппарат едва не треснул от брошенной с размаха трубки. Он достал сигарету, но зажигалка щелкала вхолостую. Игорь протянул свою.
— Съезди. Я тебя подстрахую.
Первая же затяжка успокоила разгулявшиеся нервы.
— Тебе и так придется меня подменять — мне за сестрой в театр.
— Без проблем.
Максаков в несколько затяжек докурил сигарету и полез за своим пальто.
— Игорь! Почему она, как глухая? Ведь работу мою не по книжкам знает. Сама сколько лет…
— Именно поэтому. Ее и так все это достало, а еще и ты идешь по такому же пути. Она считает, что слепой и глухой — ты, раз не хочешь понять, к чему все катится.
Они подошли к дверям. Максаков достал ключи и выключил свет.
— Кто прав?
— Оба. Я пошел одеваться.
В темноте кабинета зазвонил телефон. Тоненько, жалобно и призывно. Он подумал и, не зажигая света, вернулся к столу. Хотелось, чтобы это была Татьяна. От окна нещадно сквозило. У пожарников зашипел мегафон:
— Дежурному наряду пройти на ужин.
— Алло?
— Мишка, это я! — Голос Радимовой частично заглушала орущая музыка. — Слушай! Такие отличные ребята! Мы все решили! Сейчас с ними в боулинг играем, а на одиннадцать баня заказана. Может, приедешь?!
Он усмехнулся.
— Не могу. Я же дежурю.
— Вот дура! Забыла! Как виски?
— Не пробовал еще.
— Попробуй.
— Обязательно. Пока.
В освещенном из коридора проеме двери возник Гималаев в куртке.
— Ты здесь?
— Да.
— Чего в темноте?
— Судьба такая. Готов? Поехали.
На улице упругий морозный ветер перемещал по воздуху огромные кубы осязаемого черного пространства. Максакову на секунду показалось, что темнота вот–вот рухнет на город и раздавит усталые промерзшие здания, пустые улицы и прячущихся по квартирам людей. Он тряхнул головой, отгоняя психоделические картинки, и снова почувствовал навязчивую, как комариный писк, тревогу. По пути к машине радовало, что за спиной идут его ребята. Мороз нарастал. Приближающаяся ночь пока безуспешно билась о желтые квадраты окон.
Глава 14
— Худо, что снега нет, — сказал Дударев, — от него светлее.
Максаков согласно кивнул.
— А днем–то как валило.
— Одно слово — Питер.
— Михаил Алексеич, налево сворачивайте!
«Малую землю» — территорию, зажатую между Лиговкой, путями Московского вокзала и Обводным каналом, даже днем трудно было назвать освещенной и оживленной. Сейчас же у него создавалось впечатление, что он находится в Петрограде времен гражданской войны. Казалось, что на дворе не полвосьмого вечера, а часа три ночи. Фары выхватывали из мрака серые, крошащиеся стены зданий и тонущие во тьме пасти подворотен. Женщина с двумя огромными догами на поводках прикрыла глаза рукой. Стая малолеток, собравшись в кружок проводила недобрыми взглядами. Максаков свернул с Черняховки на Роменскую и дал газу. Днепропетровская шла практически вдоль железной дороги и выходила к Обводному. Нормального человека занести туда с наступлением темноты мог лишь приступ безумия. Седьмой дом легко нашли по горящим фарам многочисленных автомашин возле него. Патрулька, кримлаборатория, «форд» Грача. Максаков аккуратно притер «копейку» радом. Дом вплотную примыкал к стене, ограждающей железку, и двора у него не было. Он удивился, откуда в этом однокорпусном четырехэтажном строении может взяться восемьдесят третья квартира, но, посветив фонарем, обнаружил, что отсчет начинается с семьдесят третьей. Из «УАЗика» вылез милиционер, с подозрением оглядел его «жигуленок».
— Вы кто?
На всякий случай он держался на расстоянии.
— Максаков, ответственный по РУВД, с «убойщиками».
— А–а, — произнес постовой с облегчением и сделал несколько шагов навстречу. — Третий этаж.
Лестница неожиданно оказалась вполне приличной, даже не очень грязной и со светом. Квартиры, судя по дверям, — отдельными и не гопническими.
— Ведомственный дом, — правильно истолковал озадаченное выражение максаковского лица Денис Дронов, — от железки. Работники «Московской–Товарной». Я эту землю обслуживал.
На третьем этаже явственно ощущался запах пожара: несло горелым пластиком, остро пощипывало ноздри гарью. На площадке перед квартирой уже топтался Шохин. От его блаженного полчаса назад выражения лица не осталось и следа.
— Не везет тебе сегодня.
— Да уж.
— Кто внутри?
— Прокуратура, Грач, криминалисты.
