«Старый Джек Норрис, Креветочник-Музыкант» жил примерно семьюдесятью годами позже на той же улице (к тому времени переименованной в Джордж-стрит). Нищий, занимавшийся «бродяжничеством и попрошайничеством» под видом торговли креветками, он умер от голода, или, как выразилось жюри, «погиб от руки Божьей». Некая Энн Хенли весной 1820 года умерла на 105‑м году жизни в Смартс-билдингс. «Она имела обыкновение сидеть на Холборне у той или иной двери и продавать подушечки для булавок собственного изготовления. Она была невысока ростом, мягка и скромна в общении, чиста телом и одеждой. Обычно носила серую накидку».
В то время когда пишутся эти строки, на Нью-Оксфорд-стрит между Эрншо-стрит и Дайот-стрит (которой вернули старое название) сидит крупная бритоголовая женщина; она приносит сумки, полные газет, и беспрерывно разговаривает сама с собой, но никогда не клянчит денег. Почему она день за днем выбирает одно и то же бойкое место – неясно; остается предположить, что, несмотря на все застройки и перестройки, Дайот-стрит не потеряла для таких, как она, былой притягательной силы. Поблизости от поворота на Дайот-стрит сидит и просит подаяния коротко стриженный молодой человек в очках со стальной оправой. На Сент-Джайлс-Хай-стрит, между Эрншо-стрит и Дайот-стрит, мужчины средних лет, заняв крыльцо и дверной проем заброшенного конторского здания, выпрашивают у прохожих «на чашечку чайку». Воистину Сент-Джайлс остался заманчивым местом для нищих и бродяг, в числе которых – женщина, сидящая на углу среди голубей и запаха мочи около Хай-Холборна, и старик, который всегда пьян, но никогда не просит милостыни и занимает место у театра «Доминион-тиэтр», где в свое время была пивоварня. За углом театрального здания молодые бродяги клянчат у прохожих деньги. Они лежат в своих спальных мешках точнехонько напротив общежития Христианской ассоциации молодых людей – многозначительное соседство, подчеркивающее важную роль, которую по-прежнему играет в жизни прихода странствующий люд.
Поблизости от Сент-Джайлса – там, где большая магистраль Хай-Холборн минует устья Саутгемптон-роу и Проктер-стрит, – бродяги, поодиночке или группами, встречаются неизменно. Воистину они кажутся некими стражами или хранителями района. Они околачиваются и в церковном дворе – волосатые, бородатые, краснорожие, грязные, пьяные, подобно поколениям предшественников.
Придерживаясь установки на индивидуализированное повествование, я приведу отрывки из записей приходского архива, по которым видна характерная краткость здешних жизней: «Элизабет Отли и некая Грейс погибли под обломками рухнувшего дымохода в
На протяжении многих поколений здесь, к слову говоря, ежегодно устраивался карнавал нищих. Фактически эту жизнь скрашивали, делая ее выносимой, только блуд и алкоголь. В официальном отчете за 1847 год говорится, что одну комнату в доме «днем занимают лишь три семьи, однако на ночь сюда набивается столько народу, сколько может уместиться». Нередко в небольшой комнате ютилось двадцать и более человек с товарами, которыми они торговали на улицах (чаще всего это были апельсины, лук, селедка и водяной кресс). В одном переулке возле Черч-стрит в комнате, «похожей на коровник», «ели, пили и спали семнадцать человек». Пол в этом устрашающем помещении был «сырой и находился ниже уровня двора».
Снова и снова подчеркиваются сырость и зловоние, на которые жаловались еще Рен и его современники. Район кишел переносчиками всевозможных болезней, и неудивительно, что здесь свирепствовали лихорадка, холера и чахотка. Томас Бимз обратил внимание на молодого человека со смертельным чахоточным кашлем – «он был совершенно наг, не имел даже рваной рубашки, и всего-навсего на него было наброшено тонкое одеяло и синяя тряпка, похожая на конскую попону; он их откинул, желая показать нам, что не обманывает». Во многих случаях смертельно больных людей «оставляли умирать в одиночестве без всякого ухода, без всякого внимания – „кончаются, не подавая знака“[22] – …без единого звука на устах, выдающего религиозное чувство, без Бога в окружающем мире…» Никого не было рядом, чтобы прошептать: «Святой Джайлс, помоги им!» – да и что толку? Небесный патрон, можно сказать, бежал из этих краев. Ирландцы вели себя здесь жестоко и безоглядно, ибо верили, что находятся в «языческом городе», где все позволено. «Грачовник» воплощал в себе наихудшие условия жизни за всю историю Лондона; люди здесь достигали низшей точки, дальше которой была только смерть, и ирландцам казалось, что город и его жители уже пребывают во власти дьявола.