Максаков посмотрел на грубо взломанную дверь.
— Кто обнаружил?
— Пожарники. Задымление началось, и соседи их вызвали.
— Дверь — их работа?
— Да, захлопнута была.
— Пошли посмотрим. — Максаков кивнул Игорю. — Вадик, организуй обход.
— Конечно, как обход — Вадик, а как…
Квартира была аккуратной, чистой, среднего достатка. Не новая, но хорошая мебель, ровно побеленные потолки, ковры на полу. Прихожая, коридорчик, три комнаты. В гостиной сразу бросались в глаза пустая тумба из–под телевизора с чистым от налета пыли квадратом, открытые дверцы стенки, разбросанные по полу вещи. На диване сидел Грач с каким–то слегка потерянным лицом. Максаков вопросительно посмотрел на него. Тот молча махнул рукой дальше по коридору. Впереди моргали фотовспышки криминалистов. Мрачный начальник ЭКО Резцов молча протянул руку.
— Долго еще?
— Минут десять.
— Следак здесь?
— На кухне.
У зажженной газовой плиты невозмутимо курил Володька Французов.
— Ты откуда?
Француз скривился.
— От верблюда. Ефремов уехал в ИВС, когда освободится — неизвестно. Константиныч попросил меня съездить. Ну не подставлять же его.
Новый заместитель прокурора по следствию Олег Константинович Пошехов действительно пока производил благоприятное впечатление. Максаков отметил, что от дневной выпивки у Володьки остался лишь смешанный с табаком запах спиртного.
— Ты вовремя остановился.
— Деньги кончились. У тебя жвачки нет?
— Нет, но там, на лестнице — Маринка, а у нее всегда есть.
— Отлично, а то во рту как будто кошки нагадили.
— Настроение как?
— А ты сам как думаешь?
В дверь просунул голову Резцов:
— Мы закончили.
В комнате сначала явно была детская. По мере взросления своего хозяина она тоже взрослела, оставляя в тоже время маленькие свидетельства прошлого. Плюшевый тигренок в углу дивана. Набор резиновых индейцев на секретере. Запыленная модель самолета на подоконнике. На стенах висели плакаты рок–групп, футболистов и голливудских актеров. Под ними фотографии: улыбающийся школьник с огромным букетом; он же, но старше, машет рукой с велосипеда; худенький загорелый подросток с футбольным мячом, и другие. Некоторых из них коснулись языки пламени, но большинство осталось целыми. На них было трудно узнать того, кто лежал на обгоревшем диване, закиданный тряпками и бумагами. Огонь не тронул лицо, но изумленно–обиженное его выражение настолько разительно отличалось от улыбок на фото, что Максаков поначалу решил, что это разные люди.
— Медик–то будет уже? — Французов поставил «дипломат» на стул. — Странно горело как–то.
— Пожарные говорят, что поджог неумелый, — пояснил Резцов, — пламя изменило направление и перекинулось на коробки под секретером, а там пластмасса, так что задымило на весь дом.
— И слава Богу, а то выгорело бы все. — Максков наклонился над трупом, подумав, что, может, было бы и к лучшему: причина смерти неустановлена и можно все списать на пожар. Кощунство, конечно, но всем проще. Даже родственникам. Несчастный случай воспринимается легче, чем убийство.
— Ножевые, по–моему. — Он выпрямился.
— И ЧМТ, — кивнул Француз. — Чего гадать. Сейчас доктор приедет, скажет.
В комнату протиснуся потерявшийся где–то Гималаев с паспортом в руках.
— Одинцов Юрий Сергеевич, семнадцати лет, после школы подрабатывал почтальоном, собирался в армию, увлекался футболом и музыкой. Соседи говорят — тихий, домашний мальчик. Отец — машинист, сейчас в рейсе. Мать — начальник какого–то отдела на железке. Приходит с работы около восьми.
Все синхронно посмотрели на часы.
— Врача вызывали? — Судмедэксперт Андрей Чанов, облаченный в неизменный камуфляж, перешагнул через порог.
— Опоздали вы, доктор, — невесело усмехнулся Максаков.
— Я никогда не опаздываю, — невозмутимо возразил Чанов. — Я — последний доктор. Второй раз сегодня видимся. Ты чего район кровью залил?
— Так получилось. — Максаков пропустил эксперта на свое место и вышел в коридор.
Комната была небольшая, толкаться в ней всем вместе было бессмысленно. Грач по–прежнему сидел на диване в гостиной.
— А я его в коляске помню, — неожиданно сказал он, — я в этом доме еще участковым жил. Михаил, постарайся…
— Я всегда стараюсь. — Максаков присел перед телевизионной тумбочкой. Он страдал сентиментальностью. Заботливо обустроенная комната Одинцова уколола его в самое сердце. Он сам хранил любимые детские игрушки, фотографии и музыкальные плакаты времен юности и сейчас старался отделить профессиональные ощущения от щемящей жалости к несчастной семье, в которую так страшно вторглась тьма окружающего бытия.
— Валерий Павлович!
Резцов заглянул.
— Здесь нашли чего–нибудь?
— Пальцев много, но чьих?
— У него–то сохранились руки? Чтобы разграничить?
— В морге увидим.
Грач встал:
— Михаил, я поеду. Я на связи.
Голос у него был такой же бесцветный, как и выражение лица. Критическая масса. Усталость. Все, что не умерло, — умрет.
— Я думаю, что в той комнате муз–центр был, — вошедший Гималаев присел на место Грача. — Кассет много, дисков, а слушать не на чем.
Максаков тоже встал.
— Мать придет и скажет точно.
Оба снова посмотрели на часы. Перспектива общения с матерью убиенного не радовала. Максаков поймал себя на мысли, что считает минуты, когда надо будет ехать за сестрой. Запиликала «моторола».
— Алексеич, мы в РУВД. Какие наши действия? К вам ехать?
— Не надо, Стае. Ждите там.
— Что стряслось–то?
— «Глухарь». Приеду расскажу.
Он отключился. В коридоре появился Француз.
— Распорядись насчет понятых.
— Ладно.
Он не успел. Нечто среднее между воем и всхлипом донеслось со стороны лестницы. Шум короткой борьбы, и полная женщина в белом пуховом платке, легко высвободившись из рук пытающегося ей помешать постового, ворвалась в прихожую и устремилась по коридору. Максаков и Резцов, не шевельнувшись, пропустили ее. Страшный, безумный крик вспорол пространство квартиры.
— Юрочка! Лапочка моя! Ребеночек мой! Господи!!!
Максаков достал сигарету. Он держался из последних сил, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы. Лицо Гималаева заострилось и стало землисто–серым. Крик перешел в рыдания. Появились Чанов и Французов. Губы у обоих плотно сжаты. Володька никак не мог достать из пачки сигарету. Максаков снова посмотрел на часы и тронул Гималаева за рукав:
— Старый, я тебя брошу.
— Давай, конечно. — Игорь покачал головой. — Боюсь, что с ней сего дня разговоры невозможны.
Максаков кивнул:
— Смотри сам.
Он вспомнил, как одна из газет смаковала «безобразное поведение сотрудников милиции», которые «не имея за душой ничего святого, лезли в душу к близким предательски убитого журналиста». Всем хотелось, чтобы опера раскрывали преступления, не доставляя хлопот гражданам.
На улице мороз сразу сковал лицо. Сырой ветер нанес твердую ледяную пленку на лобовое стекло. Максаков запустил двигатель. Лампочка бензобака предательски уставилась красным зрачком. Он поднял воротник, шваркнул несколько раз по стеклу скребком и подошел к водителю «пэкаэлки».
— Семеныч, ты друг уголовного розыска?
— А что надо? — За пятнадцать лет службы Семеныч научился правильно отвечать на подобные вопросы.
Максаков зашел с другой стороны.
— А помнишь, как я тебя утром после Дня милиции от жуткой смерти спас?
— Помню, — тревожно заерзал Семеныч и на всякий случай добавил: — Водка была паленая,
— Какая бы ни была, а водка. — Максаков перешел в атаку: — Дай бензина. Я совсем обсох.
Минуту Семеныч напряженно думал. Бензина было жалко, отказывать неудобняк. Наконец он с сожалением извлек на свет талон.
— Только десять литров. Самому еще ездить.
— Спасибо, брат! Давай! — Максаков забрал талон. — Еще десять будешь должен!
— Че–чего?
— Шутка.
Хорошо прогретая машина слегка юзила по скользкой мостовой. Фары хищно рыскали по темным громадам домов. Складывалось впечатление, что это не центр города, а дорога в горах. Впереди светилась блеклыми рекламами Лиговка. Зеркала заднего вида казались обклеенными черной бумагой. Впившись холодными пальцами в багажник автомашины, за спиной неслышно скользила тьма.
Глава 15
У девицы было лицо фотомодели. Свободно ниспадающие серебристые волосы, огромные глаза, тщательно накрашенные ресницы, искусственный шоколадный загар. Видимо, внутри было жарко, так как она сидела в одной фиолетовой блузке с голыми плечами.
— Вам придется проехать на другую заправку.
— Почему? — Максаков злился.Время шло. Бак был практически пустым. Девчонка, как магнитофон, твердила одно и то же.
— У вас талон на девяносто второй, а в наличии только девяносто второй евро.