Властвовал над людьми, однако, не столько дьявол, сколько домохозяин. Лондон покоится на коммерческой выгоде и денежном интересе, и его жилищное хозяйство отражает именно эти императивы. Город рос главным образом за счет спекулятивного строительства, разбухая благодаря последовательным волнам вложения капитала и извлечения прибыли, погружаясь в кратковременную спячку в периоды спада. Сент-Джайлс дает нам особенно яркий образец эксплуатации. Маленькая группа владела всем жилым фондом района (например, в квартале, к которому относится Черч-лейн, восемь человек владели примерно 80 % домов), и эти люди сдавали в аренду отдельные улицы. Кто-то за оговоренную сумму брал улицу на год и сдавал в ней дома по одному с понедельной оплатой, а арендатор дома, в свою очередь, сдавал в нем комнаты. Съемщик комнаты брал деньги с тех, кто ютился в ней по углам. Так поддерживалась неумолимая иерархия нужды и отчаяния, в которой никто не желал брать на себя ответственность за жуткие условия существования. В них винили либо ирландцев, либо испорченность «низших слоев», которые, как считалось, неким образом сами навлекли на себя эти беды. В карикатурах Хогарта и Филдинга осуждаются скорее жертвы, нежели их притеснители.
Возникло также представление о здешней преступной «толпе», или «ораве» («mob»), – недифференцированной массе темных личностей, подрывающей основы порядка и безопасности. В книге Питера Лайнбо «Лондонские висельники» описывается вооруженный рейд на «ирландский притон», во время которого «всполошилась вся округа, и люди кинулись на нас сотнями – мужчины, женщины, дети. Я сказал, женщины? Нет, какое там – полуголые дьяволицы». Демонизирующая лексика «языческого города» обращена здесь на самих угнетенных. Однако, если взглянуть на «толпу» пристальней, она, возможно, окажется более разнообразной и интересной. Многие полагали, что, поскольку этот район давал пристанище пришлым людям, чуть ли не каждый его житель обитал в нем временно. Но исследование жилищных реестров и журналов осмотра помещений показывает, что население было относительно стабильным и что его перемещение в рамках самого прихода происходило лишь внутри резко очерченных границ; иными словами, неимущие держались своей малой округи и не стремились ее покинуть. Позднее, когда вследствие плановой перестройки района многие части Грачовника были уничтожены, их обитатели перебрались на соседние улицы, где условия их жизни стали еще более стесненными. Здесь проявилось общее свойство лондонцев: они тяготеют к жизни в относительно ограниченных территориальных пределах. К примеру, до сих пор в Хэкни и в Лейтонстоуне можно найти людей, которые ни разу не совершали «путешествия на запад»; точно так же некоторые обитатели Бэйсуотера или Эктона никогда не посещали восточных районов города. У неимущих Сент-Джайлса этот территориальный императив был выражен чрезвычайно ярко: они жили и умирали все на тех же нескольких квадратных ярдах земли с привычной им системой лавчонок, питейных заведений, рынков и уличных контактов.
Великий социальный топограф Чарлз Бут назвал приход Сент-Джайлс вместилищем «неквалифицированной рабочей силы», но, подобно слову «mob», термин этот вряд ли вполне справедлив в отношении характера занятости в этой части лондонского «дна». Здесь жили точильщики ножей и уличные певцы, зеленщики и изготовители половиков, дрессировщики собак и подметальщики перекрестков, продавцы птиц и сапожники, торговцы селедкой и печатной продукцией. Процветали в этих краях и более экзотические профессии.
До 1666 года, когда в южной части прихода возникли дома, она представляла собой пустырь, называвшийся Кок-энд-Пай-филдс. Это место не было вполне застроено и до 1693 года, когда были проложены семь улиц, сходившиеся к центральной колонне и образовывавшие звезду. Участок получил название Севен-Дайалс[23]. Возможно, имелась в этом градостроительном факте конца XVII века некая символическая составляющая, которая вполне осязаемо воплотилась в присутствии здесь немалого количества астрологов. Был, например, Гилберт Андерсон, «известный знахарь-шарлатан», живший на Кросс-стрит подле гостиницы «Колыбель и гроб»; был доктор Джеймс Тилбери в «Черном лебеде» у церкви Сент-Джайлс-ин-де‑филдс, продававший траву ложечницу, якобы смешанную с золотом; У. Бейнем, обитавший в нескольких шагах от него «в угловом доме против верхнего конца